Психоаналитики долгое, очень долгое время верили в то, что эта истина есть. Им было менее тревожно от этой веры, потому что она как будто спасала их от хаоса неопределенности. И они предпочитали знать, что то или иное психическое расстройство имеет такие-то и такие-то причины, а ключ к избавлению от него состоит в определенном алгоритме действий терапевта, под который подведена определенная теоретическая база. Если этот алгоритм не оправдывал себя, аналитики не терялись, поскольку для подобных случаев у них была разработана надежная объяснительная система: сопротивление, негативная терапевтическая реакция и так далее. Всё это ты в свое время изучал.
Вы хотите сказать, что весь психоанализ, которому я посвятил столько лет, был одним сплошным заблуждением? Чего же тогда стоили эти годы, и как обстоит дело в действительности?
Я хочу сказать, что ты долго принимал поэтическую метафору, фантазию, полет духа за вещественную реальность. Впрочем, не расстраивайся, ты не одинок, с этого начинало большинство людей на раннем этапе знакомства с учением Фрейда. И я когда-то начинал с этого. — Мой собеседник выдерживает паузу, будто невольно уйдя от разговора в воспоминания. — В действительности, спрашиваешь ты? В ней каждый творит свое личное бессознательное. В действительности каждый из тех, чьи книги ты читал, с чьим наследием знакомился на лекциях и семинарах, творил свою собственную, уникальную теорию, подгонял законы человеческой психики под свои приоритеты, а может, не подгонял, а создавал, потому что неизвестно, есть ли вообще законы у психики. Некоторые считают, что нет. Мелани Кляйн попросту не могла не изобрести свою знаменитую параноидно-шизоидную позицию, так как сама всю жизнь пребывала в этой позиции по отношению к миру. Микаэль Балинт, самый тонко чувствовавший исследователь души в прошлом столетии, сумел выразить то, что выразить невозможно: он ощутил в глубинах собственной личности тот изьян, который и назвал базисным дефектом, и на основе этого открытия сформулировал универсальную концепцию психопатологий. Винникотт, одержимый стремлением к уничтожению близких и очень боявшийся этого стремления в себе, сказал: ребенок уничтожает объект, после чего удостоверяется, что объект выжил и, значит, с ним можно строить отношения. Этот перечень может быть продолжен до последней из персоналий.
Значит, на самом деле у нас нет ничего?
Как ты все-таки привязан к этим выражениям: «в действительности», «на самом деле». Вещественная реальность упорно не отпускает тебя.
Успокойся и не теряй надежду: кое-что у нас все-таки есть.
Что же это?
Способность обитать в неопределенности, не боясь ее.
Я молчу. Кажется, он видит по моему лицу, что ответ удовлетворяет меня не полностью; что я по меньшей мере жду его продолжения. И он говорит опять.
- Психоаналитическая работа — это непрерывное исследование, каждодневное открытие того, о чем ты никогда прежде не читал в книгах, не слышал на занятиях. Это как путешествие по неизведанной, порожистой, порой коварной реке. Мы долго тешились иллюзией, будто все реки нам известны, изучены, многократно пройдены и детально нанесены на карты.
Но мы ошибались. Перефразируя известный афоризм, я скажу так: по одной реке нельзя проплыть дважды. У нас нет заранее заготовленных карт, а если есть, то безнадежно устаревшие. Мы никогда не знаем, какое нас ждет препятствие за каждой новой излучиной, за каждым береговым изгибом. Но у нас есть навыки управления лодкой, мы умеем проходить перекаты, обращаться с рулем, веслами, парусом. И это позволяет нам не страшиться неизвестности, не стараться подменить ее мнимой известностью.

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Опыт наших ошибок, если он и существует, слишком неверифицируемый, а само это понятие субъективно, оно отражает понимание процесса лечения, принятое в определенной школе. Вспомни, если для Фрейда ошибкой было удовлетворение некоторых потребностей пациента, то для Ференци и Балинта таковой была их фрустрация. Если ошибкой называть отступление от норм и стандартов данной школы, то вся история психоанализа — это история ошибок. — Он заметно оживляется, глаза блестят, и мне кажется, что впервые за всё время беседа становится интересна ему. — Все заметные личности в ней начинали собственный путь с отклонений от сложившейся традиции. Логично предположить, что они либо впадали в заблуждение, либо опровергали заблуждения предшественников; но это формальная логика. Заметь, кстати, что почти все те, кто шел на подобные отклонения, тем самым вводили новые правила и традиции, и эти правила вновь обретали статус истинно верных. Мало кто решался заговорить о допустимости ошибок и отклонений как таковых.

