Кто если не Буракова

На днях в узких кругах разразился скандал: организацию InTransit, которые помогли сотням людей получить гуманитарные визы, вытаскивают преследуемых из третьих стран через паспорта иностранца, ищут пути помочь в легализации тех, кто не подходит под критерии гумвиз, обвинили в том, что они отказались продолжать вести кейс заявителя, который предоставил подложные сведения.

Наверное, стоит чуть больше рассказывать о процессах помощи с гумвизами и другими документами, потому что я вижу очень искаженное представление о том, как вообще работают с международными институциями. Эта работа не очень видна, но она занимает огромное количество времени и сил.

1. Правозащитные и помогающие организации не принимают решений о выдаче гумвиз. Это исключительно прерогатива миграционных органов страны, которая проводит свои проверки. Сроки тоже зависят не от помогающих структур, и часто зависят от загруженности ведомств на той стороне.

2. Никакого исключительного положения, связей, блата у тех, кто помогает с гумвизами, нет. Буквально началась война, люди хотели помочь единомышленникам, кто может преследоваться российскими властями. Ты пишешь письма, ищешь контакты в посольствах, МИДах, стучишься головой в любую дверь, и откуда-нибудь таки получаешь первый ответ. Чиновнику проще контактировать с инициативой, которая поможет человеку с подготовительным этапом, потому что к нему придет уже правильно оформленный кейс (у меня лично уходит в среднем 5 часов в неделю только на то, чтобы причесать рекомендательные письма, описание и остальное). Объяснять индивидуально — значит задействовать дополнительные административные ресурсы, которых нет. В целом правозащитные организации — не обязательная инстанция, можно индивидуально стучаться, коммуницировать и собирать кейс. Эксклюзивности тут нет.

3. Правощащитники могут помочь собрать все бумаги правильно, описать кейс, чтобы он был понятен сотруднику миграционной службы. Может дать рекомендацию от себя среди N-ного числа других рекомендаций. Может вежливо писать и спрашивать, нет ли решения по кейсу, если случай экстренный — писать чаще и объяснять срочность и риски. БОльших полномочий ни у кого нет.

4. Среднестатистический европейский политик, да и обыватель, о россиянах не думает. Он думает о своих гражданах и их запросах, своей жизни и своей стране. Мы тоже, живя в России, не особо задумывались о нарушении прав человека в условном Таджикистане. Поэтому, чтобы заинтересовать в помощи россиянам, нужно постоянно напоминать, что происходит в России, как работает военная цензура, что грозит людям, почему они уезжают. Давать апдейты, разъяснения, почему в третьих странах находиться небезопасно, делать доклады, выступать на публичных площадках, чтобы у чиновника появлялся запрос от общества. Поэтому когда я вижу пренебрежительное «катаются по конференциям», немного недоумеваю. Это часть работы, без которой помощи бы было существенно меньше.

5. В инициативах и организациях есть свои внутренние правила работы с кейсами. Например, в Ковчеге, если заявитель присылает заведомо ложную информацию, мы работу по кейсу прекращаем, потому что невозможно быть уверенными, что человек не наврал где-то еще, и при проверке уже на уровне госорганов это вылезет, а значит скорее всего последующим заявителям помочь мы уже не сможем.

6. Правозащитные организации — не государственные органы, существуют не за налоговые отчисления, и чаще всего имеют нестабильные ресурсы. Мы можем быть перегружены и не успевать отвечать на отдельные запросы быстро, волонтеры по узким вопросам могут выпадать из процесса из-за личных дел, нам могут не отвечать неделями госорганы, от которых зависит решение. Мы стараемся это разруливать, чтобы не оставить человека без помощи, но ситуации бывают разные. Мы не можем работать как МФЦ, мы не можем заменить государство, которое, так уж сложилось, работает против своих граждан.

www.group-telegram.com/us/aburakova.com/3054

4.0K viewsJul 27 at 23:19

На днях в узких кругах разразился скандал: организацию InTransit, которые помогли сотням людей получить гуманитарные визы, вытаскивают преследуемых из третьих стран через паспорта иностранца, ищут пути помочь в легализации тех, кто не подходит под критерии гумвиз, обвинили в том, что они отказались продолжать вести кейс заявителя, который предоставил подложные сведения.

Наверное, стоит чуть больше рассказывать о процессах помощи с гумвизами и другими документами, потому что я вижу очень искаженное представление о том, как вообще работают с международными институциями. Эта работа не очень видна, но она занимает огромное количество времени и сил.

1. Правозащитные и помогающие организации не принимают решений о выдаче гумвиз. Это исключительно прерогатива миграционных органов страны, которая проводит свои проверки. Сроки тоже зависят не от помогающих структур, и часто зависят от загруженности ведомств на той стороне.

2. Никакого исключительного положения, связей, блата у тех, кто помогает с гумвизами, нет. Буквально началась война, люди хотели помочь единомышленникам, кто может преследоваться российскими властями. Ты пишешь письма, ищешь контакты в посольствах, МИДах, стучишься головой в любую дверь, и откуда-нибудь таки получаешь первый ответ. Чиновнику проще контактировать с инициативой, которая поможет человеку с подготовительным этапом, потому что к нему придет уже правильно оформленный кейс (у меня лично уходит в среднем 5 часов в неделю только на то, чтобы причесать рекомендательные письма, описание и остальное). Объяснять индивидуально — значит задействовать дополнительные административные ресурсы, которых нет. В целом правозащитные организации — не обязательная инстанция, можно индивидуально стучаться, коммуницировать и собирать кейс. Эксклюзивности тут нет.

3. Правощащитники могут помочь собрать все бумаги правильно, описать кейс, чтобы он был понятен сотруднику миграционной службы. Может дать рекомендацию от себя среди N-ного числа других рекомендаций. Может вежливо писать и спрашивать, нет ли решения по кейсу, если случай экстренный — писать чаще и объяснять срочность и риски. БОльших полномочий ни у кого нет.

4. Среднестатистический европейский политик, да и обыватель, о россиянах не думает. Он думает о своих гражданах и их запросах, своей жизни и своей стране. Мы тоже, живя в России, не особо задумывались о нарушении прав человека в условном Таджикистане. Поэтому, чтобы заинтересовать в помощи россиянам, нужно постоянно напоминать, что происходит в России, как работает военная цензура, что грозит людям, почему они уезжают. Давать апдейты, разъяснения, почему в третьих странах находиться небезопасно, делать доклады, выступать на публичных площадках, чтобы у чиновника появлялся запрос от общества. Поэтому когда я вижу пренебрежительное «катаются по конференциям», немного недоумеваю. Это часть работы, без которой помощи бы было существенно меньше.

5. В инициативах и организациях есть свои внутренние правила работы с кейсами. Например, в Ковчеге, если заявитель присылает заведомо ложную информацию, мы работу по кейсу прекращаем, потому что невозможно быть уверенными, что человек не наврал где-то еще, и при проверке уже на уровне госорганов это вылезет, а значит скорее всего последующим заявителям помочь мы уже не сможем.

6. Правозащитные организации — не государственные органы, существуют не за налоговые отчисления, и чаще всего имеют нестабильные ресурсы. Мы можем быть перегружены и не успевать отвечать на отдельные запросы быстро, волонтеры по узким вопросам могут выпадать из процесса из-за личных дел, нам могут не отвечать неделями госорганы, от которых зависит решение. Мы стараемся это разруливать, чтобы не оставить человека без помощи, но ситуации бывают разные. Мы не можем работать как МФЦ, мы не можем заменить государство, которое, так уж сложилось, работает против своих граждан.

BY Кто если не Буракова