Как относиться к использованию нейросетей в литературном творчестве? Лично я на данный момент отношусь очень плохо.

Японская писательница Риэ Кудан написала роман «Токийская башня сочувствия», в котором, по её словам, 5% текста сгенерировал ChatGPT. Не буду ничего говорить конкретно про этот кейс, потому что роман я не читал («не читал, но осуждаю» – глубоко презираемый мной принцип) – просто показываю, что уже есть прецедент, причём на уровне большой литературы, а не баловства. Роман получил премию.

От авторитетных в литературном мире людей я слышал, что даже самая свежая версия ChatGPT пока не может создать реально качественный литературный текст. Верю. Потому что видел, как он пишет нехудожественные тексты. Там обязательно нужна редактура. Скорее всего, и Риэ Кудан очень плотно редактировала то, что выдала нейросеть.

НО! Даже с последующей редактурой использование нейросети для литературного творчества я считаю негативным явлением.

Возможно, этот пост удивит людей, которые помнят мои старые публикации во VK, где я выступал практически адептом AI. Да, у меня в каком-то смысле двойные стандарты. Очень люблю рисование с помощью нейросетей. Раньше баловался «Кандинским», совсем недавно открыл для себя Midjourney. Видел нейроарты, которые не уступают сюрреализму. Но и реалистичные картинки у Midjourney тоже получаются крутые. Тут дело в том, что нейросети-художники объективно сильнее, чем нейросети-писатели.

Может ли быть чем-то хороша нейросеть для литературы? Безусловно. Как раз для визуальной части. Например, для оформления книг, обложек, а также для продвижения. Сегодня модно стало делать из литературного произведения мультимедийный проект. Это когда вокруг книги вырастает целый веер поддерживающих её креативных активностей – промо-постов, буктрейлеров, портретов персонажей, изображений описанных в книге мест.

Почему же помощь AI в написании самого текста я считаю недопустимым? У творческих людей будет огромный соблазн доверять нейросети всё больше и больше. Кому-то захочется делегировать ей проходные диалоги, какие-нибудь вставки, описания природы. Кто-то, мучаясь с докруткой сюжета, будет обращаться к нейросети за помощью. В самых крайних случаях писатель, даже вполне талантливый, может уподобиться бизнесмену, которому хочется что-то написать, но нет времени ни писать, ни учиться этому делу – и он нанимает гострайтера, который большую часть работы или вообще всю работу делает за него. А на обложке – имя этого блистательного «автора»-бизнесмена.

⬆️ Так выглядит клавиатура автора прозы. Это клава одного из моих ноутбуков.

Недавно меня спросили, чем я пишу – на компьютере или по старинке ручкой в тетрадке. Вопрос неожиданный, но интересный на самом деле. Я реально знал не один пример, когда автор черновую версию пишет ручкой, а потом уже переносит написанное в комп. Наверное, в этом что-то есть, какая-то своя особая эстетика. Возможно, влияет укоренившийся в сознании людей образ писателя как человека с пером, перьевой или шариковой ручкой над бумажной рукописью. Возможно, это из-за того, что они начали писать в докомпьютерные времена – и сложилась психологическая привычка.

Я так не могу, набор на клавиатуре меня полностью устраивает. От руки я писал только в подростковом возрасте, но карандашом. Потому что не представляю, как это – по десять раз зачёркивать и переписывать, впихивая новые строчки между уже написанных строк.

Но есть и побочные эффекты – однажды одна клавиатура стала такой. Это у меня касается не только творчества. Моя day job тоже связана с написанием текстов. Когда я ещё не перешёл на полную удалёнку, свой рабочий ноутбук в офисе я мочалил куда более беспощадно. Коллега даже сочинил про меня песню: «Са-аня! Не долби! Йух-йух! Са-аня! Не долби! Йух-йух!»

Я как-то сказал, что мне нужны пружины под клавишами, как у клавишника Мэрилина Мэнсона.

И не думайте, что после поломки двух клавиш я сразу перешёл на другой ноут. Продолжал долбить по этим двум пустым клавишам, по этим торчащим пимпочкам. И так было до тех пор, пока на ноуте попросту не отказала половина клавиш.

О книге ⬇️

«Чем мы занимались, пока вы учили нас жить» Ивана Бевза – история про школу как государство в государстве, социальные иерархии и борьбу за власть. Время действия – нулевые годы, Москва. Школа – вполне себе элитная, с историческим уклоном.

