НЕ БОЙСЯ, МИЛАЯ!
Не бойся, милая, ложись спиной на снег
Тебя не хватятся, растаешь по весне
И между пальцами проклюнется трава
Ты будешь счастлива, а посему — мертва
Не бойся, милая, тебя укроет ночь
На Нараяме — старики, а нам помочь
Никто не хочет — это слишком тяжкий труд
Но на болотах тоже вороны живут
Не бойся, милая, вгрызайся в снег плотней
Ночь бесконечная короче черных дней
Я положу тебе на веки желтый лист
Я посижу с тобой, пока ты слышишь свист
Вороньих крыльев и предзимних стылых бурь
Чтоб наклониться к холодеющему лбу
Душа послушная в потемках отлетит
Я смерти жду твоей, я тороплюсь — прости!
Не бойся, милая, ложись спиной на снег
Тебя не хватятся, растаешь по весне
И между пальцами проклюнется трава
Ты будешь счастлива...
(Татьяна Хмельник)
Иллюстрация: Gustav Adolf Mossa. Une Charogne (A Carcass)
Не бойся, милая, ложись спиной на снег
Тебя не хватятся, растаешь по весне
И между пальцами проклюнется трава
Ты будешь счастлива, а посему — мертва
Не бойся, милая, тебя укроет ночь
На Нараяме — старики, а нам помочь
Никто не хочет — это слишком тяжкий труд
Но на болотах тоже вороны живут
Не бойся, милая, вгрызайся в снег плотней
Ночь бесконечная короче черных дней
Я положу тебе на веки желтый лист
Я посижу с тобой, пока ты слышишь свист
Вороньих крыльев и предзимних стылых бурь
Чтоб наклониться к холодеющему лбу
Душа послушная в потемках отлетит
Я смерти жду твоей, я тороплюсь — прости!
Не бойся, милая, ложись спиной на снег
Тебя не хватятся, растаешь по весне
И между пальцами проклюнется трава
Ты будешь счастлива...
(Татьяна Хмельник)
Иллюстрация: Gustav Adolf Mossa. Une Charogne (A Carcass)
«ЖИЗНЬ, КОТОРАЯ НИКОГДА НЕ ПЕРЕСТАЁТ УДИВЛЯТЬСЯ»
— Вы называете Эмили Дикинсон «святой обыденного». И во всех своих книгах вы не перестаете ссылаться на силу и благодать простой жизни. Но что такое простая жизнь на самом деле?
— Это жизнь, которая не слишком озабочена другим местом или, скорее, которая ищет это другое место под своими ногами. Это жизнь, которая не уклоняется от необходимого, тривиального, от того, что встречается каждый день и, возможно, немного утомляет, например, походов по магазинам или работы. Это жизнь, которая повсюду ищет саму радость и особенно в обязательных, неизбежных моментах, которые было бы так легко пропустить во сне. Это жизнь, которая никогда не перестает удивляться.
— Эта способность видеть чудеса в самой тривиальной реальности присуща и вашему творчеству, не так ли?
— Да, потому что жизнь — это обыденность. Когда вы маленький, ребенок, вы знаете это: вы наблюдаете за приближающимися и удаляющимися предметами, вы бегаете от одного цвета к другому, вы живете, словно в сокровищнице. Я не знаю, почему, когда мы вырастаем, мы оказываемся в большом, унылом зале заседаний! (Смеётся) Для меня есть лица, слова и встречи, которые поразили меня, иногда это падающий с дерева лист, полет облака в небе... Множество чудес, которые, если бы я не записал их, незаметно канули бы в небытие беспамятного, безмолвного, неразделенного. В общем, я понял, что то, что не записано, потеряно навсегда. Письмо хранит следы того, что было хрупким, мимолетным и таким жизненно важным. Таким образом, оно позволяет поддерживать сам полет жизни.
— Как вам удается сохранять эту свежесть взгляда?
— Я верю, что каждому из нас приходится сталкиваться с этими моментами чистого существования, но они проходят или входят в нас, не будучи распознанными. А ограничения, непредвиденные обстоятельства, тяжесть повседневной жизни... Я принимаю их, потому что иногда именно из самого губительного для меня вдруг приходит высшая благодать. С самого раннего детства, я помню, как иногда шел по коридорам скуки (des corridors d’ennui), и вместо того, чтобы звать на помощь, я всегда делал шаг за шагом, а коридор со зловещими обоями тянулся в бесконечность, и я продолжал идти вперед, и всегда наступал момент, когда я находил доступ к бесконечности, гораздо большей, чем этот коридор. В детстве я часто испытывал этот опыт, не будучи способным выразить его словами, и теперь я повторяю это рискованное приключение.
