При правлении какого фараона VI династии было зафиксировано крупное восстание в Ливийских оазисах (Фарафра и Дахла), угрожавшее централизации власти Египта?
Anonymous Quiz
6%
Тети — «Хранитель справедливости»
10%
Усеркаре — «Тень власти»
6%
Меренра I — «Сын Солнца»
10%
Иби — «Последний наследник»
18%
Пепи I — «Господин двух земель»
21%
Пепи II — «Долгожитель»
9%
Джедкаре Исеси — «Законодатель»
6%
Ниюсерре Ини — «Строитель небес»
7%
Нефериркаре — «Возвыситель»
7%
Хендже — «Заброшенный»
Russian libertarian memes
we are so back
Новороссия будет застроена избами, гойда
Forwarded from Сон Сципиона | ЦРИ (Андрей Быстров)
История с похищением на Ярославском вокзале поднимает гораздо более глубокие проблемы, чем межнациональные особенности отечественного федерализма.
Похищенный — персонаж типичный: окологосударственные конкурсы лидерства, селфи с VIP'ами и прочий набор «личного успеха». Человек, чьи заявления балансируют между психопатологией, низкопробной провокацией и банальным скудоумием. В эпоху социальных сетей глупость каждого стала достоянием миллионов, а моральное разложение, подкреплённое неизбывной жаждой славы, — нормой.
Но этот случай затрагивает принципиальный вопрос — ответственности за слово.
Либертарианская позиция внутренне последовательна: свобода слова должна быть полной. Даже крайние высказывания — лишь субъективная интерпретация мира, не затрагивающая свободу других, а потому не подлежащая юридическому преследованию. В этой логике на слово следует отвечать словом, а не применением силы. Даже предельная мерзость не даёт права на принуждение — ни частному лицу, ни государству. Этика либертарианства отвергает нравственные исключения: раз каждый считает свои взгляды истинными, право на слово должно быть единым — независимо от вкусов «морального большинства». Именно в этом смысл полной свободы слова: она не только позволяет узнать правду о других, но и служит гарантией от цензуры. Стоит от неё отступить — и у власти появляется соблазн заставить замолчать любого, кто ей неудобен, используя каучуковые формулы вроде «разжигания розни» или «возбуждения ненависти».
Но мир людей — не политическая утопия из учебника по либертарианству. Случай с хулителем Корана, оскорбляющим женщин и детей целых народов, вновь заставляет задуматься о пределах дозволенного и о том, что не все вопросы исчерпываются логической структурой правового поля.
Там, где живут люди, свобода слова неизбежно сталкивается с достоинством, честью и уважением. Ведь оскорбление это не просто набор неприятных слов — это вызов твоей субъектности.
В традиционном обществе речь требовала осторожности. Люди знали границы дозволенного, ощущая себя частью устойчивого символического порядка — религии, сословной этики, обычаев. Уважение к слову ограничивало лучше любых законов — задолго до появления статей за «разжигание» и зачастую надёжнее прокуроров. В культурах чести оскорбление не оставалось без ответа — но реакция чаще опиралась не на абстрактную норму закона, а на укоренённые ожидания среды. Ответственность за слово имела не столько юридическую, сколько социальную природу: оскорблённый сам восстанавливал справедливость. Это выражалось в прямом действии — от словесного отпора до дуэли — или в обращении к авторитетным фигурам, которые, не обладая монополией на насилие, выступали как признанные носители морального порядка. В любом случае это было не делегирование полномочий Левиафану, а личное усилие по восстановлению поруганной чести — своей или близких. Именно поэтому слово имело вес: за ним стояла нравственная цена, требующая не жалобы извне, а мужества отстоять имя.
В культуре достоинства, сменившей культуру чести, человек научился игнорировать мелкие нападки, а разрешение серьёзных конфликтов передали бюрократии. Сегодняшняя культура виктимности снова обострила чувствительность к словам, но реагируют на оскорбления уже не прямо, а через публичную демонстрацию слабости и позу жертвы. Отсюда — возрождение практики доносов и тотальность cancel culture.
И вот главный парадокс ситуации: без моральных ограничений свобода слова превращается в бесконечный карнавал оскорблений и низости. Но без её последовательной защиты любое ограничение рискует обернуться репрессией. Между этими крайностями мы и живём — зная, что идеального решения не существует. Выбор приходится делать снова и снова: сказав или промолчав.