В романе две сюжетные линии, в первой центральный персонаж – старшеклассник по прозвищу Рыжий, во второй – старшеклассница Динара. Первый – изначально ничем не примечательный подросток, вторая – интеллектуалка, хипстерша (на языке более позднего поколения), в чём-то даже вундеркинд. Но их истории очень похожи – восхождение к власти в условиях жестокой, но изменчивой и гибкой школьной иерархии. Причём восхождение к власти с нуля, поскольку Рыжий прежде не занимал никакого серьёзного места в пресловутой иерархии, а Динара – новенькая, нерусской национальности, плюс подчёркнуто непохожа на остальных. Идеальные условия для драматичных сюжетов с крутыми поворотами. Это история, когда враги становятся друзьями (или временными подельниками), когда соратники оказываются предателями.

Рыжий для построения своей вертикали использует игру в сотки, которые становятся в школе всесильной валютой – куда там биткоинам! Восхождение Динары начинается с вполне благих намерений – объединения вокруг себя неравнодушных людей и освещения проблем школы через стенгазету (но это только начало).

Думаю, никому не покажется спойлером, что интересы Рыжего и Динары жёстко столкнутся. Это очевидно. Немного всё же спойлерну: под угрозой окажется само существование школы в физическом смысле.

И обложка, и тематика могут заставить читателя подумать, что это «чё-то там про подростков». Но это не так. Это не роман взросления, не young adult и не социальный реализм (хотя эпизоды социальной критики, связанные с образованием, в тексте тоже есть).

Пусть ни у кого не вызывает недоумение, что у школьников чересчур богатый словарный запас и отточенная речь (не только у вундеркинда Динары). Как я уже сказал, это не реализм. Это художественная реальность, которая условна. Возможно, это литературная игра. Возможно, это даже политическая сатира про взрослый мир, написанная эзоповым языком. Школьники создают собственные органы власти, есть даже выборы Президента школы с предвыборной агитацией. Причём эта смоделированная реальность похожа не только на новейшую политическую историю – есть символические отсылки к Древнему Риму и Сенату. Неспроста школа имеет исторический уклон, а Рыжий вдохновился императором Нероном. В одном из ранних вариантов роман назывался «Моя империя».

Можно при желании разглядеть в этой истории борьбу мужского и женского начала, точнее мужской и женской власти. Рыжий в самом деле чем-то напоминает среднестатистического мужчинку-президента (или олигарха), а Динара – выдающуюся жестковыйную правительницу а-ля Маргарет Тэтчер. Но, в отличие от невозмутимого Рыжего, Динара очень эмоциональна и ранима, кроме того, у неё есть слабое место, почти Ахиллесова пята, которая в какой-то момент становится серьёзным козырем на стороне Рыжего.

Есть у меня своя гипотеза, согласно которой вторая часть названия романа «…пока вы учили нас жить» – это не про школу.

Очень понравились слова писателя Алексея Поляринова из его старого уже интервью «Правилам жизни» (тогда ещё Esquire):

Чтобы лучше понять книгу, мне гораздо легче записать свои мысли о ней — такое своего рода артикуляционное мышление. <…>
Это никогда не было именно рецензией на книгу в привычном понимании. Нет, я всегда искал в тексте какую-то мысль, идею, от которой можно оттолкнуться, использовать ее как материал для размышления.

Чувствую у себя что-то похожее.

Женя не надел куртку, и его шея, лицо, руки были открыты. Марк думал о том, как трудно будет Жене, если он простынет и разболеется. Едва ли в его жизни было много людей, готовых помочь во время болезни. Марк уж точно к ним не принадлежал. Женя вообще казался сейчас крайне одиноким и несчастным, с одним лишь теплом своего тела против сгущающейся зимы. Хотелось винить его в озабоченности сексом, наркотической зависимости, душевной глухости, хотелось, чтобы его присутствие раздражало и отвращало, но прямо сейчас Марк мог только о нем переживать и жалеть, что Женя не захватил из квартиры куртку.
© Илья Мамаев-Найлз, «Год порно»

Много хорошего хочется сказать про роман Ильи Мамаева-Найлза «Год порно». Но сначала поясним за название. «Год порно», потому что главный герой, молодой житель Йошкар-Олы Марк, подрабатывает переводом порнофильмов. Критики торопились констатировать, что название – чистый «кликбейт», замануха, потому что порно в романе нет. Я немного уточню – в тексте действительно нет подробных описаний секса по ту сторону экрана. Зато есть довольно неплохие описания секса из жизни Марка. Поэтому нельзя сказать, что книжка – совсем целомудренная, а название – наживка для лохов.

