Увидел вот такое предложение провести корпоратив. На мой взгляд это даже посильнее Стэнфордского эксперимента.
Хотя, на мой взгляд, можно развить идею и сделать по мотивам Шаламова со всеми прелестями лагерной жизни
Хотя, на мой взгляд, можно развить идею и сделать по мотивам Шаламова со всеми прелестями лагерной жизни
В прошлом посте я допустил несколько неточностей. На них справедливо указал историк архитектуры Николай Васильев. Я удалил публикацию, перепроверил данные и дополнил текст выводами из его книг и статей. Лучше признать промахи и сделать материал заново, чем оставлять ошибки.
Прогуливаясь по Мясницкой, легко пропустить небольшой монумент культовому архитектору - Ле Корбюзье. Но это именно тот случай, когда памятник — больше, чем арт-объект: он стоит в центре территории, где в 1920-е — 1930-е годы выросли главные московские здания конструктивизма. Четыре из них — перед нами.
1. Центросоюз
Мясницкая, 39
1928–1936
Архитекторы: Ле Корбюзье, П. Жаннере при участии Н. Я. Колли
• «Свободный план» и навесные стены. Архитектор называл проект «подлинным освобождением» от четырёх стен и сравнивал роль железобетона с тем, что когда-то сделала готика.
• Инновации: пандусы-спирали, «два потока» движения (хаотичный внизу, упорядоченный в офисах), идеи кондиционирования воздуха.
• Компромиссы строительства (1936): систему климат-контроля не реализовали; подстройки между опорами «утяжелили» здание; дубовые рамы в 1970-х заменили алюминием, нарушив первоначальную цветовую гамму.
2. Госторг РСФСР
Мясницкая, 47 • 1927
Архитекторы: Б.М. Великовский, В.Н. Владимиров при участии М.О. Барща, Г.Г. Вегмана, М.В. Гакен и А.Я. Лангмана
• Задуманное в 1925-м семиэтажное «управление-машина» должно было венчать 14-этажная центральная башня — редкая симметрия для конструктивизма.
• Фасады почти целиком стеклянные: 70 % площади — остекление, шаг колонн каркаса читается с улицы.
• Внутри: двухсветный операционный зал, выставочные пространства, на крыше — терраса для ежедневной гимнастики («Все на утреннюю зарядку!»).
• Вертикальная логистика: лестницы и четыре лифты-патерностеры связывали этажи непрерывным кольцом.
3. Наркомзем
Садовая-Спасская, 11/1 • 1927–1933
Архитекторы: А. В. Щусев при участии А. З. Гринберга, Д.Д. Булгакова, И.А. Француза, Г.К. Яковлева.
• Квартальный масштаб и осознанная асимметрия: два угла решены по-разному, фасад не центрирован.
• Ленточные окна, козырьки, балконы создают динамику, а глухие участки штукатурки защищают от московского климата.
• В актовом зале — закруглённое панорамное окно и угловые часы с двумя квадратными циферблатами.
• Наследие в действии: оригинальные наливные полы, искусственный мрамор колонн, а главное — работающие и сейчас лифты-патерностеры.
4. НКПС
Садовая-Черногрязская, 1
1928–1934
Архитекторы: И. А. Фомин
• На месте — бывший Запасный дворец XVIII века: его ядро спрятано в новой структуре.
• Башня-маяк с часами соединяет два корпуса, сходящихся под острым углом к площади Красных Ворот.
• «Пролетарская классика»: скруглённые полуколонны маскируют старые толстые стены, а горизонтальные пояса и балкон вдоль Садовой подчёркивают длину фасада.
• Угловые балконы, смещённое вертикальное окно и двойной циферблат добавляют композиции кинетики.
Четыре здания, возведённые за десять лет, показывают, как Москва искала собственный язык модерна: от радикальной прозрачности Центросоюза до пластической мощи Наркомзема и НКПС. Памятник Ле Корбюзье напоминает: идеи движутся, пока мы готовы к диалогу. Спасибо Николаю Васильеву за необходимую критику, а читателям — за интерес к архитектуре, в которой до сих пор пульсирует энергия авангарда.
Прогуливаясь по Мясницкой, легко пропустить небольшой монумент культовому архитектору - Ле Корбюзье. Но это именно тот случай, когда памятник — больше, чем арт-объект: он стоит в центре территории, где в 1920-е — 1930-е годы выросли главные московские здания конструктивизма. Четыре из них — перед нами.
