Дмитрий Мельников

VICTRIX

Солдатам империи

1

Квинтилий, бесполезно говорить,
ну да, телеги мы поставим кругом,
но здесь, в ущелье нам не победить,
нас заперли, и дождь врагам на руку,
и тетивы размокли, и в грязи,
бросаясь в бой, скользят легионеры,
и непонятно мне, в какой связи
вот с этим всем вопросы нашей веры
в империю, ее благую цель,
строительство дорог и укреплений,
топор германца проникает в щель
меж шлемом и нагрудником, и в пене
кровавой задыхаются бойцы,
предатели уводят под уздцы
коней и так сдаются в плен германцам,
и нам не будет помощи от Марса,
и взвесит наши головы в мешке
Арминий в своей варварской руке,
и их найдет пустыми, и толпа
ответит громким смехом, и трава
забвения над нашими костями
взойдет в ущелье диком и пустом.
Империя была всего лишь сном,
а мы — лишь сна волшебного рабами,
я знаю, бесполезно говорить,
что завтра всё закончится, Квинтилий,
и что с того, что мы хотели жить,
и что с того, что мы зачем-то жили,
штандарт с быком на алом, меч в руке,
Октавиан, Гамала, на песке
следы от ног любимой, и волна
смывает их, как наши имена.

2
Жизнь хороша, великий игемон,
и самый факт, что мы доныне живы,
пьяней вина, которое мы пьем.
У местных праздник. Шелковые гривы
сухих и легких боевых коней
их женщины украсили цветами.
Во сне я видел девушку, над ней
я видел золотистое сиянье,
она держала лилию в руке
и улыбаясь, что-то говорила
на варварском гортанном языке,
клянусь Юноной, так оно и было,
не то ли это действие вина,
не то ли черной желчи воспаленье,
тоска по Риму, полная луна,
а может быть, какое-то знаменье.
О да, я всем доволен, игемон,
я получил и должность, и доходы,
я вспоминаю Палатинский холм
и наши споры в молодые годы
о праве, о свободе, о любви,
о счастье. Ничего не говори.
Тень Августа во внутренних покоях,
Гораций Флакк, читающий стихи,
цветущие во дворике левкои,
огни на дальнем берегу реки.
Так вот в чем примирение сторон,
вот что смягчит и каменное сердце,
не Рим, не власть, не слава, игемон,
но неизбежность старости и смерти.

3
Он от жары и холода страдал,
но был кумиром римского солдата,
Горация любил и Мецената,
знал греческий и многое читал.
При сильных грозах прятался в подвале.
Ну что еще? — Был суеверным — в мать,
так говорит Светоний, и едва ли
причины есть ему не доверять.
Я чувствую себя нехорошо,
мне холодно под тонким одеялом,
простыл — и надо выпить порошок,
встать и открыть пошире поддувало,
взять у соседа пачку сигарет,
сказать: прости, что разбудил так рано.
Привет, моя любимая, привет!
Я понял наконец Октавиана,
я чувствую отчаянье его
и слабость, и блуждающие боли.
Из той весны, последней для него
приходит запах розовых магнолий,
шум утреннего города привычный,
шаги слуги, прибытие гонца,
и дождь, который бьет по черепичной
массивной крыше римского дворца,
я слушаю у своего окна —
здесь тоже март и ранняя весна.
Привет, моя любимая, я спал
урывками — меня терзали мысли.
Не знаю, хорошо ли я сыграл
комедию быстротекущей жизни.
Бездарно, говоришь ты? — Это да.
Ведь я не первый император Рима,
но есть меж нами сходство — навсегда
закончится и эта пантомима.

4
У Августа такой блаженный взгляд,
как будто бы взята Александрия,
и Марк Антоний побежден и взят
живым, и в Рим доставлен. Эйфория
владеет императором вполне,
он твердо верит в скорую победу,
но кто из нас погибнет на войне,
а кто по триумфаторскому следу
пройдет дорогой к форуму – о том
известно только Марсу и Плутону.
А скольких мы уже, центурион,
вот здесь в песках зарыли по закону
войны — и побелели кости их,
и море размывает их могилы.
Рим собирает мертвых и живых
в один кулак несокрушимой силы,
Египетское царство — наш трофей,
империя — да будет необъятна,
Антоний и царица Клеопатра
достойны горькой участи своей.
Мне только жаль немного их детей,
центурион, я говорю — немного.
А впрочем, нет. Давай, еще налей
За вечный Рим. За Августа, за бога.