Это сюжетно-бессюжетная поэма. Литературный плейлист размером с мини-роман, собранный из многих историй.

В начале повествования Марк живёт вне дома и ночует в машине, потому что поссорился с отцом. Причём дом у него довольно неплохой, отец – состоятельный и известный в Йошкар-Оле человек. Но жизнь у Марка — скорее улично-неприкаянная, чем какая-то мажорская. Это даже плюс, на мой взгляд, потому что в очередной раз доказывает, что парень из богатой семьи может быть не менее интересен, чем «дети подземелья».

Работает Марк бариста в кофейне. Подрабатывает переводами. Сюжет состоит из множества встреч, разговоров за жизнь и каких-то совместных прогулок, посиделок, поездок с самыми разными людьми, встречающимися на жизненном пути героя – бомжеватый художник, одержимый амбициями айти-изобретателя мизантроп, молодой литератор, друзья настоящие и не очень. И, конечно, девушки. Несмотря на множественное число, циничным бабником Марка назвать отнюдь нельзя.

Почему я сказал «сюжетно-бессюжетная» – потому что в романе действительно нет единого сюжета. А если он и есть, то несколько расплывается, основная линия выпадает из фокуса. Но есть много довольно ярких микросюжетов.

Марк имеет марийское происхождение и рефлексирует по этому поводу. Он представляет коренное население республики. Но перед нами не Дагестан, русских в Марий Эл – внушительная доля. По сути, они правят балом. Названия улиц продублированы на марийском, но марийцы испытывают давление бытового шовинизма, начиная со школьных лет. Шовинизм болезненно воспринимается в любых дозах, особенно в юном возрасте. Очень колоритная сцена – работая волонтёром в больнице (да, нашего переводчика порно заносит и туда), Марк везёт на каталке умирающую бабку в лифт, и она кричит: «Уберите от меня этого марийца»!

Некоторые марийцы хотят забыть и не думать о том, что они марийцы.

Вообще про отношения русских с финно-угорскими народами, в том числе в национальных республиках, нам почему-то мало известно. Наверное, потому что, к счастью, мы не помним на своём веку связанных с ними ярких исторических конфликтов, как, например, на Кавказе. Но это не значит, что там нет чего-то, скрытого от масс-медиа и посторонних глаз.

Я далёк от того, чтобы воспринимать художественный текст как документальное свидетельство. Но интерес к марийскому народу и марийской культуре роман во мне пробудил. Наверное, это победа Мамаева-Найлза в случае со мной как с читателем.

Говорят, что герой «Года порно» – носитель «новой нетоксичной маскулинности». Не знаю, насколько точное это определение. Но могу сказать, что героя я воспринимаю почти как пример адекватного отношения к реальности, лиричного и вдумчивого, при нахождении в мужском теле. И наблюдать за таким положительным персонажем – удивительное дело – нескучно!

А то, что герой переводил порно – да и нормально! Такая же работа, как и все остальные. Рэпер Хаски чем-то подобным занимался в начале пути. Мне, между прочим, тоже бы не помешало, особенно когда я в девятнадцать лет отчислился из универа, нигде не учился и не работал. Но я жил на деньги родителей, лежал на диване, изредка гулял и писал повесть (кстати, про порно).

Напоследок скажу, что в романе отличный язык. Кто-то говорил, что язык – скудный. На самом деле – нисколько! То и дело всплывает отличная образность.

Недавно был на книжном клубе, где обсуждался текст Егора Радова «Царь добр». Это небольшой рассказ, в который втиснута целая антиутопия. Изгнанная с Земли нация (спойлер: это русские) вынуждена выживать на Марсе в условиях ограниченных запасов кислорода и диктатуры некоего Царя.

Возможно, не все знают Радова. Это автор постмодернистской и психоделической прозы, который в девяностые годы был довольно модным в интеллектуальных кругах. Сын поэтессы Риммы Казаковой. Умер в 2009 году на Гоа. В принципе, его имя можно было даже встретить в одном ряду с Сорокиным и Пелевиным. Но если Сорокину удалось пробиться в мейнстрим, то Радов остался абсолютно андерграундным и абсолютно элитарным. Можно понять почему – какой бы постмодернистской и экспериментальной ни была проза Сорокина, он умеет быть увлекательным (некоторым сценам в «Дне опричника» позавидует голливудский сценарист). Радов же как будто специально писал так, чтобы вызывать максимальное неприятие у любителей лёгкого чтения.

