Люк Бёрджис считает, что работу миметической теории Рене Жирара демонстрирует культ кошек. Собаки стыдятся и прячутся от нашего взгляда, когда их ругают, тоскуют в одиночестве и безудержно радуются при появлении хозяев. Котики, как правило, более независимыми и переменчивыми. Они будто справились бы и без нас, им не нужны мы чтобы желать заниматься своими кошачьими делами. Они не подражают нашим желаниям, но словно исторгают собственные из самой своей кошачьей натуры. Этой своей автономность они так притягательны.

Я уже писал о неожиданных ссылках на экологического психолога Джеймса Гибсона у раннего Макдауэлла (они также встречаются у Макдауэлла в «Mind and World»), но теперь я нашёл их и у Гарета Эванса. Причём, не на «Экологический подход к зрительному восприятию», а на менее известную работу «The Senses Considered as Perceptual Systems», что наводит на мысль, что Гибсон в целом был популярен в то время в Оксфорде. Эванс почти дословно повторяет гибсоновское определение восприятия как процесса сбора информации перцептивной системой, противопоставляя его «традиционному» взгляду, согласно которому восприятие предполагает классификацию посредством понятий. Я почти уверен, что именно эти гибсоновские интуиции подвели Эванса к идее информационной связи с миром и к понятию неконцептуального содержания.

В общем, испытываю восторг от того факта, что к Гибсону восходят и энактивизм, и современный прямой реализм (а.к.а. дизъюнктивизм), так теперь и нон-концептуализм (и все три вещи мне симпатичны!). Теперь я знаю, кому будет посвящена первая глава моей будущей диссертации (осталось дожить).

Масштабы рекламной компании этого бэнгера конечно не перестают удивлять

Завтра заканчивается приём тезисов на Never Ending Conference, посвященную снам. А буквально на днях вышел сборник, посвященный проблемам сновидений и памяти, электронная версия которого находится в открытом доступе. Там множество любопытных исследований.

Меня зацепила статья Рэбекки Копенхевер, которая пытается помирить интенционализм и прямой реализм в объяснении снов, т.е. описать сновидения как репрезентирующие состояния, которые при этом не знакомят нас ни с какими событиями или объектами. Прямой реализм одобряем.

Фиона Макферсон (кажется единственная в сборнике, кого мне приходилось читать раньше) исследует, каким образом сны создают ощущение, подобное реальному восприятию. Она защищает идею, согласно которой во сне есть квазиперцептивные элементы (а не только работа воображения и памяти). По ходу статьи от Макферсон достается Юму за его взгляд о воспоминаниях и воображениях как о менее интенсивных ощущениях. Очень веселая статья.

Читайте, подавайтесь на NEC, смотрите сны

Мудро

Пару дней назад миру показали "новый путь в будущее" — крысе по имени Пифия успешно имплантировали электроды в мозг, после чего её научили дискриминировать два разных сигнала, закрепив за одним сигналом поведение в виде нажатия правой кнопки, а за другим — левой. Что-то такое, кажется, делали ещё 70 лет назад (ровно 70: Olds, J., & Milner, P. (1954). Positive reinforcement produced by electrical stimulation of septal area and other regions of rat brain. Journal of Comparative and Physiological Psychology, 47(6), 419–427). Однако в нашем случае сигналы на электроды подавал ИИ, поэтому это уже совсем другое дело.

Конечно, больше это похоже на реализацию мысленного эксперимента философа. С точки зрения поведения, крыса с электродами в голове, подключённая к ИИ, отвечает на вопросы по физике и биологии. Крыса Пифия почти идеально репрезентирует когнитивную модель сознания Деннета, поскольку сигналы от одного из когнитивных модулей расширенной крысы превращаются в склонности к аналогам речевого поведения в виде нажатия кнопок "да" и "нет". И, тем не менее, всем совершенно ясно, что собственно крыса в расширенной крысе выполняет очень скромную функцию — модуль "нажми кнопку Да/нажми кнопку Нет". Было бы гораздо милее и гуманнее, если бы ИИ с синтезатором давал крысе речевые команды, и та следовала бы им. Но тогда происходящее нельзя было бы охарактеризовать как революцию, и менее убедительно звучали бы слова, что уже следующим шагом крыса сама будет кое-что понимать. Справедливости ради, сами авторы эксперимента очень честно заявляют, что по хорошему цель эксперимента — проверить работу электродов и электроники.

