Forwarded from Академия Матусовского
Студенты Академии Матусовского спасли и восстановили скульптурный шедевр, посвященный событиям Великой Отечественной войны
В ходе поисково-исследовательской работы студенты факультета изобразительного и декоративно-прикладного искусства Академии Матусовского обнаружили скульптурный горельеф, посвященный освобождению Красной Армией заключенных концентрационных лагерей в годы Великой Отечественной войны. Его автор – известный луганский скульптор, лауреат Луганской областной премии Ленинского комсомола имени «Молодой гвардии» Анатолий Самусь. В его творчестве тема Великой Отечественной была одной из центральных.
— Горельеф находился в разрушенном состоянии (на фото), — рассказали студенты. Хотя и тогда было понятно, что эту работу с полным правом можно называть шедевром советского изобразительного искусства. Анатолий Фёдорович сумел создать глубокий художественный образ, в котором эффектно передается и трагедия концлагерей, и сила воинов-освободителей.
Студенты-скульпторы Академии Матусовского нашли фотографии и документы, по которым можно было восстановить горельеф. А представитель Министерства культуры ЛНР (кстати, тоже – выпускница главного творческого вуза Донбасса) Инна Корнейчук познакомила ребят с директором АНО «Создание и восстановление монументов Отечества» Андреем Дементьевым. Их взаимодействие помогло дать произведению искусства новую жизнь (на фото): скульптурный горельеф в честь освобождения узников концлагерей отреставрирован и вновь воспроизведен в материале.
Теперь молодые художники надеются, что он будет установлен на месте концлагеря для советских военнопленных в Красной Таловке – по официальным данным там находилось до полутора тысяч человек, большинство из которых умерло от ран, голода и болезней во второй половине 1942 года. Соответствующее письмо с предложением о таком увековечении памяти наших воинов уже направлено главе Станично-Луганского муниципального округа. В год 80-летия Великой Победы это особенно важно и знаково.
В ходе поисково-исследовательской работы студенты факультета изобразительного и декоративно-прикладного искусства Академии Матусовского обнаружили скульптурный горельеф, посвященный освобождению Красной Армией заключенных концентрационных лагерей в годы Великой Отечественной войны. Его автор – известный луганский скульптор, лауреат Луганской областной премии Ленинского комсомола имени «Молодой гвардии» Анатолий Самусь. В его творчестве тема Великой Отечественной была одной из центральных.
— Горельеф находился в разрушенном состоянии (на фото), — рассказали студенты. Хотя и тогда было понятно, что эту работу с полным правом можно называть шедевром советского изобразительного искусства. Анатолий Фёдорович сумел создать глубокий художественный образ, в котором эффектно передается и трагедия концлагерей, и сила воинов-освободителей.
Студенты-скульпторы Академии Матусовского нашли фотографии и документы, по которым можно было восстановить горельеф. А представитель Министерства культуры ЛНР (кстати, тоже – выпускница главного творческого вуза Донбасса) Инна Корнейчук познакомила ребят с директором АНО «Создание и восстановление монументов Отечества» Андреем Дементьевым. Их взаимодействие помогло дать произведению искусства новую жизнь (на фото): скульптурный горельеф в честь освобождения узников концлагерей отреставрирован и вновь воспроизведен в материале.
Теперь молодые художники надеются, что он будет установлен на месте концлагеря для советских военнопленных в Красной Таловке – по официальным данным там находилось до полутора тысяч человек, большинство из которых умерло от ран, голода и болезней во второй половине 1942 года. Соответствующее письмо с предложением о таком увековечении памяти наших воинов уже направлено главе Станично-Луганского муниципального округа. В год 80-летия Великой Победы это особенно важно и знаково.
Константин Фофанов
Май
Бледный вечер весны и задумчив и тих,
Зарумянен вечерней зарею,
Грустно в окна глядит; и слагается стих,
И теснится мечта за мечтою.