Егор Радов в 80-х учился в Литинституте. Я учился там же в 2010-х. С именем Радова плотно связан мой первый курс. В то время многие студенты Лита священной ненавистью ненавидели новый реализм, особенно Прилепина. Литературой они считали только экспериментальную, орнаментальную, эстетскую, интеллектуальную прозу. Или подчёркнуто скандальную. Я воспринимал их установки слишком близко к сердцу. Сам писал реализм. Но под их влиянием даже хотел перестать писать реализм и стать таким же прогрессивным. Это был, наверное, единственный в моей жизни творческий кризис – к счастью, совсем недолгий. Радов был как раз одним из тех, кого поднимали на щит.

«Достоевский сдох! Чехов сдох! Читать надо Илью Масодова и Егора Радова!» – говорил однокурсник на творческом семинаре.

Позже этот парень настолько изменил своё мнение о Достоевском, что во ВКонтакте вместо своего имени поставил «Фёдор Достоевский» (до этого он называл себя «Альбер Камю»). Нисколько не иронизирую, поскольку я сам проделал похожий путь.

Радова я читал, пытался понять и ощутить. Очень смущало, что его проза либо чудовищно усложнена, либо чудовищно упрощена. Ничего, пожалуй, не вызвало читательского восторга. Понравился и запомнился образ «лошадиные усы» в рассказе «Искусство – это кайф», но в остальном каким-то крутым стилистом он мне не показался.

Все эти годы я редко про него вспоминал. И тем не менее когда узнал, что будет книжный клуб с обсуждением его рассказа, бросился туда со всех ног.

Вернёмся к рассказу «Царь добр». Русский народ оказывается в колонии на Марсе. Численность населения максимально сокращена – остались только те, кто смог приспособиться к нечеловеческим условиям. Люди, у которых заканчиваются силы и воля к жизни, уходят умирать в марсианскую пустыню. Управляет колонией всемогущий Царь, в социальных низах про него мало кто знает что-то конкретное, все только говорят, что он Добр. Почему русских сослали на Марс? Это стало результатом геополитических игр. То есть здесь обыгрывается одновременно несколько идей – с одной стороны, это идеи особого русского пути и всемогущего доброго царя, с другой стороны – известный миф о планах Запада по сокращению популяции русских, что приписывали то Маргарет Тэтчер, то Мировой Закулисе, то ещё кому-то.

Обращаю внимание, это рассказ 2003 (!) года.

Фабула довольно простая и типичная для подобных историй. Главный герой решает наконец-то покинуть свой барак и отправиться в «элитную» часть колонии, где живёт Царь, чтобы выяснить некую Правду, которую, как уверен герой, властная верхушка скрывает.

Антиутопия обычно представляется романным жанром, рассказ кажется непривычным способом воплощения такого сюжета. Наверное, в этом особенность ироничного, совсем не-мейнстримного постмодерниста Радова – не писать на серьёзных щщах целую «Дюну», а уместить свой замысел в маленький рассказик – и забыть. Действительно, столь глобальную задумку Радов упростил почти до комикса. И ему это удалось.

Роман Ирины Одоевцевой «Ангел смерти» (1927 г.) – яркий памятник ранней эмигрантской литературы. Его можно было бы назвать дамским романом, если бы не воплощение в нём лучших стилистических практик Серебряного века, а также декадентского пафоса, тоже свойственного Серебряному веку.

Да даже если бы он был чисто дамским романом, что, собственно говоря, плохого? На протяжении всей книги я почти не вылезал из женских спален, наблюдал, как героини-женщины переодеваются, обсуждают туфли и иные шмотки, надевают и стягивают чулки, душатся. Офигенно же!

Кто-то знает Ирину Одоевцеву прежде всего как жену поэта Георгия Иванова. Но она и сама была крупной поэтессой, признанной при жизни. А помимо этого, ещё и прозаиком.

Образ ангела смерти отсылает к стихотворению Лермонтова – автора, который по понятным причинам был близок литераторам Серебряного века с их декадентским настроем.

Кстати, это только первая часть большой трилогии Одоевцевой «Ангел смерти» – «Изольда» – «Зеркало».