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Мы можем отнести к разряду ошибок отступление от сеттинга, отыгрывание, нарушение принципа нейтральности или абстиненции, или пересечение аналитических границ, или самораскрытие перед пациентом, да всё, что угодно. Но опыт заставляет нас признать, например, что самораскрытие делает порой отношения более терапевтичными; элементарный здравый смысл призывает задуматься, всегда ли пересечение границ равнозначно их нарушению, как и в случае границ государственных, и т. д. А что сказать по поводу ошибок, проблемы, которая так тебя мучает? Мы ведь можем говорить, что то или иное наше действие было ошибочным, лишь постфактум, то есть убедившись со временем, что оно привело к нежелательному следствию. Но и эта позиция принципиально уязвима.

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Хорошо, я отвечу тебе по-другому: разумеется, бывают в нашей работе неоднозначные, мягко говоря, моменты, когда тот или иной наш неосторожный или некомпетентный шаг ведет к тому, что наш собеседник прерывает терапию, срывается в психоз, теряет семью.
Назовем такие случаи пагубными; пусть так. Но куда чаще мы встречаемся с ситуациями, в которых нам далеко не очевидны как причинно-следственные связи, так и характер перемен. Пример? Пожалуйста: если ты отказываешь пациенту во внеочередной встрече или сообщаешь об увеличении гонорара, а он сразу вслед за этим пропускает одну или даже несколько сессий, лишь изредка можно предполагать, что эта твоя акция сама по себе сыграла нежелательную роль. Она могла наложиться на его переживание безнадежности или несостоятельности, всколыхнуть некие давние воспоминания. То же самое я мог бы сказать и о столь страшащем тебя примере с самоубийством. Тебе приходилось слышать о множественной детерминированности психических актов? — Он буквально сверлит меня взглядом, словно пытаясь понять, улавливаю ли я суть сказанного. — И повторю еще раз, что ты не можешь отмотать процесс назад, как кинопленку, дабы убедиться, что иные шаги привели бы к лучшему результату. Давай поэтому не будем говорить безапелляционно об ошибке в каждом случае... скажем так, отклонения от неких общепринятых норм.

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Например, запрет на тактильные соприкосновения с пациентом...
Этот запрет был введен Фрейдом, который не выносил телесных контактов, тем более с чужими ему людьми. Ему требовалось теоретическое, как ты выразился, обоснование своей позиции, и он его нашел в идее соблазнения. Если бы прикосновения дарили ему удовольствие, уверяю тебя, он объявил бы их непременным компонентом аналитических отношений и важным лечебным фактором.
Ну а недопустимость сексуальных связей? Она тоже личностно
обусловлена?
Разумеется. Но она по крайней мере оправданна, хотя и была возведена в ранг категорического императива теми, кто, быть может, даже не до конца ее понимал. Это не сакральная заповедь, а простое отражение осознания того, что интимная связь с пациенткой нецелесообразна. Вступив в нее, ты уже не сможешь вернуться к терапевтическому взаимодействию. Видишь ли, оно по-своему уникально, и вот чем. Все отношения могут превращаться: коллегиальные в приятельские или дружеские, и наоборот; любовные в супружеские, а супружеские в коллегиальные, и так далее. Терапевтические также способны трансформироваться в дружеские, или любовные, или коллегиальные, в какие угодно. Но никакие отношения не могут превратиться в терапевтические. Они развиваются только с нуля, только из ничего. Кстати, вот тебе совет: никогда не руководствуйся в работе правилами. Исходи из соображений целесообразности, и ты избежишь множества конфликтов с самим собой.