(Christian Bobin. Entretien avec Pascale Senc, janvier 2008)
— Вы называете Эмили Дикинсон «святой обыденного». И во всех своих книгах вы не перестаете ссылаться на силу и благодать простой жизни. Но что такое простая жизнь на самом деле?
— Это жизнь, которая не слишком озабочена другим местом или, скорее, которая ищет это другое место под своими ногами. Это жизнь, которая не уклоняется от необходимого, тривиального, от того, что встречается каждый день и, возможно, немного утомляет, например, походов по магазинам или работы. Это жизнь, которая повсюду ищет саму радость и особенно в обязательных, неизбежных моментах, которые было бы так легко пропустить во сне. Это жизнь, которая никогда не перестает удивляться.
— Эта способность видеть чудеса в самой тривиальной реальности присуща и вашему творчеству, не так ли?
— Да, потому что жизнь — это обыденность. Когда вы маленький, ребенок, вы знаете это: вы наблюдаете за приближающимися и удаляющимися предметами, вы бегаете от одного цвета к другому, вы живете, словно в сокровищнице. Я не знаю, почему, когда мы вырастаем, мы оказываемся в большом, унылом зале заседаний! (Смеётся) Для меня есть лица, слова и встречи, которые поразили меня, иногда это падающий с дерева лист, полет облака в небе... Множество чудес, которые, если бы я не записал их, незаметно канули бы в небытие беспамятного, безмолвного, неразделенного. В общем, я понял, что то, что не записано, потеряно навсегда. Письмо хранит следы того, что было хрупким, мимолетным и таким жизненно важным. Таким образом, оно позволяет поддерживать сам полет жизни.
— Как вам удается сохранять эту свежесть взгляда?
— Я верю, что каждому из нас приходится сталкиваться с этими моментами чистого существования, но они проходят или входят в нас, не будучи распознанными. А ограничения, непредвиденные обстоятельства, тяжесть повседневной жизни... Я принимаю их, потому что иногда именно из самого губительного для меня вдруг приходит высшая благодать. С самого раннего детства, я помню, как иногда шел по коридорам скуки (des corridors d’ennui), и вместо того, чтобы звать на помощь, я всегда делал шаг за шагом, а коридор со зловещими обоями тянулся в бесконечность, и я продолжал идти вперед, и всегда наступал момент, когда я находил доступ к бесконечности, гораздо большей, чем этот коридор. В детстве я часто испытывал этот опыт, не будучи способным выразить его словами, и теперь я повторяю это рискованное приключение.
(Christian Bobin. Entretien avec Pascale Senc, janvier 2008)
Forwarded from Zentropa Orient Express
«Для чего все эти убийства, всё новые и новые убийства? Боюсь, что мы слишком много разрушаем и слишком мало останется нам для восстановления […] Война пробудила во мне ностальгию по благам мира»
Эрнст Юнгер в дневниковой записи от 1 декабря 1915 года.
Нечастое откровение от автора «Стальных гроз» в одной из пятнадцати тетрадок, которые он заполнял своими записями с поразительной регулярностью с 30 декабря 1914 года по 10 сентября 1918 года. Именно эти материалы и легли в основу знаменитого романа. Записные книжки были опубликованы лишь спустя 12 лет после смерти Юнгера, в 2010 году. Своеобразная «обратная сторона» «Стальных гроз».
На фото обложка французского издания.
Эрнст Юнгер в дневниковой записи от 1 декабря 1915 года.
Нечастое откровение от автора «Стальных гроз» в одной из пятнадцати тетрадок, которые он заполнял своими записями с поразительной регулярностью с 30 декабря 1914 года по 10 сентября 1918 года. Именно эти материалы и легли в основу знаменитого романа. Записные книжки были опубликованы лишь спустя 12 лет после смерти Юнгера, в 2010 году. Своеобразная «обратная сторона» «Стальных гроз».
На фото обложка французского издания.
За дверь шагнешь — и край земли.
Вал, закипающий вдали.
Огонь меж камнем на мели
и ветром, как пробел.