Но тут есть над чем подумать. Один из способов утверждать, что крыса на самом деле не понимает заданных ей вопросов, заключается в том, что крыса не может никаким образом продемонстрировать понимание тех оснований, по которым на вопрос "два плюс два — пять?" нужно ответить "нет" (вернее, нажать правую кнопку). Используя такую стратегию, правда, мы окажемся в неприятной ситуации, в которой оказались Селларс, Дэвидсон, Брэндом, Деннет и в некоторой степени Эванс и Макдауэлл. Животное не сможет привести никаких оснований ни для каких своих действий — у него просто нет языка. По мысли упомянутых философов, мышление, опыт, практическая рациональность и даже восприятие (или то, что мы в обыденном языке этими вещами именуем) возможны только если сопровождаются рефлексивным осознанием (или возможностью занять подобную рефлексивную позицию) тех условий, по которым нечто нужно сделать, или нечто в восприятии является таким-то и таким-то, и так далее. Без всего этого крысы не в большей степени понимают свои крысиные дела, чем задаваемые им вопросы. Содержания их ментальных актов могут быть лишь приписаны нами как интерпретаторами их поведения.

Но сам эксперимент с крысой Пифией показывает, что такой взгляд искажает представление об опыте животных. Мы считаем, что крыса не знает ответов на задаваемые ИИ вопросы не просто потому, что крыса не может знать или понимать хоть что-либо, будучи не способной обладать лингвистически оформленными мыслями. К примеру, если бы вместо ответов на вопросы ИИ направлял бы крысу в её путешествии по лабиринту, посылая сигналы, в ответ на которые крыса предварительно была бы обучена поворачивать налево или направо, мы не в большей степени считали бы, что крыса знает устройство лабиринта или знает, как его пройти. При этом обучись крыса этому самостоятельно, мы были бы склонны приписывать ей такое знание. Не потому, что крыса обладала бы чем-то подобным убеждению. Но потому, что крыса успешно репрезентирует пространственные свойства лабиринта и собственное положение в нем, необходимые для его прохождения. Крыса Пифия точно знает, как нажимать на кнопки. И когда она нажимает на кнопки, она не подобна лунатику, приписать интенциональный характер поведению которого способен только внешний наблюдатель.

Приходите почитать Рут Милликан с Максимом Евстигнеевым!

Лорн Фолкенштейн назвал это примечание Канта в Дедукции "настолько бредовым, что с его помощью можно защищать абсолютно любую позицию" [относительно когнитивной роли созерцаний].

Было очень неприятно. Пошел искать цитату в дневниках Витгенштейна про то, как он переживал пропасть между собой и людьми. Потом вспомнил, что мне еще разбираться с нонконцептуализмом у Канта, и сразу полегчало. Благодаря тому, что в мире много ненормальных кантоведов, одиноким людям есть, чем заняться.

Моё скромное мнение о недавно вышедшей книге "Аналитическая философия восприятия: традиция и современность" К.Г. Фролова и А.И. Пономарёва.

Философия восприятия в отечественном пространстве — тема, несколько обделённая вниманием. Той же проблеме феноменального сознания посвящено гораздо больше текстов. О проблемах, например, репрезентирующего ментального содержания, пишут реже (а если пишут, то часто снова в контексте дискуссий о феноменальном сознании). Уже только поэтому мне кажется, что книга заслуживает внимания.

Авторы стремятся охватить дискуссии в философии восприятия от начала XX века до наших дней, но начинают с исторической вводной о дискуссиях в философии Нового времени. При этом они выбирают проблему Молинье как пример, на котором можно увидеть многообразие позиций (вернусь к этому далее).

Большая часть книги посвящена дискуссиям о теории чувственных данных. Подробно раскрываются позиции сторонников этой теории, а затем последующих критиков. Написано замечательно, и такую обширную дискуссию, на мой взгляд, удалось хорошо упаковать в выделенные для неё главы. Это, по моему мнению, лучшая часть книги.

Далее нас вводят в современную дискуссию. Мне кажется, что ей уделено печально мало внимания. С одной стороны, это понятно: количество современных подходов, дискуссий и авторов действительно огромное. Но, на мой взгляд, обсуждения именно современных проблем в отечественной литературе не хватает. В целом авторы знакомят нас с современными позициями, их представителями и их связью с предшествующими дискуссиями о чувственных данных, но делают это несколько бегло.

Оставшаяся часть книги посвящена современным эмпирическим исследованиям восприятия. И тут снова всплывает проблема Молинье. По этой причине мне кажется, что фокус на ней в исторической вводной был выбран неудачно. Дискуссии вокруг чувственных данных (основная часть книги) очень опосредованно, если не сказать почти никак, связаны с проблемой Молинье. В современных дискуссиях о ней иногда вспоминают, но крайне редко. Возможно, она действительно хорошо подходит для демонстрации позиций в философии Нового времени, но не позволяет ясно связать те дискуссии с XX веком и современностью. Может быть, было бы лучше сосредоточиться на том, как восприятие может репрезентировать внешний мир (или, в современных терминах, на проблеме содержания) или на дискуссиях вокруг "идей". Впрочем, я не историк и не могу утверждать наверняка. Но акцент на проблеме Молинье делает начало и конец книги несколько оторванными от её основной части.