1. Центросоюз
Мясницкая, 39
1928–1936
Архитекторы: Ле Корбюзье, П. Жаннере при участии Н. Я. Колли
• «Свободный план» и навесные стены. Архитектор называл проект «подлинным освобождением» от четырёх стен и сравнивал роль железобетона с тем, что когда-то сделала готика.
• Инновации: пандусы-спирали, «два потока» движения (хаотичный внизу, упорядоченный в офисах), идеи кондиционирования воздуха.
• Компромиссы строительства (1936): систему климат-контроля не реализовали; подстройки между опорами «утяжелили» здание; дубовые рамы в 1970-х заменили алюминием, нарушив первоначальную цветовую гамму.
2. Госторг РСФСР
Мясницкая, 47 • 1927
Архитекторы: Б.М. Великовский, В.Н. Владимиров при участии М.О. Барща, Г.Г. Вегмана, М.В. Гакен и А.Я. Лангмана
• Задуманное в 1925-м семиэтажное «управление-машина» должно было венчать 14-этажная центральная башня — редкая симметрия для конструктивизма.
• Фасады почти целиком стеклянные: 70 % площади — остекление, шаг колонн каркаса читается с улицы.
• Внутри: двухсветный операционный зал, выставочные пространства, на крыше — терраса для ежедневной гимнастики («Все на утреннюю зарядку!»).
• Вертикальная логистика: лестницы и четыре лифты-патерностеры связывали этажи непрерывным кольцом.
3. Наркомзем
Садовая-Спасская, 11/1 • 1927–1933
Архитекторы: А. В. Щусев при участии А. З. Гринберга, Д.Д. Булгакова, И.А. Француза, Г.К. Яковлева.
• Квартальный масштаб и осознанная асимметрия: два угла решены по-разному, фасад не центрирован.
• Ленточные окна, козырьки, балконы создают динамику, а глухие участки штукатурки защищают от московского климата.
• В актовом зале — закруглённое панорамное окно и угловые часы с двумя квадратными циферблатами.
• Наследие в действии: оригинальные наливные полы, искусственный мрамор колонн, а главное — работающие и сейчас лифты-патерностеры.
4. НКПС
Садовая-Черногрязская, 1
1928–1934
Архитекторы: И. А. Фомин
• На месте — бывший Запасный дворец XVIII века: его ядро спрятано в новой структуре.
• Башня-маяк с часами соединяет два корпуса, сходящихся под острым углом к площади Красных Ворот.
• «Пролетарская классика»: скруглённые полуколонны маскируют старые толстые стены, а горизонтальные пояса и балкон вдоль Садовой подчёркивают длину фасада.
• Угловые балконы, смещённое вертикальное окно и двойной циферблат добавляют композиции кинетики.
Четыре здания, возведённые за десять лет, показывают, как Москва искала собственный язык модерна: от радикальной прозрачности Центросоюза до пластической мощи Наркомзема и НКПС. Памятник Ле Корбюзье напоминает: идеи движутся, пока мы готовы к диалогу. Спасибо Николаю Васильеву за необходимую критику, а читателям — за интерес к архитектуре, в которой до сих пор пульсирует энергия авангарда.
В своей статье "As Above, So Below: Astrology and the Fate of Soviet Scientism" (Как вверху, так и внизу: астрология и судьба советского сциентизма) Джозеф Келлнер показывает, что взрывной интерес к астрологии в позднем СССР был не капризом «падения империи», а логичным продолжением особой русской традиции «спекулятивной науки», где техника и мистика веками соседствовали. Автор ведёт рассказ тремя параллельными сюжетами: биографией подпольного астролога-математика Михаила Левина, эволюцией журнала «Наука и религия» и судьбой «дочери эпохи Спутника» — астронома Ольги Галанкиной, для которой звёзды превратились из объекта научного интереса в персональный компас во время распада страны.
Келлнер начинает с яркого эпизода: в августе 1991-го Левин, узнав о путче по радиоприёмнику лесника, развернул в рюкзаке астрономические таблицы и тут же объявил спутникам-туристам, что мятеж обречён, ведь тридцатилетний планетарный цикл Советского проекта подходит к концу. Этот «полевой прогноз» символизирует спрос на «космическую перспективу» именно тогда, когда партийная наука перестала давать внятные ответы.