Я век назад родился здесь,
когда уже расползся весь
прибрежный мир и нижний срез
под гравием осел.
Шероховатый луч блеснет,
плиту асфальта шевельнет,
впитает хвоя кислород,
притихнув на домах,
и воссияет жар в углу,
и превратится миг в золу,
и сон, по детскому челу
скользнув, отгонит страх.
За дверью не стоят волы.
Волхвов не слышно. Ни хвалы.
Но Бог и здесь, пока светлы
края, где — мира свод
и ось одновременно — ель
благословляет колыбель,
клонясь в окне, и не истлел
последний уголь тот.
Единый воздуха объем,
в котором я иду вдвоем
с ребенком — то беру подъем,
то замираю вдруг,
прислушиваясь: кто со мной
ведет беседу в час ночной,
и нимб ли это неземной
иль просто лампы круг.
(Tomas Venclova)
Пер. Владимир Гандельсман
Иллюстрация: Константин Калинович. Большой зимний сон, 2009
Вал, закипающий вдали.
Огонь меж камнем на мели
и ветром, как пробел.
Я век назад родился здесь,
когда уже расползся весь
прибрежный мир и нижний срез
под гравием осел.
Шероховатый луч блеснет,
плиту асфальта шевельнет,
впитает хвоя кислород,
притихнув на домах,
и воссияет жар в углу,
и превратится миг в золу,
и сон, по детскому челу
скользнув, отгонит страх.
За дверью не стоят волы.
Волхвов не слышно. Ни хвалы.
Но Бог и здесь, пока светлы
края, где — мира свод
и ось одновременно — ель
благословляет колыбель,
клонясь в окне, и не истлел
последний уголь тот.
Единый воздуха объем,
в котором я иду вдвоем
с ребенком — то беру подъем,
то замираю вдруг,
прислушиваясь: кто со мной
ведет беседу в час ночной,
и нимб ли это неземной
иль просто лампы круг.
(Tomas Venclova)
Пер. Владимир Гандельсман
Иллюстрация: Константин Калинович. Большой зимний сон, 2009
У меня ощущение, что духовные достижения прошлого человечества нами, нынешним человеком, истолкованы ложно. И в значительной степени потому, что человек получил вкус к изощренности, к смакованию своей изощренности; он стал интерпретировать, а не воспринимать. Для восприятия нужна отвергающая себя кротость, смущенная почтительность перед неведомым и тот страх-и-трепет, память о котором, о самом его составе, давно умолкла.
(Николай Болдырев-Северский. Дневник)
(Николай Болдырев-Северский. Дневник)
Трепещет мир, дрожат земные твари,
Качается высокая трава,
И бродят в нас безумные слова,
Как в кораблях предчувствия аварий.
И человек, поющий на бульваре
От голода, – печальна и мертва,
Его неистовая голова
Рыдает, как старинный Страдиварий.
И мы трепещем трепетом светил,
Нас холод вдохновения скрутил
На перекрестках всех земных столетий,
Усеяли двугорбый мы Парнас,
В медлительной барахтаемся Лете,
Старинная тоска снедает нас.
(Григорий Ширман)
Качается высокая трава,
И бродят в нас безумные слова,
Как в кораблях предчувствия аварий.
И человек, поющий на бульваре
От голода, – печальна и мертва,
Его неистовая голова
Рыдает, как старинный Страдиварий.
И мы трепещем трепетом светил,
Нас холод вдохновения скрутил
На перекрестках всех земных столетий,
Усеяли двугорбый мы Парнас,
В медлительной барахтаемся Лете,
Старинная тоска снедает нас.
(Григорий Ширман)
Forwarded from ДАЛЬ. Философский книжный
18 января в субботу в 19:00 лекция-презентация книги Армина Молера «Против либералов» издательства Silene Noctiflora
О книге от издателя
Армин Молер известен в первую очередь как секретарь Эрнста Юнгера и автор фундаментального исследования о феномене «консервативной революции». Но он был не только историком и публицистом, но и значительным политическим актором в послевоенной Германии. Первый лауреат премии Аденауэра и директор Фонда Сименса, через одно-два рукопожатия он имел доступ буквально ко всем сколь-нибудь значимым интеллектуалам в ФРГ. Талантливый коммуникатор и строитель эффективных сетей влияния, блестящий эрудит и талантливый журналист — таким знали Молера его современники.