Что-то грустно душе, что-то сердцу больней,
Иль взгрустнулося мне о бывалом?
Это май-баловник, это май-чародей
Веет свежим своим опахалом.
Там, за душной чертою столичных громад,
На степях светозарной природы,
Звонко птицы поют, и плывет аромат,
И журчат сладкоструйные воды.
И дрожит под росою душистых полей
Бледный ландыш склоненным бокалом,
Это май-баловник, это май-чародей
Веет свежим своим опахалом.
Дорогая моя! Если б встретиться нам
В звучном празднике юного мая —
И сиренью дышать, и внимать соловьям,
Мир любви и страстей обнимая!
О, как счастлив бы стал я любовью твоей,
Сколько грез в моем сердце усталом
Этот май-баловник, этот май-чародей
Разбудил бы своим опахалом!..
1885
Май
Бледный вечер весны и задумчив и тих,
Зарумянен вечерней зарею,
Грустно в окна глядит; и слагается стих,
И теснится мечта за мечтою.
Что-то грустно душе, что-то сердцу больней,
Иль взгрустнулося мне о бывалом?
Это май-баловник, это май-чародей
Веет свежим своим опахалом.
Там, за душной чертою столичных громад,
На степях светозарной природы,
Звонко птицы поют, и плывет аромат,
И журчат сладкоструйные воды.
И дрожит под росою душистых полей
Бледный ландыш склоненным бокалом,
Это май-баловник, это май-чародей
Веет свежим своим опахалом.
Дорогая моя! Если б встретиться нам
В звучном празднике юного мая —
И сиренью дышать, и внимать соловьям,
Мир любви и страстей обнимая!
О, как счастлив бы стал я любовью твоей,
Сколько грез в моем сердце усталом
Этот май-баловник, этот май-чародей
Разбудил бы своим опахалом!..
1885
Сергей Есенин
* * *
Разбуди меня завтра рано,
О моя терпеливая мать!
Я пойду за дорожным курганом
Дорогого гостя встречать.
Я сегодня увидел в пуще
След широких колес на лугу.
Треплет ветер под облачной кущей
Золотую его дугу.
На рассвете он завтра промчится,
Шапку-месяц пригнув под кустом,
И игриво взмахнет кобылица
Над равниною красным хвостом.
Разбуди меня завтра рано,
Засвети в нашей горнице свет.
Говорят, что я скоро стану
Знаменитый русский поэт.
Воспою я тебя и гостя,
Нашу печь, петуха и кров...
И на песни мои прольется
Молоко твоих рыжих коров.
1917
* * *
Разбуди меня завтра рано,
О моя терпеливая мать!
Я пойду за дорожным курганом
Дорогого гостя встречать.
Я сегодня увидел в пуще
След широких колес на лугу.
Треплет ветер под облачной кущей
Золотую его дугу.
На рассвете он завтра промчится,
Шапку-месяц пригнув под кустом,
И игриво взмахнет кобылица
Над равниною красным хвостом.
Разбуди меня завтра рано,
Засвети в нашей горнице свет.
Говорят, что я скоро стану
Знаменитый русский поэт.
Воспою я тебя и гостя,
Нашу печь, петуха и кров...
И на песни мои прольется
Молоко твоих рыжих коров.
1917
Константин Симонов
Убей его!
Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;
Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчёл
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал…
Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель…
Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал…
Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел, — так ее любил, —
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви…
Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем, —
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Помолчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед, —
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат, —
Это он, а не ты солдат.
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина, —
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
1942
Убей его!
Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;
Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчёл
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал…
Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель…
Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал…
Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел, — так ее любил, —
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви…
Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем, —
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Помолчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед, —
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат, —
Это он, а не ты солдат.
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина, —
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
1942
Май, Луганск, солнце, зелень. И молодогвардейцы в луганском сквере "Молодой гвардии". Ко Дню Победы Олег Кошевой даже приодел георгиевскую ленточку.
На первомайских праздниках раздобыл две книги Бориса Леонтьевича Горбатова, одного из ярчайших представителей литературной организации пролетарских писателей Донбасса «Забой».
Одна из книг – сборник избранных произведений Горбатова. Здесь и «Непокорённые», и «Обыкновенная Арктика», и «Алексей Куликов, боец…», а также очерки о поездке в Японию и на Филиппины. Книга прижизненная, 1953 года издания (писатель умер в 1954 году). В ней моё внимание привлек заголовок его публицистических «Писем к товарищу» (которыми так восторгался К. Симонов). Любопытно, что здесь письма подписаны «Письма товарищу», без предлога "к". Книга прижизненная, вряд ли редакторы издательства сами внесли такую правку, без ведома автора.
В других изданиях всегда в такой формулировке: «Письма к товарищу».
И ещё деталь: к письмам добавлен еще один очерк 1951 года «О мире», который в последующих изданиях убран.
Поле для текстологических наблюдений.
Одна из книг – сборник избранных произведений Горбатова. Здесь и «Непокорённые», и «Обыкновенная Арктика», и «Алексей Куликов, боец…», а также очерки о поездке в Японию и на Филиппины. Книга прижизненная, 1953 года издания (писатель умер в 1954 году). В ней моё внимание привлек заголовок его публицистических «Писем к товарищу» (которыми так восторгался К. Симонов). Любопытно, что здесь письма подписаны «Письма товарищу», без предлога "к". Книга прижизненная, вряд ли редакторы издательства сами внесли такую правку, без ведома автора.
В других изданиях всегда в такой формулировке: «Письма к товарищу».
И ещё деталь: к письмам добавлен еще один очерк 1951 года «О мире», который в последующих изданиях убран.
Поле для текстологических наблюдений.
Вторая книга Бориса Горбатова – одно из первых посмертных изданий его произведений. Книга 1954 года, с сопроводительным словом от издательства. Там сказано: «Настоящий сборник является последней книгой, которую Б. Л. Горбатов составил сам. Выпуская этот сборник в свет, издательство выполняет, таким образом, волю покойного писателя».
В сборнике «Военные годы» опубликованы прежде всего те произведения, которые Борис Горбатов написал за годы Великой Отечественной войны. Здесь его знаменитая повесть «Непокорённые» (о луганчанах под гитлеровской оккупацией), «Рассказы о солдатской душе», «Алексей Куликов, боец…», конечно же, «Письма к товарищу», а также очерки «В Японии и на Филиппинах».
Жаль, конечно, здесь нет других очерков Горбатова военного времени. Там бесценные сведения, множество деталей, умно подмеченных замечательным писателем.
В сборнике «Военные годы» опубликованы прежде всего те произведения, которые Борис Горбатов написал за годы Великой Отечественной войны. Здесь его знаменитая повесть «Непокорённые» (о луганчанах под гитлеровской оккупацией), «Рассказы о солдатской душе», «Алексей Куликов, боец…», конечно же, «Письма к товарищу», а также очерки «В Японии и на Филиппинах».
Жаль, конечно, здесь нет других очерков Горбатова военного времени. Там бесценные сведения, множество деталей, умно подмеченных замечательным писателем.
Самуил Маршак
Мальчик из села Поповки
Среди сугробов и воронок
В селе, разрушенном дотла,
Стоит, зажмурившись ребёнок —
Последний гражданин села.
Испуганный котёнок белый,
Обломок печки и трубы —
И это всё, что уцелело
От прежней жизни и избы.
Стоит белоголовый Петя
И плачет, как старик без слёз,
Три года прожил он на свете,
А что узнал и перенёс!
При нём избу его спалили,
Угнали маму со двора,
И в наспех вырытой могиле
Лежит убитая сестра.
Не выпускай, боец, винтовки,
Пока не отомстишь врагу
За кровь, пролитую в Поповке,
И за ребёнка на снегу.