Чтобы показать, откуда взялся такой спрос, автор возвращается к 1957 году. Запуск «Спутника-1» породил поколение, которое совместило восторг перед техникой и надежду на духовное обновление – популярные журналы вроде «Техники – молодёжи» и «Знание – сила» печатали одновременно статьи о ракетах и очерки о телекинезе или внеземных цивилизациях. Астрология органично вписалась в эту «спекулятивную» атмосферу, хотя оставалась под запретом.
Левин вырос ребёнком академической элиты, но, столкнувшись с антисемитскими квотами, ушёл в «внутреннюю эмиграцию». Он отлавливал астрологические трактаты в спецхране Ленинки, переводил их по словарю и устраивал квартирные семинары. Даже каталог Библиотеки Конгресса США он использовал как карту к запрятанным в московских фондах изданиям. К концу 1970-х Левин уже читал первые подпольные курсы и собирал кружок будущих преподавателей.
История Галанкиной противопоставлена Левину. Девочка из рабочей подмосковной семьи ловила взглядами советские спутники на дачном небе, поступила на астрофак МГУ и до 1987 года считала астрологию предрассудком. Всё изменилось на лекции по истории астрономии в старой Краснопресненской обсерватории, где профессор ради шутки показал дореволюционный «популярный гороскоп». Галанкина «почувствовала, как звёзды обрели смысл», и вскоре записалась к Левину — сначала в домашний кружок, а затем в основанную им Московскую академию астрологии.
Ключевым медиатором между подпольем и массовой аудиторией стал журнал «Наука и религия». Задуманный в 1959 году как кузница научного атеизма, к 1987-му он печатал преимущественно методички для лекторов-безбожников. Однако «перестройка» поменяла правила: тираж поднялся с 200 тыс. до 700 тыс., а доля «восточных и эзотерических» тем выросла с <10 % до 40 % контента. Рубрику «Письма читателей» разросшуюся до сотен откликов в месяц редакция превратила в орган обратной связи; лозунг «читатель всегда прав» означал передачу духовной власти публике. Апогеем стала публикация в 1989 году двухтомной статьи «Астрология: за и против», где классический марксист разъяснял, почему усталый от «компьютера-бога» советский гражданин тянется к звёздной гармонии. За ней последовала серия переводов Линды Гудман – первый систематический гороскоп на русском, напечатанный без цензурных комментариев.
Социология подтверждает массовость явления: опрос 1990 года зафиксировал, что 49 % россиян, включая треть убеждённых атеистов, верят во влияние звёзд; в 1991-м среди выпускников вузов доля «верящих» поднялась до 57 % – показатели, сопоставимые или даже превышающие веру в Бога. Уже к 1992 году гороскопы шли по центральному ТВ, а через год – на страницах делового «Коммерсанта».
Келлнер начинает с яркого эпизода: в августе 1991-го Левин, узнав о путче по радиоприёмнику лесника, развернул в рюкзаке астрономические таблицы и тут же объявил спутникам-туристам, что мятеж обречён, ведь тридцатилетний планетарный цикл Советского проекта подходит к концу. Этот «полевой прогноз» символизирует спрос на «космическую перспективу» именно тогда, когда партийная наука перестала давать внятные ответы.
Чтобы показать, откуда взялся такой спрос, автор возвращается к 1957 году. Запуск «Спутника-1» породил поколение, которое совместило восторг перед техникой и надежду на духовное обновление – популярные журналы вроде «Техники – молодёжи» и «Знание – сила» печатали одновременно статьи о ракетах и очерки о телекинезе или внеземных цивилизациях. Астрология органично вписалась в эту «спекулятивную» атмосферу, хотя оставалась под запретом.
Левин вырос ребёнком академической элиты, но, столкнувшись с антисемитскими квотами, ушёл в «внутреннюю эмиграцию». Он отлавливал астрологические трактаты в спецхране Ленинки, переводил их по словарю и устраивал квартирные семинары. Даже каталог Библиотеки Конгресса США он использовал как карту к запрятанным в московских фондах изданиям. К концу 1970-х Левин уже читал первые подпольные курсы и собирал кружок будущих преподавателей.
История Галанкиной противопоставлена Левину. Девочка из рабочей подмосковной семьи ловила взглядами советские спутники на дачном небе, поступила на астрофак МГУ и до 1987 года считала астрологию предрассудком. Всё изменилось на лекции по истории астрономии в старой Краснопресненской обсерватории, где профессор ради шутки показал дореволюционный «популярный гороскоп». Галанкина «почувствовала, как звёзды обрели смысл», и вскоре записалась к Левину — сначала в домашний кружок, а затем в основанную им Московскую академию астрологии.
Ключевым медиатором между подпольем и массовой аудиторией стал журнал «Наука и религия». Задуманный в 1959 году как кузница научного атеизма, к 1987-му он печатал преимущественно методички для лекторов-безбожников. Однако «перестройка» поменяла правила: тираж поднялся с 200 тыс. до 700 тыс., а доля «восточных и эзотерических» тем выросла с <10 % до 40 % контента. Рубрику «Письма читателей» разросшуюся до сотен откликов в месяц редакция превратила в орган обратной связи; лозунг «читатель всегда прав» означал передачу духовной власти публике. Апогеем стала публикация в 1989 году двухтомной статьи «Астрология: за и против», где классический марксист разъяснял, почему усталый от «компьютера-бога» советский гражданин тянется к звёздной гармонии. За ней последовала серия переводов Линды Гудман – первый систематический гороскоп на русском, напечатанный без цензурных комментариев.
Социология подтверждает массовость явления: опрос 1990 года зафиксировал, что 49 % россиян, включая треть убеждённых атеистов, верят во влияние звёзд; в 1991-м среди выпускников вузов доля «верящих» поднялась до 57 % – показатели, сопоставимые или даже превышающие веру в Бога. Уже к 1992 году гороскопы шли по центральному ТВ, а через год – на страницах делового «Коммерсанта».
Я всегда поддерживаю новые культурные инициативы — и вот отличная новость!
Запускается совместная издательская программа издательства SOYAPRESS, книжного магазина «Фламмеманн» из Электротеатра Станиславского и «Общества распространения полезных книг» — ложи вольных книжников, которые ищут и сохраняют редкие, необычные и забытые тексты.
Цель проекта — вернуть в культурный оборот самые странные, маргинальные и неожиданно актуальные книги прошлого: полиграфические диковинки, литературные курьёзы и научные трактаты, которые сегодня читаются как альтернативная история знаний.
Первая книга — «Мумификация в горах Кавказа» доктора Ивана Иосифова (1928). Это одновременно научное исследование о горных усыпальницах и мумиях, исторический отчёт и почти мистический документ эпохи — с фотографиями гробниц, погребальных артефактов и детальными медицинскими описаниями.
А дальше — ещё необычнее:
«Сборник кличек крупного рогатого скота»
«Мужчина, за которого не следует выходить замуж. Советы и указания»
«Творчество заключённых»
«Покойнишный вой по Ленине» (вот это я жду особенно ибо есть скан книги, но хотелось бы получить репринт)
Если вам близка тема архивных культурных находок — следите за проектом! Это именно та «книжная археология», которой так не хватает в современном поле.
Запускается совместная издательская программа издательства SOYAPRESS, книжного магазина «Фламмеманн» из Электротеатра Станиславского и «Общества распространения полезных книг» — ложи вольных книжников, которые ищут и сохраняют редкие, необычные и забытые тексты.
Цель проекта — вернуть в культурный оборот самые странные, маргинальные и неожиданно актуальные книги прошлого: полиграфические диковинки, литературные курьёзы и научные трактаты, которые сегодня читаются как альтернативная история знаний.
Первая книга — «Мумификация в горах Кавказа» доктора Ивана Иосифова (1928). Это одновременно научное исследование о горных усыпальницах и мумиях, исторический отчёт и почти мистический документ эпохи — с фотографиями гробниц, погребальных артефактов и детальными медицинскими описаниями.
А дальше — ещё необычнее:
«Сборник кличек крупного рогатого скота»
«Мужчина, за которого не следует выходить замуж. Советы и указания»
«Творчество заключённых»
«Покойнишный вой по Ленине» (вот это я жду особенно ибо есть скан книги, но хотелось бы получить репринт)
Если вам близка тема архивных культурных находок — следите за проектом! Это именно та «книжная археология», которой так не хватает в современном поле.
Не раз говорил: особенно радует, когда история не замыкается в университетских лекциях или научных статьях, а выходит в публичное поле — в виде новых Telegram- или YouTube-каналов. И вдвойне приятно, если их ведут исследователи, а не просто пересказывают избитые сюжеты или постят ностальгические картинки из интернета.
У меня в подписках — целый спектр каналов по разным периодам советской истории: есть популярные, есть малоизвестные, но от этого не менее интересные. Уверен, в Telegram ещё много крутых проектов, о которых я просто не знаю.
