До чего меня раздражает число 262, оно омерзительнейше правильное и чотное, и вот уже который раз зависает в счётчике моих подписчиц и подписчиков! Позовите в мой канал друзей, я алчу славы, как Андрей Болконский!
Forwarded from Общество Мемориал
Наша читательница прислала свой #мемориактивизм из Москвы ко дню рождения Варлама Шаламова: на метро Таганская она повесила фрагмент рассказа «Шерри-бренди», о котором сам Шаламов написал: <...> не является рассказом о Мандельштаме. Он просто написан ради Мандельштама.
Рассказ об умирающем в пересыльной тюрьме поэте начинается со слов: «Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода. Раньше он совал их за пазуху, на голое тело, но теперь там было слишком мало тепла. Рукавицы давно украли; для краж нужна была только наглость — воровали среди бела дня. Тусклое электрическое солнце, загаженное мухами и закованное круглой решеткой, было прикреплено высоко под потолком. Свет падал в ноги поэта — он лежал, как в ящике, в темной глубине нижнего ряда сплошных двухэтажных нар. Время от времени пальцы рук двигались, щелкали, как кастаньеты, и ощупывали пуговицу, петлю, дыру на бушлате, смахивали какой-то сор и снова останавливались. Поэт так долго умирал, что перестал понимать, что он умирает. Иногда приходила, болезненно и почти ощутимо проталкиваясь через мозг, какая-нибудь простая и сильная мысль — что у него украли хлеб, который он положил под голову. И это было так обжигающе страшно, что он готов был спорить, ругаться, драться, искать, доказывать. Но сил для всего этого не было, и мысль о хлебе слабела».
Прочитав его, Надежда Мандельштам написала Варламу Шаламову: Рассказ по каждой детали, по каждому слову — поразительный. Это точность, в миллион раз более точная, чем любая математическая формула. Точность эта создает неистовой глубины музыку понятий и смыслов, которая звучит во славу жизни. Ваш труд углубляется и уходит с поверхности жизни в самые ее глубины.
Рассказ об умирающем в пересыльной тюрьме поэте начинается со слов: «Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода. Раньше он совал их за пазуху, на голое тело, но теперь там было слишком мало тепла. Рукавицы давно украли; для краж нужна была только наглость — воровали среди бела дня. Тусклое электрическое солнце, загаженное мухами и закованное круглой решеткой, было прикреплено высоко под потолком. Свет падал в ноги поэта — он лежал, как в ящике, в темной глубине нижнего ряда сплошных двухэтажных нар. Время от времени пальцы рук двигались, щелкали, как кастаньеты, и ощупывали пуговицу, петлю, дыру на бушлате, смахивали какой-то сор и снова останавливались. Поэт так долго умирал, что перестал понимать, что он умирает. Иногда приходила, болезненно и почти ощутимо проталкиваясь через мозг, какая-нибудь простая и сильная мысль — что у него украли хлеб, который он положил под голову. И это было так обжигающе страшно, что он готов был спорить, ругаться, драться, искать, доказывать. Но сил для всего этого не было, и мысль о хлебе слабела».
Прочитав его, Надежда Мандельштам написала Варламу Шаламову: Рассказ по каждой детали, по каждому слову — поразительный. Это точность, в миллион раз более точная, чем любая математическая формула. Точность эта создает неистовой глубины музыку понятий и смыслов, которая звучит во славу жизни. Ваш труд углубляется и уходит с поверхности жизни в самые ее глубины.
За все грехи мои тяжкие мне названивает и пишет во все мессенджеры метрошная полиция, очень напоминая мошенников. Вот такие претерпеваю я гонения на родине за цитаты писателей, вошедших, казалось бы, в школьный канон русскоязычной литературы.
Надеюсь, дома на месте дверь! Приду — узнаю.
#активизм
Надеюсь, дома на месте дверь! Приду — узнаю.
#активизм
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM