Наивная политология

"Священная пародия" или новое благочестие? Личная религиозность Петра I как феномен "культуры перехода"
Сергей Антоненко (спецвыпуск журнала "Родина" 2007 года "Россия Петра Великого")

Часть 1

«Фрагмент работы Эрнста Зицера, в целом выдержанный в русле не теряющих своей популярности на Западе фрейдистских интерпретаций «эмблематов» истории, обращает наше внимание на ряд особенностей не только политической, но и духовной культуры России начала XVIII века. Вздыбленная державной рукой реформатора страна переживала кризис переоценки ценностей, иерархическая вертикаль которых прежде была скреплена старомосковским «литургическим благочестием», единым для представителей как элиты, так и народных низов. Начавшийся с первых годов XVIII века раскол русского общества, сформировавший в нём фактически два различных цивилизационных типа («мужика» и «барина»), прорастал во все сферы жизни.

Эпизоды с фаллической символикой, «всешутейшим собором» и иными запредельными непотребствами, не мыслимыми в церемониальной структуре царского двора Московии (даже с поправкой на периодические проявления органичной для традиционного общества «карнавальности»), выводят нас на тему складывания в ходе реформ социокультурной личности «нового человека». «Культура перехода» радикально сдвигала границы допустимого, «пристойного», задавала иные принципы легитимации власти и насилия. И при этом - что немаловажно - петровское время создало свой тип религиозности и благочестия, первым носителем которого можно считать самого царя.

Благодаря огромному корпусу петровских документов и бумаг и немалому количеству мемуарных свидетельств, не только политический, но и психологический портрет первого императора поддаётся реконструкции в гораздо большей степени, нежели образы-«парсуны» предшествовавших государей.

В личности Петра Великого парадоксальным образом сочетаются глубокая личная религиозность, постоянное соотнесение своей воли с Творцом и Победодателем, мистическое ощущение избранности, призвания с дикими по степени своей похабности (особенно если учесть, что творил их не распоясавшийся подросток, а муж зрелых лет) антицерковными выходками. Очевидно, вопрос здесь не в самом наличии веры - в её искренности не сомневаются ни старые, дореволюционные, ни современные исследователи, - а в её характере.

Первый император относился свободно к церковным формам богопочитания. По живости характера он мог даже принимать участие в богослужении - пел на клиросе и читал Апостол, но обрядовое исповедничество Древней Руси было совершенно не в его духе. Воспринимая свою деятельность как воплощение Промысла Божия, Пётр не оставлял времени для длительных богомолий, каждодневного присутствия на протяжённых службах - то есть для всего того, что делало из московского царя фигуру, наделённую мощным, но несколько пассивным сакралитетом. Известно, что в многотрудной жизни царя-реформатора были минуты, когда он молился горячо и искренне. Свидетелями обращений Петра к Создателю были полтавские поля, скалы у Белого моря и даже гора близ Карлсбада, где ещё в XIX веке стоял крест, обозначавший место уединённой царской молитвы...

(часть 2)

www.group-telegram.com/ar/greyshemes.com/4843

761 viewsedited  Oct 11, 2023 at 06:03

"Священная пародия" или новое благочестие? Личная религиозность Петра I как феномен "культуры перехода"
Сергей Антоненко (спецвыпуск журнала "Родина" 2007 года "Россия Петра Великого")

Часть 1

«Фрагмент работы Эрнста Зицера, в целом выдержанный в русле не теряющих своей популярности на Западе фрейдистских интерпретаций «эмблематов» истории, обращает наше внимание на ряд особенностей не только политической, но и духовной культуры России начала XVIII века. Вздыбленная державной рукой реформатора страна переживала кризис переоценки ценностей, иерархическая вертикаль которых прежде была скреплена старомосковским «литургическим благочестием», единым для представителей как элиты, так и народных низов. Начавшийся с первых годов XVIII века раскол русского общества, сформировавший в нём фактически два различных цивилизационных типа («мужика» и «барина»), прорастал во все сферы жизни.

Эпизоды с фаллической символикой, «всешутейшим собором» и иными запредельными непотребствами, не мыслимыми в церемониальной структуре царского двора Московии (даже с поправкой на периодические проявления органичной для традиционного общества «карнавальности»), выводят нас на тему складывания в ходе реформ социокультурной личности «нового человека». «Культура перехода» радикально сдвигала границы допустимого, «пристойного», задавала иные принципы легитимации власти и насилия. И при этом - что немаловажно - петровское время создало свой тип религиозности и благочестия, первым носителем которого можно считать самого царя.

Благодаря огромному корпусу петровских документов и бумаг и немалому количеству мемуарных свидетельств, не только политический, но и психологический портрет первого императора поддаётся реконструкции в гораздо большей степени, нежели образы-«парсуны» предшествовавших государей.

В личности Петра Великого парадоксальным образом сочетаются глубокая личная религиозность, постоянное соотнесение своей воли с Творцом и Победодателем, мистическое ощущение избранности, призвания с дикими по степени своей похабности (особенно если учесть, что творил их не распоясавшийся подросток, а муж зрелых лет) антицерковными выходками. Очевидно, вопрос здесь не в самом наличии веры - в её искренности не сомневаются ни старые, дореволюционные, ни современные исследователи, - а в её характере.

Первый император относился свободно к церковным формам богопочитания. По живости характера он мог даже принимать участие в богослужении - пел на клиросе и читал Апостол, но обрядовое исповедничество Древней Руси было совершенно не в его духе. Воспринимая свою деятельность как воплощение Промысла Божия, Пётр не оставлял времени для длительных богомолий, каждодневного присутствия на протяжённых службах - то есть для всего того, что делало из московского царя фигуру, наделённую мощным, но несколько пассивным сакралитетом. Известно, что в многотрудной жизни царя-реформатора были минуты, когда он молился горячо и искренне. Свидетелями обращений Петра к Создателю были полтавские поля, скалы у Белого моря и даже гора близ Карлсбада, где ещё в XIX веке стоял крест, обозначавший место уединённой царской молитвы...

(часть 2)

BY Наивная политология