Поэтому, если вы:
🔸 ведёте такой авторский канал по советской истории,
🔸 знаете тех, кто их делает,
🔸пишите в ЛС или в чат канала!
Обещаю изучить каждый. В итоге соберу подборку авторских Telegram-каналов с действительно оригинальным контентом.
📢 Исторические каналы всех стран, соединяйтесь!
У меня в подписках — целый спектр каналов по разным периодам советской истории: есть популярные, есть малоизвестные, но от этого не менее интересные. Уверен, в Telegram ещё много крутых проектов, о которых я просто не знаю.
Поэтому, если вы:
🔸 ведёте такой авторский канал по советской истории,
🔸 знаете тех, кто их делает,
🔸пишите в ЛС или в чат канала!
Обещаю изучить каждый. В итоге соберу подборку авторских Telegram-каналов с действительно оригинальным контентом.
📢 Исторические каналы всех стран, соединяйтесь!
Тяжело было издавать советский глянец, думаешь, что прививаешь пролетариату чувства стиля, а оказывается потакаешь нэпманевским элементам
Кому-то по душе детективы, кому-то — мелодрамы, а я обожаю забытый сегодня жанр — советские производственные драмы, почти исчезнувшие вместе с поздним СССР.
Недавно пересмотрел великолепный фильм «Собственное мнение» (1977) с Владимиром Меньшовым. По сюжету в провинциальный заводской городок приезжают двое «социологов» из Москвы, чтобы понять, почему коллектив буксует. Очень скоро выясняется: новоиспечённый начальник цеха оказался технократом до мозга костей и напрочь игнорирует человеческий фактор. Герои картины, которых сегодня правильнее было бы назвать корпоративными антропологами, убеждают директора завода создать постоянную лабораторию, чтобы изучать рабочую среду и внедрять изменения не только “по цифрам”, но и с учётом психологических нюансов.
И это вовсе не кинематографическая фантазия. На КАМАЗе действовала полноценная социологическая служба: специалисты проводили интервью, анализировали отчёты, готовили рекомендации для руководства. Исследователей воспринимали не как сторонних наблюдателей, а как часть управленческой вертикали — именно поэтому их выводы действительно влияли на решения, повышая мотивацию и адаптацию сотрудников. Жаль, что сегодня подобные интегрированные команды почти растворились внутри HR-департаментов, утратив возможность заниматься комплексной аналитикой.
Недавно пересмотрел великолепный фильм «Собственное мнение» (1977) с Владимиром Меньшовым. По сюжету в провинциальный заводской городок приезжают двое «социологов» из Москвы, чтобы понять, почему коллектив буксует. Очень скоро выясняется: новоиспечённый начальник цеха оказался технократом до мозга костей и напрочь игнорирует человеческий фактор. Герои картины, которых сегодня правильнее было бы назвать корпоративными антропологами, убеждают директора завода создать постоянную лабораторию, чтобы изучать рабочую среду и внедрять изменения не только “по цифрам”, но и с учётом психологических нюансов.
И это вовсе не кинематографическая фантазия. На КАМАЗе действовала полноценная социологическая служба: специалисты проводили интервью, анализировали отчёты, готовили рекомендации для руководства. Исследователей воспринимали не как сторонних наблюдателей, а как часть управленческой вертикали — именно поэтому их выводы действительно влияли на решения, повышая мотивацию и адаптацию сотрудников. Жаль, что сегодня подобные интегрированные команды почти растворились внутри HR-департаментов, утратив возможность заниматься комплексной аналитикой.
Фильм «Председатель» (1964) — удивительное явление советского кинематографа. Одни называют его первой «производственной драмой», другие — образцовым «колхозным кино», однако главное, что картина остаётся мощным художественным высказыванием о людях, власти и нравственном выборе. Михаил Ульянов, создавший образ председателя колхоза Егора Трубникова, блестяще передаёт всю сложность и внутренние противоречия своего героя.
Нищета деревни без прикрас. Лента честно показывает бедственное положение послевоенных колхозов. Пусть ко второй серии на экране уже появляются новые дома и даже больница, но грунтовые дороги, поношенная одежда и дефицит подчёркивают: благополучие остаётся хрупким. Режиссёр прямо называет причину — постоянное «выжимание» ресурсов из села партийно-хозяйственным аппаратом: выполнение зернового плана часто происходит за счёт самих колхозников.
