Ботанический сад в Сухуме
Сухумский ботанический сад – один из старейших на Кавказе. Его история начинается в 1838 году, когда лекарь Сухумского гарнизона Багриновский, специалист в области ботаники и садоводства, разбил возле своего дома сад.
В 1840 году на этот сад обратил внимание начальник укрепленной Черноморской береговой линии генерал-лейтенант Николай Раевский. При его содействии и с позволения российского императора Николая I Ботанический сад перевели в введение военного ведомства и выделили финансы на его развитие.
Сначала под сад было отведено около десятины земли, выделены черенки растений и семена. В 1841 году к саду были прибавлены еще три десятины. Заведующим садом Раевский назначил Багриновского. В его задачи входило обеспечивать укрепленные пункты береговой линии, на которых несли службу русские солдаты, семенами и саженцами растений.
Во время русско-турецких войн 1853—1856 и 1877—1878 годов Сухумский ботанический сад подвергался опустошению турками, но оба раза смог возродиться.
В 1894 году директором сада стал академик П. Татаринов. Он привез в Сухум из путешествия по Южной Америке и Средиземноморью 45 видов агав, 49 видов пальм, 150 видов хвойных, ряд других субтропических растений, которые успешно прижились на абхазской земле.
В 1972 году Сухумский ботанический сад получил статус НИИ ботаники Академии наук СССР.
Во время Отечественной войны народа Абхазии 1992-1993 годов на территорию сада упало более сотни снарядов.
Экспозиция, которая насчитывала до войны пять тысяч видов растений, потеряла до 30% деревьев и кустарников, 85% трав и цветов.
На сегодняшний день здесь снова произрастают около пяти тысяч различных видов деревьев, кустарников и травянистых растений, среди которых представлены региональные растения, флора Юго-Восточной Азии, Северной Америки, Средиземноморья, Австралии.
Главная достопримечательность Сухумского ботанического сада - 300-летняя кавказская липа, которая росла здесь еще до его основания. Диаметр липы три метра. Рассказывают, что во время русско-турецкой войны в 1877 году турки пытались срубить липу, но что-то им помешало, и она осталась расти дальше. Спустя сто лет в 1987 году мощный ураган лишил дерево практически всей кроны, но оно до сих пор продолжает расти и цвести.
В ботаническом саду произрастают также старейшая на территории бывшего СССР секвойя, высаженная в 1848 году, и первая на Черноморском побережье метасеквойя, выращенная из семян.
Площадь сада 30 гектаров, демонстрационная его часть занимает 5 гектаров и открыта для посещения туристами.
Фото 1: Вход в Ботанический сад 1948 год до возведения коллонады в 1953 году.
@apsny_ru
Сухумский ботанический сад – один из старейших на Кавказе. Его история начинается в 1838 году, когда лекарь Сухумского гарнизона Багриновский, специалист в области ботаники и садоводства, разбил возле своего дома сад.
В 1840 году на этот сад обратил внимание начальник укрепленной Черноморской береговой линии генерал-лейтенант Николай Раевский. При его содействии и с позволения российского императора Николая I Ботанический сад перевели в введение военного ведомства и выделили финансы на его развитие.
Сначала под сад было отведено около десятины земли, выделены черенки растений и семена. В 1841 году к саду были прибавлены еще три десятины. Заведующим садом Раевский назначил Багриновского. В его задачи входило обеспечивать укрепленные пункты береговой линии, на которых несли службу русские солдаты, семенами и саженцами растений.
Во время русско-турецких войн 1853—1856 и 1877—1878 годов Сухумский ботанический сад подвергался опустошению турками, но оба раза смог возродиться.
В 1894 году директором сада стал академик П. Татаринов. Он привез в Сухум из путешествия по Южной Америке и Средиземноморью 45 видов агав, 49 видов пальм, 150 видов хвойных, ряд других субтропических растений, которые успешно прижились на абхазской земле.
В 1972 году Сухумский ботанический сад получил статус НИИ ботаники Академии наук СССР.
Во время Отечественной войны народа Абхазии 1992-1993 годов на территорию сада упало более сотни снарядов.
Экспозиция, которая насчитывала до войны пять тысяч видов растений, потеряла до 30% деревьев и кустарников, 85% трав и цветов.
На сегодняшний день здесь снова произрастают около пяти тысяч различных видов деревьев, кустарников и травянистых растений, среди которых представлены региональные растения, флора Юго-Восточной Азии, Северной Америки, Средиземноморья, Австралии.