www.group-telegram.com/us/DmitryMelnikoff.com/491

7.9K viewsDmitry Melnikoff, Nov 9 at 10:40

VICTRIX

Солдатам империи

1

Квинтилий, бесполезно говорить,
ну да, телеги мы поставим кругом,
но здесь, в ущелье нам не победить,
нас заперли, и дождь врагам на руку,
и тетивы размокли, и в грязи,
бросаясь в бой, скользят легионеры,
и непонятно мне, в какой связи
вот с этим всем вопросы нашей веры
в империю, ее благую цель,
строительство дорог и укреплений,
топор германца проникает в щель
меж шлемом и нагрудником, и в пене
кровавой задыхаются бойцы,
предатели уводят под уздцы
коней и так сдаются в плен германцам,
и нам не будет помощи от Марса,
и взвесит наши головы в мешке
Арминий в своей варварской руке,
и их найдет пустыми, и толпа
ответит громким смехом, и трава
забвения над нашими костями
взойдет в ущелье диком и пустом.
Империя была всего лишь сном,
а мы — лишь сна волшебного рабами,
я знаю, бесполезно говорить,
что завтра всё закончится, Квинтилий,
и что с того, что мы хотели жить,
и что с того, что мы зачем-то жили,
штандарт с быком на алом, меч в руке,
Октавиан, Гамала, на песке
следы от ног любимой, и волна
смывает их, как наши имена.

2
Жизнь хороша, великий игемон,
и самый факт, что мы доныне живы,
пьяней вина, которое мы пьем.
У местных праздник. Шелковые гривы
сухих и легких боевых коней
их женщины украсили цветами.
Во сне я видел девушку, над ней
я видел золотистое сиянье,
она держала лилию в руке
и улыбаясь, что-то говорила
на варварском гортанном языке,
клянусь Юноной, так оно и было,
не то ли это действие вина,
не то ли черной желчи воспаленье,
тоска по Риму, полная луна,
а может быть, какое-то знаменье.
О да, я всем доволен, игемон,
я получил и должность, и доходы,
я вспоминаю Палатинский холм
и наши споры в молодые годы
о праве, о свободе, о любви,
о счастье. Ничего не говори.
Тень Августа во внутренних покоях,
Гораций Флакк, читающий стихи,
цветущие во дворике левкои,
огни на дальнем берегу реки.
Так вот в чем примирение сторон,
вот что смягчит и каменное сердце,
не Рим, не власть, не слава, игемон,
но неизбежность старости и смерти.

3
Он от жары и холода страдал,
но был кумиром римского солдата,
Горация любил и Мецената,
знал греческий и многое читал.
При сильных грозах прятался в подвале.
Ну что еще? — Был суеверным — в мать,
так говорит Светоний, и едва ли
причины есть ему не доверять.
Я чувствую себя нехорошо,
мне холодно под тонким одеялом,
простыл — и надо выпить порошок,
встать и открыть пошире поддувало,
взять у соседа пачку сигарет,
сказать: прости, что разбудил так рано.
Привет, моя любимая, привет!
Я понял наконец Октавиана,
я чувствую отчаянье его
и слабость, и блуждающие боли.
Из той весны, последней для него
приходит запах розовых магнолий,
шум утреннего города привычный,
шаги слуги, прибытие гонца,
и дождь, который бьет по черепичной
массивной крыше римского дворца,
я слушаю у своего окна —
здесь тоже март и ранняя весна.
Привет, моя любимая, я спал
урывками — меня терзали мысли.
Не знаю, хорошо ли я сыграл
комедию быстротекущей жизни.
Бездарно, говоришь ты? — Это да.
Ведь я не первый император Рима,
но есть меж нами сходство — навсегда
закончится и эта пантомима.

4
У Августа такой блаженный взгляд,
как будто бы взята Александрия,
и Марк Антоний побежден и взят
живым, и в Рим доставлен. Эйфория
владеет императором вполне,
он твердо верит в скорую победу,
но кто из нас погибнет на войне,
а кто по триумфаторскому следу
пройдет дорогой к форуму – о том
известно только Марсу и Плутону.
А скольких мы уже, центурион,
вот здесь в песках зарыли по закону
войны — и побелели кости их,
и море размывает их могилы.
Рим собирает мертвых и живых
в один кулак несокрушимой силы,
Египетское царство — наш трофей,
империя — да будет необъятна,
Антоний и царица Клеопатра
достойны горькой участи своей.
Мне только жаль немного их детей,
центурион, я говорю — немного.
А впрочем, нет. Давай, еще налей
За вечный Рим. За Августа, за бога.

BY Дмитрий Мельников