Антагонист из МГБ. Главным противником Трубникова становится сотрудник органов безопасности (роль Владимира Этуша). Кавказский акцент персонажа и временные рамки действия — 1952–1953 гг. — дают прозрачный намёк одновременно и на Берию, и на сталинскую систему в целом. Для середины 1960-х такая откровенность выглядела смело: сценарий ещё готовился во времена «оттепели», когда разговоры о тёмных сторонах послевоенной действительности только набирали силу.
Присутствие Сталина. Имя вождя звучит в кадре напрямую — редкость для 1964 года, когда десталинизация была в самом разгаре. Этот штрих добавляет повествованию исторической достоверности и подчёркивает драму надежд и разочарований советской деревни.
Неоднозначный герой. Егор Трубников — не «хрестоматийный» положительный персонаж. Он талантливый хозяйственник, но при этом живёт с одной женщиной, имея в Москве законную жену; в минуты гнева не брезгует крепким словом и может пойти врукопашную. Его человечность проявляется именно в несовершенстве, что делает образ особенно современным.
Бюрократия против здравого смысла. Райком партии показан скорее как бюрократическая структура, склонная к показухе, нежели к решению реальных сельских проблем. Тем отчётливее контраст: цельный, пусть и нелёгкий характер Трубникова — и безликая система, предпочитающая красивые отчёты живым людям.
Смотреть «Председателя» в 2025-м непросто не потому, что он двухсерийный. Куда тяжелее примириться с мыслью, что энтузиазм героев — их желание поднять село, построить школу, больницу, дороги — сегодня почти не виден в реальности. Большая часть деревень, за которые они боролись, либо пришла в запустение, либо растворилась в структурах безликого агрохолдинга, где судьбу земли решают не председатели-энтузиасты, а менеджеры в Excel-таблицах. Именно поэтому фильм звучит острее: он напоминает, что любое «производство» держится на живых людях, и что истинное благополучие измеряется не центнерами зерна, а тем, останется ли в селе жизнь.
Нищета деревни без прикрас. Лента честно показывает бедственное положение послевоенных колхозов. Пусть ко второй серии на экране уже появляются новые дома и даже больница, но грунтовые дороги, поношенная одежда и дефицит подчёркивают: благополучие остаётся хрупким. Режиссёр прямо называет причину — постоянное «выжимание» ресурсов из села партийно-хозяйственным аппаратом: выполнение зернового плана часто происходит за счёт самих колхозников.
Антагонист из МГБ. Главным противником Трубникова становится сотрудник органов безопасности (роль Владимира Этуша). Кавказский акцент персонажа и временные рамки действия — 1952–1953 гг. — дают прозрачный намёк одновременно и на Берию, и на сталинскую систему в целом. Для середины 1960-х такая откровенность выглядела смело: сценарий ещё готовился во времена «оттепели», когда разговоры о тёмных сторонах послевоенной действительности только набирали силу.
Присутствие Сталина. Имя вождя звучит в кадре напрямую — редкость для 1964 года, когда десталинизация была в самом разгаре. Этот штрих добавляет повествованию исторической достоверности и подчёркивает драму надежд и разочарований советской деревни.
Неоднозначный герой. Егор Трубников — не «хрестоматийный» положительный персонаж. Он талантливый хозяйственник, но при этом живёт с одной женщиной, имея в Москве законную жену; в минуты гнева не брезгует крепким словом и может пойти врукопашную. Его человечность проявляется именно в несовершенстве, что делает образ особенно современным.
Бюрократия против здравого смысла. Райком партии показан скорее как бюрократическая структура, склонная к показухе, нежели к решению реальных сельских проблем. Тем отчётливее контраст: цельный, пусть и нелёгкий характер Трубникова — и безликая система, предпочитающая красивые отчёты живым людям.
Смотреть «Председателя» в 2025-м непросто не потому, что он двухсерийный. Куда тяжелее примириться с мыслью, что энтузиазм героев — их желание поднять село, построить школу, больницу, дороги — сегодня почти не виден в реальности. Большая часть деревень, за которые они боролись, либо пришла в запустение, либо растворилась в структурах безликого агрохолдинга, где судьбу земли решают не председатели-энтузиасты, а менеджеры в Excel-таблицах. Именно поэтому фильм звучит острее: он напоминает, что любое «производство» держится на живых людях, и что истинное благополучие измеряется не центнерами зерна, а тем, останется ли в селе жизнь.