Главная достопримечательность Сухумского ботанического сада - 300-летняя кавказская липа, которая росла здесь еще до его основания. Диаметр липы три метра. Рассказывают, что во время русско-турецкой войны в 1877 году турки пытались срубить липу, но что-то им помешало, и она осталась расти дальше. Спустя сто лет в 1987 году мощный ураган лишил дерево практически всей кроны, но оно до сих пор продолжает расти и цвести.
В ботаническом саду произрастают также старейшая на территории бывшего СССР секвойя, высаженная в 1848 году, и первая на Черноморском побережье метасеквойя, выращенная из семян.
Площадь сада 30 гектаров, демонстрационная его часть занимает 5 гектаров и открыта для посещения туристами.
Фото 1: Вход в Ботанический сад 1948 год до возведения коллонады в 1953 году.
@apsny_ru
История Абхазского государственного университета началась в 1932 году, когда был основан Сухумский государственный педагогический институт, который в 1979 году преобразовали в университет.
Этому предшествовало составление абхазской интеллигенцией письма ста тридцати.
В 1977 году ЦК КПСС принимал Конституцию автономных республик СССР. Грузинский режим в те годы продолжал закручивать гайки и активно переселял грузинов в Абхазию.
Абхазские активисты составили письмо, в котором отражались все назревшие в республике реформы. Документ подписали 130 человек. В письме ста тридцати впервые ставился вопрос о необходимости выхода Абхазии из состава Грузии.
Но тогда это было невозможно, однако чаяния абхазов были услышаны. Москва и Тбилиси предложили Абхазии компромисс.
5 февраля 1979 Алексей Косыгин подписал постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР по развитию Абхазской АССР.
Документ предполагал открытие Абхазского государственного университета, создание Абхазского телевидения, строительство морского порта, Дома печати.
Сухумский пединститут был преобразовано в Абхазский государственный университет на основании Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР по приказу министра высшего и среднего специального образования СССР № 191 от 13 февраля.
Так, благодаря письму ста тридцати, начался новый этап в истории АГУ.
@apsny_ru
Этому предшествовало составление абхазской интеллигенцией письма ста тридцати.
В 1977 году ЦК КПСС принимал Конституцию автономных республик СССР. Грузинский режим в те годы продолжал закручивать гайки и активно переселял грузинов в Абхазию.
Абхазские активисты составили письмо, в котором отражались все назревшие в республике реформы. Документ подписали 130 человек. В письме ста тридцати впервые ставился вопрос о необходимости выхода Абхазии из состава Грузии.
Но тогда это было невозможно, однако чаяния абхазов были услышаны. Москва и Тбилиси предложили Абхазии компромисс.
5 февраля 1979 Алексей Косыгин подписал постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР по развитию Абхазской АССР.
Документ предполагал открытие Абхазского государственного университета, создание Абхазского телевидения, строительство морского порта, Дома печати.
Сухумский пединститут был преобразовано в Абхазский государственный университет на основании Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР по приказу министра высшего и среднего специального образования СССР № 191 от 13 февраля.
Так, благодаря письму ста тридцати, начался новый этап в истории АГУ.
@apsny_ru
"Оставив позади себя симпатичный поселок Келасури, расположенный в тенистой долине одноименной речки, путешественники пересекли Кодори в двадцати семи верстах от Сухум-Кале. Карета поехала затем вдоль зарослей высокого строевого леса. Чем не настоящие девственные тропики — со спутанными лианами и густыми кустарниками… чем не дебри Америки, перенесенные на побережье Черного моря!"
Эти строки написал французский писатель Жюль Верн в своем романе "Упрямец Карабан" в 1887 году.
Позже роман был переделан в пьесу, которую успешно ставили в театрах — так с экзотической Абхазией познакомились и французские зрители.
Жюль Верн родился 8 февраля 1828 года. Он — автор около 70 романов, 20 повестей и рассказов и более 30 пьес. Самые известные его произведения — "Дети капитана Гранта", "Двадцать тысяч лье под водой", "Таинственный остров", "Пятнадцатилетний капитан".
Верна называют предсказателем путешествий на воздушном шаре, полета на Луну, путешествий в космосе и многого другого.
@apsny_ru
Эти строки написал французский писатель Жюль Верн в своем романе "Упрямец Карабан" в 1887 году.
Позже роман был переделан в пьесу, которую успешно ставили в театрах — так с экзотической Абхазией познакомились и французские зрители.