Сюжет «Ангела смерти» строится на истории семьи русских эмигрантов во Франции — мать и две дочери. Отца расстреляли большевики. Центральный персонаж романа – младшая дочь Люка (полное имя – Людмила). Вместе со старшей сестрой Верой они влюблены в одного мужчину – таинственного и порочного Арсения Николаевича. Это с самого начала заметно усложняет их отношения, которые и без того непростые. Вот только если Вера – взрослая, то Люка – подросток, школьница. Казалось бы, вообще не соперница, ничего серьёзного. Вера тоже поначалу ничего не может подозревать. Для неё Люка – лишь ребёнок, который мешает её свиданиям с мужчиной только тем, что всё время путается под ногами. Но нельзя недооценивать чувства подростков на стадии полового созревания (один из главных мотивов книги, между прочим). Да и Арсений Николаевич, вполне возможно, окажется далёк от соблюдения моральных устоев.

Мой второй роман находится на той стадии, когда мне не нужно уже заниматься, собственно, написанием текста. Но я считаю, что полноценная творческая работа в жизни автора должна присутствовать постоянно. Поэтому я уже начал писать свой третий роман. Творчество – это наркотик, попробуй слезь! Да и не нужно с него слезать.

Третий роман будет фантастическим. В последний раз к жанру фантастики я обращался очень давно – тринадцать лет назад, когда написал рассказ «Склеп». Он был опубликован только на Прозе.ру, но на Прозе.ру получил рекордное количество положительных отзывов от читателей. В принципе, это был повод задуматься: «А не фантаст ли я»?

Предстоит очень много «ресёрча». То есть поиска фактической информации, необходимой для воплощения задумки. У меня уже целый список одной только художественной литературы, с которой нужно ознакомиться. А ведь надо будет ещё штудировать научные исследования – если не трактаты, то хотя бы научно-популярные лонгриды.

Надо сделать оговорку, что это будет не научная фантастика. Не-научная через дефис. То есть даже антинаучная. Мой старый добрый «Склеп» тоже такой. Научную фантастику у меня нет желания даже пытаться осилить, потому что я не технарь. Но то, что существует в выбранной мной сфере достоверного и научного, тоже надо по возможности узнать.

Есть люди, которых раздражает «слёзовыжималка» в искусстве. Когда я учился в Литинституте, на нашем творческом семинаре это называли «спекуляцией». Умирающие на страницах папы и мамы, изображение страдающих от жестокого обращения животных – всё это считалось плохим приёмом.

По-настоящему аргументированного объяснения, почему так делать нельзя, я не услышал ни разу. «Между строк» в речах обличителей можно было разглядеть такую позицию: это ложный, нечестный приём, психическая атака на читателя вместо подлинной художественности. Литературное мастерство оказывается на заднем плане, произведение становится ярким и запоминающимся другим, спекулятивным путём.

Я с этим сейчас в корне не согласен.

Фильм «Вор» Павла Чухрая держится на этой самой «спекуляции». На эффекте слёзовыжималки. Но это великий фильм.

Кульминационная сцена фильма «Зелёная миля» – это просто апогей слёзовыжималки. Но это классика кинематографа.

Можно вспомнить замусоленную школьниками «Телеграмму» Паустовского. Тоже слёзовыжималка. Да, возможно, это не «Война и мир» и не роман Тургенева. Но всё-таки это сильный рассказ, написанный всё-таки классиком. И даже слёзовыжималка выглядит вполне умело использованным художественным приёмом.

Вспомнил тут совершенно неожиданно писателя Юрия Казакова. Мне презентовали его в своё время как второго Чехова. Помню, как был поражён, когда большинство его рассказов мне не зашли, более того, вызвали отторжение какой-то ванильностью и слащавостью. Поклонники Казакова, не спешите проматывать пост или ставить мне краснорожий смайлик, – я ещё скажу об этом авторе добрые слова.

Но пока продолжу ныть. Такое было впечатление, что я читаю не классика русско-советской литературы, а детского писателя или автора охотничьих рассказов из школьной программы, который выпил водки и впал в хмельную сентиментальность, не вызывающую понимания у трезвого человека.

Тем это было поразительнее, что Василий Аксёнов в передаче «Школа злословия» говорил: «Лучший писатель – это Юрий Казаков». Большинство из того, что я читал у Казакова, максимально далеко от Аксёнова. Просто как пингвин и белый медведь, который обязательно съест пингвина, если телепортируется из Арктики в Антарктиду. Я имею в виду, что проза Аксёнова уест Казакова.