Что будет на лекции-презентации
Основатели нового издательства Silene Noctiflora Даниил Житенёв и Алиса Цыганкова расскажут о первой опубликованной книге, а научный редактор издания Филипп Фомичёв выступит в трансляции из Берлина с лекцией и расскажет об анализе многовекторной политической деятельности Молера и его вкладе в развитие немецкого консерватизма второй половины XX века.
О книге от издателя
Армин Молер известен в первую очередь как секретарь Эрнста Юнгера и автор фундаментального исследования о феномене «консервативной революции». Но он был не только историком и публицистом, но и значительным политическим актором в послевоенной Германии. Первый лауреат премии Аденауэра и директор Фонда Сименса, через одно-два рукопожатия он имел доступ буквально ко всем сколь-нибудь значимым интеллектуалам в ФРГ. Талантливый коммуникатор и строитель эффективных сетей влияния, блестящий эрудит и талантливый журналист — таким знали Молера его современники.
Что будет на лекции-презентации
Основатели нового издательства Silene Noctiflora Даниил Житенёв и Алиса Цыганкова расскажут о первой опубликованной книге, а научный редактор издания Филипп Фомичёв выступит в трансляции из Берлина с лекцией и расскажет об анализе многовекторной политической деятельности Молера и его вкладе в развитие немецкого консерватизма второй половины XX века.
Информационное безумие (постоянное информирование о том, что происходит в мире) идет рука об руку с современным атеизмом и философией. Информация дает садистское удовлетворение от веры в то, что реальность выражается исключительно в голых фактах и что за ее пределами нет ничего, что можно было бы понять. Информация — это высшее развлечение, нечто, что мы ставим между собой и небытием, лекарство от страха. Нам больше не нужно занимать чью-либо сторону, у нас больше нет неопределенности: мы ограничиваемся отчетами. За небольшую плату мы становимся этнологами, этнографами своего времени. А великая фикция объективности, освятившая столько глупостей!
(Jean Dutourd. Carnet d'un émigré, 1970-1972)
(Jean Dutourd. Carnet d'un émigré, 1970-1972)
ПАРАФРАЗ ПСАЛМА СХLV
Оставь, моя душа, сей мир непостоянный,
Чья милость – лишь волна, а свод над ней стеклянный,
Где ветер яростный грозит нас погубить,
Отвергни суету, где вечная тревога,
И положись на Бога,
Учись Его любить.
Напрасно весь наш век мы тешим наши страсти,
Вверяемся всю жизнь мы королевской власти,
Колени преклонив, готовы гнуть умы;
Но нечего нам ждать от королей опеки;
Они лишь человеки,
Умрут они, как мы.
Покинуты душой, обычным станут прахом,
Хотя внимают их величеству со страхом;
Как пред монархами ты ни благоговей,
И как ни созерцай блистательные гробы,
Истлеют их особы,
Насытив там червей.
Так пред забвением бессильны властелины,
Что молниями войн оставили руины;
Утратив скипетры, утратили льстецов;
У королей судьба одна с временщиками;
Как водится веками,
Падут, в конце концов.
(François de Malherbe)
Пер. Владимир Микушевич
Оставь, моя душа, сей мир непостоянный,
Чья милость – лишь волна, а свод над ней стеклянный,
Где ветер яростный грозит нас погубить,
Отвергни суету, где вечная тревога,
И положись на Бога,
Учись Его любить.
Напрасно весь наш век мы тешим наши страсти,
Вверяемся всю жизнь мы королевской власти,
Колени преклонив, готовы гнуть умы;
Но нечего нам ждать от королей опеки;
Они лишь человеки,
Умрут они, как мы.
Покинуты душой, обычным станут прахом,
Хотя внимают их величеству со страхом;
Как пред монархами ты ни благоговей,
И как ни созерцай блистательные гробы,
Истлеют их особы,
Насытив там червей.
Так пред забвением бессильны властелины,
Что молниями войн оставили руины;
Утратив скипетры, утратили льстецов;
У королей судьба одна с временщиками;
Как водится веками,
Падут, в конце концов.