Жюль Верн родился 8 февраля 1828 года. Он — автор около 70 романов, 20 повестей и рассказов и более 30 пьес. Самые известные его произведения — "Дети капитана Гранта", "Двадцать тысяч лье под водой", "Таинственный остров", "Пятнадцатилетний капитан".
Верна называют предсказателем путешествий на воздушном шаре, полета на Луну, путешествий в космосе и многого другого.
@apsny_ru
25 октября 1968 года* в сухумской квартире Варвары Бубновой прошла встреча с поэтом Александром Твардовским. Воспоминания Бубновой об этом вечере:
"В один из декабрьских вечеров 1968 г. председательница нашего Союза художников [Абхазии] М.Е. Эшба предупредила меня, что приедет в мою мастерскую вместе с поэтом Ал. Триф. Твардовским и его женой, М[арией] Илларионовной [Горелова], гостившими тогда в Сухуми, и что встреча состоится в тот же вечер.
Мою комнату трудно назвать «мастерской»: тут не видно, ни рабочего места, ни рабочих орудий художника, лишь в беспорядке лежат книги на письменном столе и полках, в беспорядке стоят стулья разной формы и разного времени; лампа, горящая под потолком, не столько освещает, сколько разливает черные тени по углам.
В таком полумраке встретила я в тот вечер своих дорогих гостей, и не смогла рассмотреть черты любимого поэта; но поняла, что и он не отличил меня, как хозяйку мастерской. Но меня эта нечаянная встреча взволновала. В мою “мастерскую” приходили лишь молодые художники за советом и критикой, для беседы о живописи, да и то не часто: все были перегружены житейскими заботами.
Между тем в мастерской продолжился разговор о журнале, руководимом Твардовским, о “Новом Мире”; очевидно, он начался еще в пути и беспокоил его редактора. Однако, я полагала, что поэт и его жена приехали познакомиться с моими работами.
Пока я старалась удобнее устроить Твардовского перед низким столом, за которым я обычно показывала свои листы акварели, из темного угла, куда забралась М[ария] Илларионовна, послышался ее веселый и задорный вопрос: «так что же такое реализм?» Конечно, никто не смог сразу ответить на этот старый вопрос, но от него мне стало сразу уютнее и взволнованность, мешавшая мне, сразу улеглась.
Твардовский принялся молча рассматривать мои акварели; в некоторые он всматривался подолгу, отдаляя и приближая их к глазам, будто стараясь понять скрытые в них мысли. Вероятно, как и многие скромные художники, я не была слишком высокого мнения о своих работах и боялась, что от напряженного внимания поэт утомится. В мастерской было тесно, я сидела за спиной Твардовского, не видела его лица, а он молчал. С некоторым смущением я заговорила о том, что интересовало меня; я сказала ему приблизительно следующее:
“Я пишу статьи по теории живописи, чтобы помочь молодым художникам, которые не находят помощи, от своих учителей, или от школ. Я говорю в них о сущности искусства живописи, особенно о живописи изобразительной, об общности ее конечных целей с целями других великих искусств, и в то же время подчеркиваю особенности ее техники, направленной на выполнение этой цели, т.е. о специфике ее рабочих путей, отличающуюся от путей всех других искусств. Как художник старый по возрасту, видевший и изучавший живопись изобразительную многих эпох, разных стран и народов, имевший счастье встретить настоящих руководителей и учителей по теории и практике искусства живописи, я считаю своим долгом передать моим товарищам по работе мои знания и мой опыт». После паузы я прибавила: “Опубликовать мои статьи мне не удается”.
Твардовский молчал. Потом он сказал: “Искусству учить нельзя. Я вот не учился, но вот пишу…” Вскоре он встал и стал прощаться. Он мне показался очень утомленным. М. б. в этом была виной моя длинная неловкая тирада?
В передней, куда я провожала всех гостей, Мария Илларионовна подошла ко мне и тихо сказала: “пошлите ему ваши статьи, он их прочитает”. Этот совет я выполнила не откладывая и довольно скоро получила ответ от Твардовского. Его уже нет в живых, и своей рукой я не могу повторить тех чудных слов, которыми он наградил мои скромные статьи. Я почувствовала его огромную любовь к великому искусству слова, его большую доброту ко мне, скрытую в тот вечер за большой усталостью от работы и борьбы за честность русского
слова, за силу русской литературы.
Теплотой и вечной памятью сердца живет во мне образ большого русского поэта, Александра Трифоновича Твардовского".