В самом конце обсуждается феномен когнитивной проницаемости восприятия. Тут, на мой взгляд, сказывается недостаточное внимание к современным проблемам. Когнитивная проницаемость — очень важный феномен для современных философских дискуссий. Однако из-за недостаточного обсуждения современных подходов связь проблемы когнитивной проницаемости с остальной книгой кажется менее очевидной.

Но это лишь мелкие придирки. Книга замечательная, и я её всем очень рекомендую. Я очень рад, что она была написана. Авторам огромное спасибо! Надеюсь, все эти пробелы постепенно получат своё заслуженное внимание.

Удобная таблица на случай, если не знаете, на кого злиться

Какое-то время меня очень занимал вопрос репрезентирующего содержания аффектов. Я размышлял о том, что признание содержания аффектов неконцептуальным предоставляет ресурс для объяснения акрасии (слабости воли).

Аффект обладает содержанием, например: "это вкусно, это стоит съесть". Аффект репрезентирует объект перед нами как вкусный и подготавливает нас к действию. В этом смысле содержание аффекта включает то, что Тамар Гендлер называла alief — побуждение к действию. Как утверждал Платон в Прогагоре, если мы знаем, что способствует нашему счастью, мы поступим правильно. Если мы понимаем, что нам нельзя есть эту пищу, то не съедим её. Но если мы всё же её съедаем, значит, на мгновение совершаем эпистемическую ошибку, предполагая, что удовольствие от этой пищи здесь и сейчас перевесит последующее неудовольствие. Однако такая трактовка интуитивно вызывает возражения — часто мы оказываемся в ситуации, где прекрасно знаем и даже говорим себе, что не стоит что-то делать, но всё же испытываем склонность сделать: "Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю" (Рим. 7:19).

Если признать, что репрезентирующее содержание аффекта является неконцептуальным, то появляется новый способ объяснить это явление. Одно из свойств неконцептуального содержания, о котором писал ещё Гарет Эванс, — его независимость от убеждений. Классическим примером здесь стала иллюзия Мюллера-Лайера. Мы видим стрелки как разной длины, даже зная, что их длина равна. Перцептивное содержание не изменится, даже если мы собственноручно измерим длину стрелок и убедимся в их равенстве. Непересматриваемость неконцептуального содержания в свете концептуального — одна из причин различий между этими типами содержания.

Таким образом, акрасию можно объяснить через различие в типах содержания. Я знаю, что не должен есть эту пищу, и моё знание выражено в концептуально оформленном убеждении, основанном на предписаниях врача, доверии медицинским институтам, знании свойств пищи и так далее. Однако аффект репрезентирует ситуацию иначе — и до некоторой степени оказывается неуязвимым для моих убеждений. Возможно, неконцептуальное содержание можно изменить неконцептуальными средствами: если при виде этой еды меня начнут бить током, я начну избегать её, так как мои аффекты начнут репрезентировать её как опасность. При этом я могу на концептуальном уровне осознавать, что в данный момент эта пища для меня безопасна, и током меня никто не ударит. Но аффект, в данном случае страх, всё равно будет репрезентировать ситуацию как угрожающую.

Однако меня останавливает интересный феномен — вербализация. Если проговорить вслух тревожащую мысль или озвучить причины, по которым не стоит следовать поведению, диктуемому аффектом, интенсивность переживания снижается. Здесь происходит нечто удивительное — взаимодействие концептуального и неконцептуального содержания. Возможно, это связано с нашей социальной восприимчивостью: мы слышим слова, как если бы их озвучил другой. Известно, что внимание медицинского персонала и близкого окружения к хронической боли (психологической или физической) способствует адаптации, тогда как пренебрежение усиливают субъективный аспект боли. Эти факторы прямо влияют на неконцептуальное содержание аффекта.

А может быть, содержание аффектов композиционно сложнее. Об этом заставляет задуматься тот факт, что аффекты могут вызываться чужими высказываниями, содержащими концептуальное содержание. Можно предположить, что это многоэтапный процесс: когнитивная система обрабатывает концептуальное содержание высказывания, на его основе система делает "вывод" о враждебности говорящего, а затем создаётся неконцептуальная репрезентация в виде аффекта — например, восприятие человека как угрозы. Однако это всё равно предполагает взаимодействие между разными видами содержания.

Я думаю, это интересный путь как рассмотрение аффектов, так и различия концептуального/неконцептуального ментального содержания.

Админ приземлился в Калининграде, будем немножко кантоведать

Как вернусь буду тут кстати 1 декабря, приходите