(François de Malherbe)
Пер. Владимир Микушевич
Состояние полной духовной демобилизации, в котором пребывает сегодня гражданское общество Запада, было предсказано еще Фридрихом Ницше. Ницше говорил о наступающем торжестве нигилизма, но был неверно понят: под нигилистами тогда разумели бунтовщиков, бросающих вызов общепризнанным ценностям. Однако эти насмешники, революционеры и бомбисты отнюдь не были слугами Ничто (Nihil), ими двигала своеобразно понятая идея, некая воля, способная вызвать даже уважение на фоне современного безволия. Настоящие нигилисты (ничтожники) представлены вполне мирными обывателями, для которых идеи утратили всякий смысл и были вытеснены грезами; это их мнение выразил американский философ Ричард Рорти, заявивший, что главный метафизический принцип состоит в том, чтобы не причинять друг другу боли... Неудивительно, что корабль западной цивилизации, дрейфующий от духовного минимализма к духовному ничтожеству, покидают и потенциальные попутчики, и члены собственной команды. И у каждого покинувшего дрейфующие просят персонального прощения.
(Александ Секацкий. Современность как опыт коллективных галлюцинаций)
(Александ Секацкий. Современность как опыт коллективных галлюцинаций)
В муравейнике памяти, в городе улочек узких,
где под звуки свирели невинное пляшет дитя,
среди бедных лесов и печальных равнин среднерусских
пролетает любовь, опереньем своим шелестя.
Пролетает любовь, не скорбя и не плача о прошлом,
в золотых облаках приснопамятный снег вороша,
и куда ни пойдёшь, — лёгкий прах прилипает к подошвам,
и куда ни посмотришь — везде серебрится душа.
Я потрогаю ласково тополь, берёзу, осину —
облетела листва, но совсем им не хочется спать.
В муравейнике бабочки куколок прячут на зиму,
чтобы им после холода чудом и радостью стать.
(Светлана Кекова)
где под звуки свирели невинное пляшет дитя,
среди бедных лесов и печальных равнин среднерусских
пролетает любовь, опереньем своим шелестя.
Пролетает любовь, не скорбя и не плача о прошлом,
в золотых облаках приснопамятный снег вороша,
и куда ни пойдёшь, — лёгкий прах прилипает к подошвам,
и куда ни посмотришь — везде серебрится душа.
Я потрогаю ласково тополь, берёзу, осину —
облетела листва, но совсем им не хочется спать.
В муравейнике бабочки куколок прячут на зиму,
чтобы им после холода чудом и радостью стать.
(Светлана Кекова)
ПРЕВРАЩЕНИЕ
Прочь отвергни клеть и дом —
злых времён не жди.
В божье странствие ведом,
не таясь иди.
Отдохни, вступая в лес.
Тлеет в кучах прель,
ибо лес кропит с небес
едкая капель.
След колёс и след копыт,
след ноги босой —
всякий след водою смыт
заодно с тобой.
Древо, истый пилигрим,
времени дитя,
ты растаешь, словно дым,
вечность обретя.
Дух свой скрытой длани вверь,
что влечёт из пут.
Ввысь! Открой могилы дверь!
В путь! Тебя зовут.
(Werner Bergengruen)
Пер. Алексей Парин
Прочь отвергни клеть и дом —
злых времён не жди.
В божье странствие ведом,
не таясь иди.
Отдохни, вступая в лес.
Тлеет в кучах прель,
ибо лес кропит с небес
едкая капель.
След колёс и след копыт,
след ноги босой —
всякий след водою смыт
заодно с тобой.
Древо, истый пилигрим,
времени дитя,
ты растаешь, словно дым,
вечность обретя.
Дух свой скрытой длани вверь,
что влечёт из пут.
Ввысь! Открой могилы дверь!
В путь! Тебя зовут.
(Werner Bergengruen)
Пер. Алексей Парин
Страсть человека – тот крючок, на который его без труда цепляют власть имущие. Бывают времена, когда нравственно «не хотеть» или хотя бы «мало хотеть», «почти не хотеть».
(Борис Останин. Пунктиры / 1974)
(Борис Останин. Пунктиры / 1974)
только тогда, когда все города на земле будут до основания разрушены, в мире наступит полный покой! уверяю вас! именно они — города — являются основными рассадниками ненависти и злобы! не будет их — не будет мюзик–холлов, бистро, кино, зависти! не будет этой лихорадочной суеты!.. посадите человечество жопой на лед! вы представляете, что такое зимняя спячка! это как раз то, что нужно сумасшедшему человечеству!..