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Пойми, что само слово «отклонение» подразумевает отступление от некоего эталона взаимодействия, а об этом эталоне можно рассуждать всерьез, лишь если признать существование эталонного пациента с эталонными реакциями на любые проявления собеседника. За тридцать лет практики мне таковые не встречались. — Он усмехается уголком рта. — И имей в виду, кстати, коли уж понятие ошибки для тебя непререкаемо, что страх ошибиться может в итоге стать самой грандиозной ошибкой, а отклонение и даже нарушение правил — единственно возможным шагом в сложной ситуации.
Как это понять?
Никто не оспаривает необходимость правил дорожного движения, но бывают ведь случаи, когда водитель сознательно нарушает их, например, если он находится за рулем кареты «скорой помощи» или пожарной машины. Разумеется, непременным условием является сознание факта нарушения и того, почему он идет на такой шаг. Нарушение допустимо, но не ДО понимания его недопустимости, а ПОСЛЕ него.

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Подобно тому как Фрейд рассуждал о переносе как о препятствии анализу, но и одновременно факторе его прогресса, могу добавить, что наши ошибки нарушают «идеальность» терапии и в то же время стимулируют ее, быть может, именно посредством нарушений «идеальности». Вспомни Кохута, его представление о том, что для ребенка именно просчеты родителей в понимании его нужд оказываются в итоге импульсами к саморазвитию. Иногда пациент, переживая ошибку аналитика, открывает в себе нечто новое, не способное мобилизоваться в условиях «идеальной терапии». Иногда он должен самостоятельно с этой ошибкой справиться ради укрепления автономии и доверия к себе. И вот что я еще добавил бы напоследок. Само понятие «ошибка», мой юный коллега, подразумевает возможность иного видения и понимания ситуации и подхода к ней. Но наша способность видеть и понимать всегда ограничена — нашей личностью, нашим умением мыслить, уровнем эрудиции.
Анна, дочь Фрейда, не зря писала, что ошибка возвращает аналитика к его истинному статусу.
— Превосходно, — отвечаю на это я, сам удивляясь себе: оказывается, во мне еще не угас окончательно запал сарказма. — Итак, нет ровно никакой действительности, нет ни одной истины в последней инстанции и ничего объективного, а все теории оказываются фантазиями своих создателей, и мы обречены плавать в пространстве неопределенности, где исходно нет дифференциации допустимого и недопустимого, и значит, нет ни ошибочных, ни верных путей. Мне осталось непонятно одно. Если всё так, зачем тогда мне нужен супервизор?
— Чтобы ты это услышал.

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Однако уже во второй половине ХХ столетия, или, точнее, начиная с его середины, многие аналитики приходили постепенно к неожиданному, даже в чем-то шокирующему открытию: в области психики не существует четких разграничивающих линий — просто с их помощью казалось легче понять, объяснить, разложить по по-лочкам. Там, где виделись границы, одно за другим обнаруживались переходные пространства, континуумы. Хайнц Гартманн показал, что нет изначальной разделенности Эго и Ид, а значит, нет и в «чистом виде» ни влечений, ни отношений. Нет по отдельности ни психических, ни телесных процессов: именно на принятии и понимании данного факта основана психосоматическая медицина. Басс, Балинт и многие другие продемонстрировали условность размежевания процедур дидактического анализа и супервизии. Психоаналитические дихотомии одна за одной превращались в своего рода спектры - как если бы мы долгое время основывались на противопоставлении красного и фиолетового цвета, и лишь многие десятилетия спустя осознали, что они плавно перетекают друг в друга через оранжевый, желтый и прочие оттенки радуги. Между которыми, заметим, четких демаркационных линий также нет.
И тогда встает принципиальный для меня вопрос: если так, возможно ли прочертить ясную границу между верными и неверными теоретическими взглядами, между техникой оправданной и неоправданной, между действиями допустимыми и недопустимыми? Ведь именно на представлениях о таких границах и в наши дни строят свою активность многие супервизоры, указывая кандидату: вот здесь вы допустили ошибку, вам следовало сказать пациенту то-то и то-то, вы поступаете в этой ситуации не как психоаналитик (допустим, кляйнианской школы), а как эго-психолог (произносится слегка брезгливым тоном). При этом забывается или игнорируется тот факт, что и кляйнианцы, и эго-психологи, даже при всей огромной разнице в теоретическом и методологическом подходе, успешно работают с пациентами. Или неуспешно — в этом они также равны.
Так о чем нам, по большому счету, говорить?