И всегда помнить, что ответственность за сказанное лежит на нас — не перед прокурором и Роскомнадзором, а перед самими собой и теми, кто нас услышал.
Но выбор манеры слова и дела всегда показателен. Кто-то пишет донос, кто-то даёт пощёчину, кто-то пакует в багажник. Это уже не просто реакция — это автопортрет, который порой говорит больше любых слов
Похищенный — персонаж типичный: окологосударственные конкурсы лидерства, селфи с VIP'ами и прочий набор «личного успеха». Человек, чьи заявления балансируют между психопатологией, низкопробной провокацией и банальным скудоумием. В эпоху социальных сетей глупость каждого стала достоянием миллионов, а моральное разложение, подкреплённое неизбывной жаждой славы, — нормой.
Но этот случай затрагивает принципиальный вопрос — ответственности за слово.
Либертарианская позиция внутренне последовательна: свобода слова должна быть полной. Даже крайние высказывания — лишь субъективная интерпретация мира, не затрагивающая свободу других, а потому не подлежащая юридическому преследованию. В этой логике на слово следует отвечать словом, а не применением силы. Даже предельная мерзость не даёт права на принуждение — ни частному лицу, ни государству. Этика либертарианства отвергает нравственные исключения: раз каждый считает свои взгляды истинными, право на слово должно быть единым — независимо от вкусов «морального большинства». Именно в этом смысл полной свободы слова: она не только позволяет узнать правду о других, но и служит гарантией от цензуры. Стоит от неё отступить — и у власти появляется соблазн заставить замолчать любого, кто ей неудобен, используя каучуковые формулы вроде «разжигания розни» или «возбуждения ненависти».
Но мир людей — не политическая утопия из учебника по либертарианству. Случай с хулителем Корана, оскорбляющим женщин и детей целых народов, вновь заставляет задуматься о пределах дозволенного и о том, что не все вопросы исчерпываются логической структурой правового поля.
Там, где живут люди, свобода слова неизбежно сталкивается с достоинством, честью и уважением. Ведь оскорбление это не просто набор неприятных слов — это вызов твоей субъектности.
В традиционном обществе речь требовала осторожности. Люди знали границы дозволенного, ощущая себя частью устойчивого символического порядка — религии, сословной этики, обычаев. Уважение к слову ограничивало лучше любых законов — задолго до появления статей за «разжигание» и зачастую надёжнее прокуроров. В культурах чести оскорбление не оставалось без ответа — но реакция чаще опиралась не на абстрактную норму закона, а на укоренённые ожидания среды. Ответственность за слово имела не столько юридическую, сколько социальную природу: оскорблённый сам восстанавливал справедливость. Это выражалось в прямом действии — от словесного отпора до дуэли — или в обращении к авторитетным фигурам, которые, не обладая монополией на насилие, выступали как признанные носители морального порядка. В любом случае это было не делегирование полномочий Левиафану, а личное усилие по восстановлению поруганной чести — своей или близких. Именно поэтому слово имело вес: за ним стояла нравственная цена, требующая не жалобы извне, а мужества отстоять имя.
В культуре достоинства, сменившей культуру чести, человек научился игнорировать мелкие нападки, а разрешение серьёзных конфликтов передали бюрократии. Сегодняшняя культура виктимности снова обострила чувствительность к словам, но реагируют на оскорбления уже не прямо, а через публичную демонстрацию слабости и позу жертвы. Отсюда — возрождение практики доносов и тотальность cancel culture.
И вот главный парадокс ситуации: без моральных ограничений свобода слова превращается в бесконечный карнавал оскорблений и низости. Но без её последовательной защиты любое ограничение рискует обернуться репрессией. Между этими крайностями мы и живём — зная, что идеального решения не существует. Выбор приходится делать снова и снова: сказав или промолчав.
И всегда помнить, что ответственность за сказанное лежит на нас — не перед прокурором и Роскомнадзором, а перед самими собой и теми, кто нас услышал.
Но выбор манеры слова и дела всегда показателен. Кто-то пишет донос, кто-то даёт пощёчину, кто-то пакует в багажник. Это уже не просто реакция — это автопортрет, который порой говорит больше любых слов
Заглянул в отложку, капец вас там нейрогойслопа ожидает