Понятно, что Ленин в первую очередь был человеком действия, и поэтому подход Плеханова — сидеть и ждать, пока для социалистической революции в "отсталой" России "созреют условия" — ему был отвратителен именно вот этим "сидеть и ждать". Но он не мог просто взять и сказать: а мы не хотим никого ждать, ему нужна была теория. Но поскольку никто никакой годной теории не предложил, он попытался изобрести её сам. И эти поиски толкнули его в сторону прикладной геополитики.
Собственно, тут и родилась концепция, которая в наиболее оформленном виде звучит "империализм как высшая стадия капитализма". Он предлагает рассматривать национальные экономики и общества не сами по себе, а в их динамическом экономическом взаимодействии друг с другом. И делает главный вывод: капитализм есть явление всемирное, а эксплуатация работает так: после того, как в "развитых" странах достигнут предел возможностей промышленной технологии, капитал толкает свои правительства на ограбление стран менее развитых. Соответственно, и социалистическую революцию надо понимать не как делаемую отдельно в России или Германии против соответственно российского или германского капитализма, а как делаемую в любой точке мира против мирового же капитала. И если так, тогда всю плехановщину с "условиями" можно отбросить — социалистическую революцию можно и нужно делать в России прямо сейчас, потому что она не против "царизма", так как тот сам лишь орудие мирового капитала, а против этого самого мирового капитала, который и есть главное зло.
Отсюда понятна его позиция в Циммервальде в 1915-м. Что вся эта мировая война — в некотором смысле иллюзия: хотя капиталистические хищники разных стран и стравили свои народы друг с другом в этой всемирной мясорубке, тем не менее их классовые интересы абсолютно одинаковы: спор в конечном счёте идёт лишь о том, чей именно капитал — немецкий, британский, французский, австрийский или русский — будет грабить и эксплуатировать колониальную периферию. Соответственно, и победа ни одной из сторон ничего не даст эксплуатируемым классам в странах-победительницах: наоборот, им станет только хуже. Но зато, рассудил он, эта схватка предоставляет шикарную возможность развернуть полученное "массами" оружие против своих угнетателей — "превратить империалистическую войну в гражданскую". Что и удалось реализовать на практике уже в 1917-м.
Для меня как для реконструктора здесь важнее всего то, что он не столько строил теорию, сколько искал годную теоретическую опору для практического действия, нащупывал тот архимедов рычаг, с помощью которого можно перевернуть мир — и в конце концов таки нащупал. Он не был и не хотел быть серьёзным мыслителем, по некоторым текстам даже складывается ощущение, что он был бы не против, если бы какие-то идеи или подходы кто-то дал себе труда проработать более фундированно и глубоко, потому что у него самого нет на это времени — его целиком отнимает партийная деятельность. Когда он попытался попробовать себя на ниве более фундаментальной философской тематики — "Материализм и эмпириокритицизм" — вышел достаточно убогий памфлет, который стыдно читать, потому что в нём больше сквернословия, чем собственно философии.
Но есть одна вещь, которая делает его на голову сильнее и предшественников, и последователей именно как теоретика. Как ни странно, это юридическое образование. Он мыслил и формулировал строгими правовыми категориями, был юристом до мозга костей. Вершина его творчества — "Государство и революция" — текст, написанный в Разливе летом 17-го, за пару месяцев до октябрьского переворота, содержащий не только обоснование "диктатуры пролетариата" (опять-таки, в строгом правовом смысле слова "диктатура"), но и де-факто опровержение идей Маркса и Энгельса об "отмирании государства". Он чуть ли не единственный из всей этой толпы "социал-демократов" ощущал материю власти на кончиках пальцев — наверное, именно поэтому, в отличие от толпы сменяющих друг друга временщиков 17-го, смог не только взять власть в ходе переворота, но и удержать её и даже переучредить государство на новых основаниях.
Понятно, что Ленин в первую очередь был человеком действия, и поэтому подход Плеханова — сидеть и ждать, пока для социалистической революции в "отсталой" России "созреют условия" — ему был отвратителен именно вот этим "сидеть и ждать". Но он не мог просто взять и сказать: а мы не хотим никого ждать, ему нужна была теория. Но поскольку никто никакой годной теории не предложил, он попытался изобрести её сам. И эти поиски толкнули его в сторону прикладной геополитики.