Мальчик из села Поповки
Среди сугробов и воронок
В селе, разрушенном дотла,
Стоит, зажмурившись ребёнок —
Последний гражданин села.
Испуганный котёнок белый,
Обломок печки и трубы —
И это всё, что уцелело
От прежней жизни и избы.
Стоит белоголовый Петя
И плачет, как старик без слёз,
Три года прожил он на свете,
А что узнал и перенёс!
При нём избу его спалили,
Угнали маму со двора,
И в наспех вырытой могиле
Лежит убитая сестра.
Не выпускай, боец, винтовки,
Пока не отомстишь врагу
За кровь, пролитую в Поповке,
И за ребёнка на снегу.
Александр Твардовский
Рассказ танкиста
Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
А как зовут, забыл его спросить.
Лет десяти-двенадцати. Бедовый,
Из тех, что главарями у детей,
Из тех, что в городишках прифронтовых
Встречают нас как дорогих гостей.
Машину обступают на стоянках,
Таскать им воду вёдрами — не труд,
Приносят мыло с полотенцем к танку
И сливы недозрелые суют…
Шёл бой за улицу. Огонь врага был страшен,
Мы прорывались к площади вперёд.
А он гвоздит — не выглянуть из башен, —
И чёрт его поймёт, откуда бьёт.
Тут угадай-ка, за каким домишкой
Он примостился, — столько всяких дыр,
И вдруг к машине подбежал парнишка:
— Товарищ командир, товарищ командир!
Я знаю, где их пушка. Я разведал…
Я подползал, они вон там, в саду…
— Да где же, где?.. — А дайте я поеду
На танке с вами. Прямо приведу.
Что ж, бой не ждёт. — Влезай сюда, дружище! —
И вот мы катим к месту вчетвером.
Стоит парнишка — мины, пули свищут,
И только рубашонка пузырём.
Подъехали. — Вот здесь. — И с разворота
Заходим в тыл и полный газ даём.
И эту пушку, заодно с расчётом,
Мы вмяли в рыхлый, жирный чернозём.
Я вытер пот. Душила гарь и копоть:
От дома к дому шёл большой пожар.
И, помню, я сказал: — Спасибо, хлопец! —
И руку, как товарищу, пожал…
Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, забыл его спросить.
1942
Рассказ танкиста
Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
А как зовут, забыл его спросить.
Лет десяти-двенадцати. Бедовый,
Из тех, что главарями у детей,
Из тех, что в городишках прифронтовых
Встречают нас как дорогих гостей.
Машину обступают на стоянках,
Таскать им воду вёдрами — не труд,
Приносят мыло с полотенцем к танку
И сливы недозрелые суют…
Шёл бой за улицу. Огонь врага был страшен,
Мы прорывались к площади вперёд.
А он гвоздит — не выглянуть из башен, —
И чёрт его поймёт, откуда бьёт.
Тут угадай-ка, за каким домишкой
Он примостился, — столько всяких дыр,
И вдруг к машине подбежал парнишка:
— Товарищ командир, товарищ командир!
Я знаю, где их пушка. Я разведал…
Я подползал, они вон там, в саду…
— Да где же, где?.. — А дайте я поеду
На танке с вами. Прямо приведу.
Что ж, бой не ждёт. — Влезай сюда, дружище! —
И вот мы катим к месту вчетвером.
Стоит парнишка — мины, пули свищут,
И только рубашонка пузырём.
Подъехали. — Вот здесь. — И с разворота
Заходим в тыл и полный газ даём.
И эту пушку, заодно с расчётом,
Мы вмяли в рыхлый, жирный чернозём.
Я вытер пот. Душила гарь и копоть:
От дома к дому шёл большой пожар.
И, помню, я сказал: — Спасибо, хлопец! —
И руку, как товарищу, пожал…
Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, забыл его спросить.
1942