*дата из дневников Твардовского
Источник: Альманах "Нестор"
@apsny_ru
"В один из декабрьских вечеров 1968 г. председательница нашего Союза художников [Абхазии] М.Е. Эшба предупредила меня, что приедет в мою мастерскую вместе с поэтом Ал. Триф. Твардовским и его женой, М[арией] Илларионовной [Горелова], гостившими тогда в Сухуми, и что встреча состоится в тот же вечер.
Мою комнату трудно назвать «мастерской»: тут не видно, ни рабочего места, ни рабочих орудий художника, лишь в беспорядке лежат книги на письменном столе и полках, в беспорядке стоят стулья разной формы и разного времени; лампа, горящая под потолком, не столько освещает, сколько разливает черные тени по углам.
В таком полумраке встретила я в тот вечер своих дорогих гостей, и не смогла рассмотреть черты любимого поэта; но поняла, что и он не отличил меня, как хозяйку мастерской. Но меня эта нечаянная встреча взволновала. В мою “мастерскую” приходили лишь молодые художники за советом и критикой, для беседы о живописи, да и то не часто: все были перегружены житейскими заботами.
Между тем в мастерской продолжился разговор о журнале, руководимом Твардовским, о “Новом Мире”; очевидно, он начался еще в пути и беспокоил его редактора. Однако, я полагала, что поэт и его жена приехали познакомиться с моими работами.
Пока я старалась удобнее устроить Твардовского перед низким столом, за которым я обычно показывала свои листы акварели, из темного угла, куда забралась М[ария] Илларионовна, послышался ее веселый и задорный вопрос: «так что же такое реализм?» Конечно, никто не смог сразу ответить на этот старый вопрос, но от него мне стало сразу уютнее и взволнованность, мешавшая мне, сразу улеглась.
Твардовский принялся молча рассматривать мои акварели; в некоторые он всматривался подолгу, отдаляя и приближая их к глазам, будто стараясь понять скрытые в них мысли. Вероятно, как и многие скромные художники, я не была слишком высокого мнения о своих работах и боялась, что от напряженного внимания поэт утомится. В мастерской было тесно, я сидела за спиной Твардовского, не видела его лица, а он молчал. С некоторым смущением я заговорила о том, что интересовало меня; я сказала ему приблизительно следующее:
“Я пишу статьи по теории живописи, чтобы помочь молодым художникам, которые не находят помощи, от своих учителей, или от школ. Я говорю в них о сущности искусства живописи, особенно о живописи изобразительной, об общности ее конечных целей с целями других великих искусств, и в то же время подчеркиваю особенности ее техники, направленной на выполнение этой цели, т.е. о специфике ее рабочих путей, отличающуюся от путей всех других искусств. Как художник старый по возрасту, видевший и изучавший живопись изобразительную многих эпох, разных стран и народов, имевший счастье встретить настоящих руководителей и учителей по теории и практике искусства живописи, я считаю своим долгом передать моим товарищам по работе мои знания и мой опыт». После паузы я прибавила: “Опубликовать мои статьи мне не удается”.
Твардовский молчал. Потом он сказал: “Искусству учить нельзя. Я вот не учился, но вот пишу…” Вскоре он встал и стал прощаться. Он мне показался очень утомленным. М. б. в этом была виной моя длинная неловкая тирада?
В передней, куда я провожала всех гостей, Мария Илларионовна подошла ко мне и тихо сказала: “пошлите ему ваши статьи, он их прочитает”. Этот совет я выполнила не откладывая и довольно скоро получила ответ от Твардовского. Его уже нет в живых, и своей рукой я не могу повторить тех чудных слов, которыми он наградил мои скромные статьи. Я почувствовала его огромную любовь к великому искусству слова, его большую доброту ко мне, скрытую в тот вечер за большой усталостью от работы и борьбы за честность русского
слова, за силу русской литературы.
Теплотой и вечной памятью сердца живет во мне образ большого русского поэта, Александра Трифоновича Твардовского".
*дата из дневников Твардовского
Источник: Альманах "Нестор"
@apsny_ru
"Абхазия подобна Эдему, но жить должны здесь не праведники, а только поэты!". Есенин в Сухуме.
Сергей Есенин приехал в Сухум из Батуми примерно в середине февраля 1925 года. Старейший полиграфист, бывший член ЦИКа Абхазии, Майор Давидович Хахмигери сообщил нам следующий эпизод, связанный с пребыванием Есенина в Сухуми.