Собственно, тут и родилась концепция, которая в наиболее оформленном виде звучит "империализм как высшая стадия капитализма". Он предлагает рассматривать национальные экономики и общества не сами по себе, а в их динамическом экономическом взаимодействии друг с другом. И делает главный вывод: капитализм есть явление всемирное, а эксплуатация работает так: после того, как в "развитых" странах достигнут предел возможностей промышленной технологии, капитал толкает свои правительства на ограбление стран менее развитых. Соответственно, и социалистическую революцию надо понимать не как делаемую отдельно в России или Германии против соответственно российского или германского капитализма, а как делаемую в любой точке мира против мирового же капитала. И если так, тогда всю плехановщину с "условиями" можно отбросить — социалистическую революцию можно и нужно делать в России прямо сейчас, потому что она не против "царизма", так как тот сам лишь орудие мирового капитала, а против этого самого мирового капитала, который и есть главное зло.
Отсюда понятна его позиция в Циммервальде в 1915-м. Что вся эта мировая война — в некотором смысле иллюзия: хотя капиталистические хищники разных стран и стравили свои народы друг с другом в этой всемирной мясорубке, тем не менее их классовые интересы абсолютно одинаковы: спор в конечном счёте идёт лишь о том, чей именно капитал — немецкий, британский, французский, австрийский или русский — будет грабить и эксплуатировать колониальную периферию. Соответственно, и победа ни одной из сторон ничего не даст эксплуатируемым классам в странах-победительницах: наоборот, им станет только хуже. Но зато, рассудил он, эта схватка предоставляет шикарную возможность развернуть полученное "массами" оружие против своих угнетателей — "превратить империалистическую войну в гражданскую". Что и удалось реализовать на практике уже в 1917-м.
Для меня как для реконструктора здесь важнее всего то, что он не столько строил теорию, сколько искал годную теоретическую опору для практического действия, нащупывал тот архимедов рычаг, с помощью которого можно перевернуть мир — и в конце концов таки нащупал. Он не был и не хотел быть серьёзным мыслителем, по некоторым текстам даже складывается ощущение, что он был бы не против, если бы какие-то идеи или подходы кто-то дал себе труда проработать более фундированно и глубоко, потому что у него самого нет на это времени — его целиком отнимает партийная деятельность. Когда он попытался попробовать себя на ниве более фундаментальной философской тематики — "Материализм и эмпириокритицизм" — вышел достаточно убогий памфлет, который стыдно читать, потому что в нём больше сквернословия, чем собственно философии.
Но есть одна вещь, которая делает его на голову сильнее и предшественников, и последователей именно как теоретика. Как ни странно, это юридическое образование. Он мыслил и формулировал строгими правовыми категориями, был юристом до мозга костей. Вершина его творчества — "Государство и революция" — текст, написанный в Разливе летом 17-го, за пару месяцев до октябрьского переворота, содержащий не только обоснование "диктатуры пролетариата" (опять-таки, в строгом правовом смысле слова "диктатура"), но и де-факто опровержение идей Маркса и Энгельса об "отмирании государства". Он чуть ли не единственный из всей этой толпы "социал-демократов" ощущал материю власти на кончиках пальцев — наверное, именно поэтому, в отличие от толпы сменяющих друг друга временщиков 17-го, смог не только взять власть в ходе переворота, но и удержать её и даже переучредить государство на новых основаниях.
BY ЧАДАЕВ
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Anastasia Vlasova/Getty Images I want a secure messaging app, should I use Telegram? However, the perpetrators of such frauds are now adopting new methods and technologies to defraud the investors. Elsewhere, version 8.6 of Telegram integrates the in-app camera option into the gallery, while a new navigation bar gives quick access to photos, files, location sharing, and more. If you initiate a Secret Chat, however, then these communications are end-to-end encrypted and are tied to the device you are using. That means it’s less convenient to access them across multiple platforms, but you are at far less risk of snooping. Back in the day, Secret Chats received some praise from the EFF, but the fact that its standard system isn’t as secure earned it some criticism. If you’re looking for something that is considered more reliable by privacy advocates, then Signal is the EFF’s preferred platform, although that too is not without some caveats.
from ar