(Louis-Ferdinand Céline. D’un château l’autre)
(Louis-Ferdinand Céline. D’un château l’autre)
Просыпаясь среди ночи, не размыкая глаз,
не поднимаясь с кровати на три-два-раз,
не совершая движений, не вырывая клок
волос, лежишь направленный в потолок.
То не визги девичьи рвут тебя ото сна
То ползет за окнами северная луна
Как сырой желток — с тарелки и прямо в пасть.
Ты бы встал но присутствует шанс упасть.
Так останься лежать. Звездная слюда
поиграет бликами нá стенах. Ерунда,
а приятно. Фотографии острый край
тихо дразнит в сумраке — «вспоминай».
Ты бы вспомнил. Но что? Всё прошло как миг
да впечаталось текстом в страницы книг,
что разбросаны как по густой траве
по холодной недремлющей голове.
Думай лучше о той, что всегда с тобой —
не заметишь как сон набежит волной.
Да, и вправду (зеваешь). До чего чудна.
Потому, наверное, что одна.
(Игорь Петруняк)
Иллюстрация: Костантин Калинович. Полет во времени
не поднимаясь с кровати на три-два-раз,
не совершая движений, не вырывая клок
волос, лежишь направленный в потолок.
То не визги девичьи рвут тебя ото сна
То ползет за окнами северная луна
Как сырой желток — с тарелки и прямо в пасть.
Ты бы встал но присутствует шанс упасть.
Так останься лежать. Звездная слюда
поиграет бликами нá стенах. Ерунда,
а приятно. Фотографии острый край
тихо дразнит в сумраке — «вспоминай».
Ты бы вспомнил. Но что? Всё прошло как миг
да впечаталось текстом в страницы книг,
что разбросаны как по густой траве
по холодной недремлющей голове.
Думай лучше о той, что всегда с тобой —
не заметишь как сон набежит волной.
Да, и вправду (зеваешь). До чего чудна.
Потому, наверное, что одна.
(Игорь Петруняк)
Иллюстрация: Костантин Калинович. Полет во времени
Ну что ж, коль хочется, возьми над миром власть,
Сокровищницы вскрой, себя и трон укрась.
Ты станешь, редкостный, похож на снег в пустыне,
День поискрясь, и два, и три, и… испарясь.
('Umar al-Khayyām)
Пер. Игорь Голубев
Сокровищницы вскрой, себя и трон укрась.
Ты станешь, редкостный, похож на снег в пустыне,
День поискрясь, и два, и три, и… испарясь.
('Umar al-Khayyām)
Пер. Игорь Голубев
Я думаю, что он придет зимой.
Из нестерпимой белизны дороги
возникнет точка, черная до слез,
и будет долго-долго приближаться,
с отсутствием приход соизмеряя,
и будет долго оставаться точкой —
соринка? Резь в глазах? И будет снег,
и ничего не будет, кроме снега,
и долго-долго ничего не будет,
и он раздвинет снежную завесу
и обретет размеры и трехмерность,
и будет приближаться — ближе, ближе...
Все. Ближе некуда. А он идет, идет,
уже безмерный
(Вера Павлова)
Из нестерпимой белизны дороги
возникнет точка, черная до слез,
и будет долго-долго приближаться,
с отсутствием приход соизмеряя,
и будет долго оставаться точкой —
соринка? Резь в глазах? И будет снег,
и ничего не будет, кроме снега,
и долго-долго ничего не будет,
и он раздвинет снежную завесу
и обретет размеры и трехмерность,
и будет приближаться — ближе, ближе...
Все. Ближе некуда. А он идет, идет,
уже безмерный
(Вера Павлова)
Существует очень небольшая разница между смертью и письмом. Разница настолько мала, что на мгновение вы перестаете замечать её. Писатель — это недифференцированное (indifférencié) состояние человека, равнодушная (indifférente) нагота души. Душа как взгляд. Душа как отсутствие. Тот, кто пишет, идет дальше самого себя. Он продвигается шагами снега. Он говорит словами волка. Он идет к слабому слову. Он идет к голому слову, вывернутому наизнанку, как перчатка. Говоря, он освещает свое собственное отсутствие.
(Christian Bobin. La part manquante)
Иллюстрация: Michelangelo Merisi da Caravaggio. Saint Jérôme écrivant, 1606
(Christian Bobin. La part manquante)
Иллюстрация: Michelangelo Merisi da Caravaggio. Saint Jérôme écrivant, 1606