С другой стороны, ведь если Аксёнов и Казаков настолько разные, но Аксёнов называет Казакова лучшим, значит, в прозе Казакова всё-таки есть какой-то потайной реактор. Если писатель хвалит кого-то очень не похожего на себя, это весит гораздо больше, чем когда он восхваляет эстетического единомышленника.

Я думал, может, я читаю какие-то периферийные рассказы. Но нет, я прочёл именно хрестоматийные вещи.

И всё-таки тогда же, восемь лет назад, я нашёл у Казакова этот самый реактор. Рассказ «На полустанке». Рассказ маленький, просто микроскопический. И в него втиснута огромная трагедия. Почти как Чехов втиснул свои трагедии в микроскопические текстики «Ванька» и «Спать хочется». Никаких сентиментальных длиннот – просто диалог на полустанке в провинции. Парень, уезжающий в большой город, чтобы начать карьеру профессионального спортсмена, прощается со своей деревенской подругой. Она понимает, что он, скорее всего, никогда не вернётся, хотя он уверенно и зло говорит, что вернётся. Ну и развязка… не буду говорить, какая.

После этого рассказа я готов считать, что не понравившиеся мне тексты Казакова я просто не видел и не читал. Никакого это не имеет значения.

Прохожу отличный курс от Band по писательскому маркетингу, ведёт Дарья Буданцева. Частью одной из домашек было составить небольшую самопрезентацию. Не любил я их прежде. Предпочитал только сухо перечислять медальки на своей брежневской груди (какие форумы посещал, в какой шорт-лист вошёл, какую стипендию получил), а ещё упоминать о возрасте и образовании.

Сейчас тоже очень не хотел писать что-то, уходящее за пределы анкетных данных. Но вдруг довольно спонтанно написал:

«Всем привет! Меня зовут Александр Лобанов, я автор рассказов и двух романов. Пишу о современности, о том, что меня волнует. Не ищите в моих историях положительных героев (они там могут отсутствовать, но могут и присутствовать). Не скучайте во время философских монологов / диалогов и описаний природы – драйв, трэш и мясо ещё будут впереди. Возможно, я заставлю вас поставить под сомнение многие нравственные устои, а возможно, наоборот, докажу вам их незыблемость. Если вы любите любовные драмы – не спешите отворачиваться, они у меня тоже есть. В каком-то смысле оба моих романа – это и есть любовные драмы, просто замаскированные.

И да, мои истории – не для ханжей и слабонервных. 18+»

⬆️ Попал в подборку в очень крутом канале. Нечасто можно встретить книжный блог, в котором внимание уделяется в том числе нежанровой прозе.

Фантастика + производственная проза

После вчерашних раздумий могу сказать, что замысел моего третьего романа в голове сложился. До этого были сомнения насчёт некоторых сюжетообразующих элементов. В частности, был вопрос – а стоит ли включать сюжетную линию, которая превращает роман в жанровый гибрид из фантастики и производственной прозы? Не разрушит ли производственная часть фантастический вайб и, соответственно, возвышенно-мистическую атмосферу? Решил, что оставлю так.

Жанр производственной прозы у многих ассоциируется, во-первых, с Артуром Хейли, во-вторых, с вагонами советской соцреалистической литературы. Ну, это когда благородный красный директор бьётся за процветание завода, одновременно сражаясь с замом-карьеристом и его любовницей-машинисткой, чьи происки могут погубить всё дело. Почитайте «Библиотекаря» Елизарова – там приведены примеры таких сюжетов в кратком изложении.

Что такое вообще производственная проза? Это когда в центре внимания – профессиональная жизнь персонажей. Когда связанные с работой драмы и перипетии становятся важной или основной частью сюжета. В незабвенном «Духless'e» Минаева тоже есть целые главы и эпизоды, посвящённые многословным совещаниям и попыткам уличить руководителя филиала в воровстве. Помню, когда я это читал в восемнадцать лет, то совещания пролистывал, как батальные сцены в «Войне и мире». Но кому-то, наверное, нравилось.

В моём первом романе «Юнайтед» тоже есть сюжетная линия про события из жизни одного вымышленного рекламного агентства. Из-за этого «Юнайтед» называли экономическим триллером и, собственно, производственной прозой. Я с этим не согласен. Если же про третий роман скажут, что автор – бездуховный офисный планктон, решивший написать про свои беловоротничковые будни, тут я почти согласно наклоню голову. Но офисный планктон захотел стать ещё и фантастом!