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Между тем, как позднее справедливо отмечал Якобс с соавторами, в супервизии всегда участвует личный терапевтический опыт консультанта, эмоциональное восприятие вообще кандидатов и их пациентов, его личные амбиции и проблемы, наконец, его представление о том, чему надо обучать. Сведения о пациенте, представляемые кандидатом, варьируются в диапазоне от объективных данных до субъективных впечатлений, от фактов из его жизни до фантазий о нем. В свою очередь, супервизор также субъективно реагирует и на кандидата, и на образ пациента, выстраиваемый с помощью кандидата. Для обоих участников процесса пациент не является реальной личностью, поскольку его образ создается исключительно на основе чувственных восприятий (наблюдений, эмоций, конфликтов) терапевта (Якобс, Дэвис, Мейер,
1997). Любое знание относительно, любое понимание субъективно, и поэтому ни одна теория, ни одна школа не доказывает однозначно своих преимуществ перед другой. Но просто поразительно, как порой бывает трудно этот факт признать.
Одна из наиболее характерных и показательных черт психоаналитического анклава — это разобщенность разных направлений и уверенность представителей каждого из них в своей исключительности и правоте. И это две стороны одной медали. Разумеется, это не может не отразиться, в частности, на процессе супервизии, с неизбежностью обретающем в определенном смысле плоский и однобокий характер.
К счастью, не всегда бывает так, и, конечно, среди аналитиков есть достаточно много глубоко и нешаблонно мыслящих специалистов.
Но, как мне кажется, исходя из общего опыта, это именно отдельные люди, и глобальную тенденцию определяют не они.

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Как-то раз, беседуя с нашим гостем, французским аналитиком, не помню, в какой связи, я задал вопрос: что было бы, на его взгляд, если бы представитель эго-психологии обратился за супервизией случая к специалисту кляйнианской школы. Он усмехнулся и ответил: «Думаю, было бы море крови». Я спросил: «Вы полагаете, что он не смог бы его понять?» Мой собеседник сказал: «Он не стал бы пытаться его понять».

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Таким образом уже на первых ступенях знакомства с психоанализом я был поражен разобщенностью между разными его представителями — разобщенностью, граничащей с нетерпимостью и порой проявляющей себя в откровенно пренебрежительных жестах или высказываниях в адрес друг друга. Эта проблема на сегодняшний день представляется мне примечательной даже не в аспекте этики, хотя и он также немаловажен. Главное в другом. Такие люди как будто отрицают или игнорируют факт, упоминавшийся мной чуть выше: за весь период существования и развития нового учения ни одна из его ветвей не смогла доказать своих преимуществ перед другими, точно так же как ни одна не была однозначно обесценена. Когда я рассказываю студентам нашего института о том или ином феномене в концепциях разных авторов, часто противоречащих друг другу, мне порой задают вопрос: «А как на самом деле?» На это я могу ответить лишь одно: «Смотря с чьей точки зрения». Психоаналитическое знание не может быть объективно подтверждено, верифицировано, поскольку психоанализ — герменевтическая наука, наука, основанная на интерпретации, на толковании, в ее основе лежит принцип беспрецедентности, и даже называть это знание знанием, строго говоря, не вполне корректно. Речь идет скорее о верованиях, которые можно упрямо отстаивать, но нельзя ни опровергнуть, ни доказать.
Мне часто приходится повторять общеизвестное: нет консенсуса по поводу того, чем в большей степени является психоанализ — наукой, искусством или же религиозным течением особого рода. В моем личном понимании он есть прежде всего искусство, один из его жанров. Отнести его к разряду научных дисциплин я бы по понятным причинам не рискнул; еще Серджио Бенвенуто резонно заметил, что научная психология внутреннего мира невозможна. Но его не случайно иногда называют и религией, которая в начале ХХ века захватила позиции, оставленные ослабевшим христианством. Приверженца Фрейда и сторонника Кохута, эго-психолога и кляйнианца так же непросто привести к согласию по поводу ключевых моментов их веры, как, например, магометанина и иудаиста. При этом аналитики бывают нетерпимы к своим «как-бы-коллегам» куда сильнее, чем, например, к тем, кто не принимает психоанализ вообще и вслед за Владимиром Набоковым называет Фрейда венским шарлатаном: это люди из другого космоса, с них спрос невелик, а вот те, кто, подобно нам, называет себя психоаналитиками, претендуют на часть мира, который по праву принадлежит нам. Это сродни феномену «нарциссизма малых раз-личий»: моим врагом становится не тот, кто вообще другой, нежели я, а тот, кто почти такой же, но чуть-чуть другой, и готов отстаивать именно это «чуть-чуть». Он поет те же псалмы, что и я, но не на ла-тыни, а по-французски — и католики режут гугенотов. Он кланяется Христу, как и я, однако осеняет себя двуперстным, а не трехперстным знамением — и никонианцы истребляют староверов. Языком психологии самости можно сказать, что между группами людей ведется ожесточенная борьба за сохранность собственного грандиозного Я, борьба, необходимость которой обусловлена не столько реальностью, сколько нарциссической уязвимостью и рождаемыми ею деструктивными фантазиями. В этом смысле психоанализ достаточно религиозен. Человек пребывает в состоянии вечного голода по идентичности, а идентифицировать себя как православного христианина, или католика, или буддиста не в пример легче, чем как подлинно верующего. Поэтому порой трудно выговорить слова «я психоаналитик»: это легко дается только новичкам. Гораздо проще произнести, например, «Я — специалист кляйнианского направления», или «я — лаканист».