«...Это было в феврале 1925 года. Возвращаясь на дилижансе в Сухум из санатория „Гульрипш“, на шоссе вблизи „Синопа“ я увидел группу людей, среди которых находился С.Я. Чанба, председатель ЦИКа Абхазии. Я подошел к нему. Мы говорили о переименовании Первой советской типографии, как она тогда называлась, в типографию имени В.И. Ленина. Вскоре после этого разговора типография была переименована.
Кроме С.Я. Чанба, в этой группе были А. Герваси (редактор газеты «Трудовая Абхазия»), В. Агрба (нарком земледелия Абхазской АССР), К. Инал-ипа (военный комиссар Абхазии) и другие лица. Они были мне знакомы.
Лишь одного из находившихся в группе я не знал. Это был молодой человек среднего роста, с
пышными, зачесанными назад волосами, большими добрыми серыми глазами и поразительно правильными чертами лица. Одет он был модно, изящно. Беседа происходила у обочины шоссе. К. Инал-ипа и незнакомец обменивались острыми шутками, вызывавшими дружный смех присутствующих. Каково же было мое изумление, когда К. Инал-ипа вдруг сказал:
– Товарищ Есенин, мы, кажется, начинаем пошаливать.
На это Есенин ответил:
– Да, мы шалим, а шалить – значит жить весело.
Есенин был в приподнятом настроении. Временами он устремлял взгляд на море или на город, любовался горами, синеющими вдали. Живописный пейзаж приводил его в восторг.
– Други мои! – воскликнул он. – Это великолепно, очаровательно, это сказка наяву. Абхазия подобна Эдему, но жить должны здесь не праведники, а только поэты! Да, да, поэты, – заключил он. – Воспеть бы Абхазию вдохновенно, как умеет воспевать Есенин!
Вся группа выразила Есенину одобрение этой мысли.
Общительность Есенина создавала атмосферу непосредственности, которая сразу же сближает людей.
Вскоре вся группа направилась в дом отдыха имени С. Орджоникидзе».
Из статьи Вианора Пачулия "Сергей Есенин в Сухуме", 1962 года.
@apsny_ru
Сергей Есенин приехал в Сухум из Батуми примерно в середине февраля 1925 года. Старейший полиграфист, бывший член ЦИКа Абхазии, Майор Давидович Хахмигери сообщил нам следующий эпизод, связанный с пребыванием Есенина в Сухуми.
«...Это было в феврале 1925 года. Возвращаясь на дилижансе в Сухум из санатория „Гульрипш“, на шоссе вблизи „Синопа“ я увидел группу людей, среди которых находился С.Я. Чанба, председатель ЦИКа Абхазии. Я подошел к нему. Мы говорили о переименовании Первой советской типографии, как она тогда называлась, в типографию имени В.И. Ленина. Вскоре после этого разговора типография была переименована.
Кроме С.Я. Чанба, в этой группе были А. Герваси (редактор газеты «Трудовая Абхазия»), В. Агрба (нарком земледелия Абхазской АССР), К. Инал-ипа (военный комиссар Абхазии) и другие лица. Они были мне знакомы.
Лишь одного из находившихся в группе я не знал. Это был молодой человек среднего роста, с
пышными, зачесанными назад волосами, большими добрыми серыми глазами и поразительно правильными чертами лица. Одет он был модно, изящно. Беседа происходила у обочины шоссе. К. Инал-ипа и незнакомец обменивались острыми шутками, вызывавшими дружный смех присутствующих. Каково же было мое изумление, когда К. Инал-ипа вдруг сказал:
– Товарищ Есенин, мы, кажется, начинаем пошаливать.
На это Есенин ответил:
– Да, мы шалим, а шалить – значит жить весело.
Есенин был в приподнятом настроении. Временами он устремлял взгляд на море или на город, любовался горами, синеющими вдали. Живописный пейзаж приводил его в восторг.
– Други мои! – воскликнул он. – Это великолепно, очаровательно, это сказка наяву. Абхазия подобна Эдему, но жить должны здесь не праведники, а только поэты! Да, да, поэты, – заключил он. – Воспеть бы Абхазию вдохновенно, как умеет воспевать Есенин!
Вся группа выразила Есенину одобрение этой мысли.
Общительность Есенина создавала атмосферу непосредственности, которая сразу же сближает людей.
Вскоре вся группа направилась в дом отдыха имени С. Орджоникидзе».
Из статьи Вианора Пачулия "Сергей Есенин в Сухуме", 1962 года.
@apsny_ru