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Точно так же на заре нового учения Фрейд предостерегал своих учеников и последователей: не вступать в дебаты с теми, кто не принадлежит их кругу, особо с представителями смежных областей — с психиатрами, этнографами, культурологами. Подозреваю, что создатель психоанализа прекрасно отдавал себе отчет, насколько уязвимо его детище в чисто научном аспекте, и какую опасность для него могут нести критические взгляды со стороны представителей традиционных наук о человеке. Достаточно вспомнить работу 1913 года «Тотем и табу», о судьбе которой я писал в книге «Час между Нарциссом и Эдипом». Похоже, что те, кто шел по его следам и развивал альтернативные пути глубинно-психологического познания, превратили его завет в категорический императив: не вести научную полемику с тем, кто стоит на иных позициях, хотя также относит себя к психоаналитикам. Возможно, я слегка сгущаю краски, но делаю это лишь для того, чтобы подчеркнуть мысль: на мой взгляд, на протяжении всего своего бытия и развития психоанализ до обидного многое терял именно из-за этой межведомственной разобщенности.

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

И я полностью согласен со своим (своей) аналитиком, доктором Нонной Славинской-Холи, которая сказала мне однажды: трудно представить, до каких глубин могло бы дойти сегодня познание человека, если бы Фрейд и Юнг в свое время не разорвали отношений, а продолжили бы сотрудничество. Кстати, возможно, в отношениях Фрейда с Адлером и Юнгом и следует искать причины сакраментальной разобщенности ветвей психоанализа. Почти всякий раз возникновение нового направления, новой идеи, новой концепции или традиции в нем сопровождалось довольно драматичным разрывом с тем «стволом», от которого брала начало эта «ветвь».

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

Лилиана Лунгина в книге Олега Дормана "Подстрочник: жизнь Лилианны Лунгиной..." о
здоровом естествественном течении сепарации: " Вообще, как общее соображение – и мне его приходится высказать, потому что я это испытала на себе, – интерес к родителям просыпается поздно. Сперва идет отталкивание от родителей, утверждение своей личности и желание жить собственной, огражденной, самостоятельной жизнью. И такая увлеченность этой своей жизнью, что до родителей и дела толком нет. То есть их любишь, естественно, но они как бы не являются моментом жизни твоей души. А вот с годами все больше пробуждается интерес к каким-то истокам и хочется понять, откуда все идет, узнать, что делали родители, где и что делали дед и бабушка и так далее, и так далее."

Сьюзен Зонтаг о важности чтения художественной литературы:

«Великие романы обогащают наши чувства и расширяют наши симпатии.
С возрастом, с течением жизни мы уменьшаемся, «сморщиваемся» и «сужаемся». Если не заниматься собой, мы все больше и больше
полагаемся на рутинные реакции и привычные предпочтения,
а художественная литература, как топор, раскалывает эту скорлупу
и учит вас интересоваться новым и беспокоиться о том, о чем вы бы никогда и не задумались».

Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя.
...
Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?
Можешь ли ты дать себе своё добро и своё зло и навесить на себя свою волю, как закон? Можешь ли ты быть сам своим судьёю и мстителем своего закона?

Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра»

Во-первых, перверсия — это результат сущностного взаимодействия враждебности и сексуального желания, враждебности, которая обнаруживается в коннотациях этого понятия. (Словарь, в случае с понятиями «перверсный», «перверсия» и «первертировать», использует такие слова, как «испорченный», «безнравственный», «неправильный», «непристойный», «неподатливый», «трудноизлечимый», «заблудший»; «сбивать с пути», «умышленно использовать неправильным или ненадлежащим образом», «злоупотреблять», «превратно понимать», «неправильно истолковывать», «неверно применять», «портить» (Webster, 1961).) Во-вторых, люди с перверсиями постоянно чувствуют (их заставляют чувствовать) себя грязными, грешными, скрытными, ненормальными и представляющими угрозу для тех лучших, неперверсных граждан, которые, как предполагается, составляют общественное большинство. В-третьих, само слово отражает потребность людей в обществе удерживать от осознания свои собственные перверсные склонности, предоставляя козлов отпущения, которые освобождают остальных из нас тем, что служат объектами наших собственных неприемлемых и проецируемых перверсных склонностей. Весь этот отталкивающий привкус греховности теряется в учтивости понятия, подобного «варианту», с его явным притязанием на респектабельность и статистическую чистоту. (Хотя я могу переварить понятие «перверсия», тем не менее, грязный подтекст при назывании кого-то «первертом» практически лишает меня возможности использовать это слово.)
Эта книга — четвертая в серии книг на тему развития маскулинности и феминности. Когда в 1958 году началась эта работа, я не ожидал, что она приведет к изучению значения сексуальных аберраций. Однако с недавних пор я полагаю, что перверсия возникает как способ справиться с угрозами собственной гендерной идентичности, то есть собственному чувству маскулинности и феминности, поскольку так обстоит дело в случае с пациентами, которых я лечу.

Перверсия: эротическая форма ненависти / Роберт Дж. Столлер; пер. с англ. под науч. ред. С.Ф. Сироткина. — Ижевск: ERGO,
2016. — VIII, 220 с. — (Серия «Психоанализ ergo»).

Карл Ландауэр о подлинности. При душевном лечении многих нарушений важно, чтобы пациент снова научился чувствовать: настоящую ярость, настоящую скорбь; только тогда к нему вернется настоящая радость, настоящая любовь. [Душевные движения или аффекты] (1939)

Детская травма не вызывает ПРЛ

Был использован метод дискордантных близнецов для изучения потенциальных причинно-следственных эффектов детской травмы (эмоциональное насилие, физическое насилие, сексуальное насилие и наблюдение за насилием) на черты пограничного расстройства личности (ПРЛ).

В исследовании приняли участие 2 808 близнецов в возрасте от 17 до 23 лет.

Было установлено, что черты ПРЛ и детская травма являются умеренно наследуемыми*. В общей выборке были обнаружены незначительные, но статистически значимые ассоциации между детской травмой и чертами ПРЛ. Однако после контроля общих факторов среды и генетики в дискордантных парах близнецов анализы не выявили доказательств причинно-следственного влияния детской травмы на черты ПРЛ.

Результаты указывают на то, что ассоциации между детской травмой и чертами ПРЛ объясняются общими генетическими влияниями. Эти выводы противоречат широко распространённому мнению о том, что детская травма является причиной развития ПРЛ.

*Как травматические события могут быть наследуемыми? Авторы пишут: “Генетическая предрасположенность ребёнка, например, к импульсивности или оппозиционному поведению, может провоцировать такие реакции со стороны окружающих, которые увеличивают вероятность воздействия неблагоприятных жизненных событий, например физической агрессии со стороны родителей.”

Skaug et al (2022) Childhood trauma and borderline personality disorder traits: A discordant twin study.