Пять лет назад, ещё до того, как я поняла классовую сущность его работ, я пыталась отрефлексировать то неизгладимое впечатление, которое он оказал на меня в школьные годы. И хоть сейчас я лучше понимаю причину моих чувств, эта заметка мне дорога как попытка охватить через чувственное — общественное.
На вопрос о том, с кем из писателей я хотела бы встретиться, посидеть, пообщаться живьём, мне пришёл на ум Бертольт Брехт.
Я сказала, что почти наверняка безнадёжно втрескалась бы в него, вне зависимости от взаимности или не-взаимности моих чувств. В попытке объяснить, что же делает его таким привлекательным, помимо того, что его принято считать сердцеедом, я пришла к следующему заключению.
Бертольт Брехт, этот невысокий человек, хитро ухмыляющийся с сигарой во рту, (лицо, помещенное на обложку пьесы «Жизнь Галилея», лицо поразившее меня ещё в десятом классе) — рыцарь.
Его умение видеть причины несовершенств нашего мира и неутомимые попытки сказать о них, — блестяще остроумно, трагически пронзительно и безжалостно саркастично, — сами по себе достойны восхищения. Но то, что делает его неотразимым, — то, что при своём уме, он наверняка не мог не сомневаться в том, насколько его работа имеет потенциал, изменить мир к лучшему. А в то, что именно это было его глубочайшим стремлением, я крепко верю, ибо работы его, при всей их нарочитой «отстранённости» и холодном сарказме, все же пропитаны явной болью социальной несправедливости.
Мне кажется, что и мировые события, и те, что происходили с его родиной, выпавшие на годы его жизни, наверняка доводили его до отчаяния. Однако он до конца жизни остался верен своим идеалам, и в литературе, и в публицистике, и в театре.
А не доблесть ли это — несмотря ни на что, «делать то, что считаешь должным, а далее будь что будет»?
Вот так неожиданно этот немецкий сердцеед в кожаном пальто, облачился для меня в светлые доспехи.
Кстати, если в вчитаться в его любовную лирику, то можно увидеть, как под плотным слоем изморози иронии, просвечивает такая безоружная нежность и забота, которая тем прекрасней, что вся сверкает и искрится под этим напылением отстранённости, под этим переливающимся инеем юмора.
Пять лет назад, ещё до того, как я поняла классовую сущность его работ, я пыталась отрефлексировать то неизгладимое впечатление, которое он оказал на меня в школьные годы. И хоть сейчас я лучше понимаю причину моих чувств, эта заметка мне дорога как попытка охватить через чувственное — общественное.
На вопрос о том, с кем из писателей я хотела бы встретиться, посидеть, пообщаться живьём, мне пришёл на ум Бертольт Брехт.
Я сказала, что почти наверняка безнадёжно втрескалась бы в него, вне зависимости от взаимности или не-взаимности моих чувств. В попытке объяснить, что же делает его таким привлекательным, помимо того, что его принято считать сердцеедом, я пришла к следующему заключению.
Бертольт Брехт, этот невысокий человек, хитро ухмыляющийся с сигарой во рту, (лицо, помещенное на обложку пьесы «Жизнь Галилея», лицо поразившее меня ещё в десятом классе) — рыцарь.
Его умение видеть причины несовершенств нашего мира и неутомимые попытки сказать о них, — блестяще остроумно, трагически пронзительно и безжалостно саркастично, — сами по себе достойны восхищения. Но то, что делает его неотразимым, — то, что при своём уме, он наверняка не мог не сомневаться в том, насколько его работа имеет потенциал, изменить мир к лучшему. А в то, что именно это было его глубочайшим стремлением, я крепко верю, ибо работы его, при всей их нарочитой «отстранённости» и холодном сарказме, все же пропитаны явной болью социальной несправедливости.
Мне кажется, что и мировые события, и те, что происходили с его родиной, выпавшие на годы его жизни, наверняка доводили его до отчаяния. Однако он до конца жизни остался верен своим идеалам, и в литературе, и в публицистике, и в театре.
А не доблесть ли это — несмотря ни на что, «делать то, что считаешь должным, а далее будь что будет»?
Вот так неожиданно этот немецкий сердцеед в кожаном пальто, облачился для меня в светлые доспехи.
Кстати, если в вчитаться в его любовную лирику, то можно увидеть, как под плотным слоем изморози иронии, просвечивает такая безоружная нежность и забота, которая тем прекрасней, что вся сверкает и искрится под этим напылением отстранённости, под этим переливающимся инеем юмора.
At this point, however, Durov had already been working on Telegram with his brother, and further planned a mobile-first social network with an explicit focus on anti-censorship. Later in April, he told TechCrunch that he had left Russia and had “no plans to go back,” saying that the nation was currently “incompatible with internet business at the moment.” He added later that he was looking for a country that matched his libertarian ideals to base his next startup. During the operations, Sebi officials seized various records and documents, including 34 mobile phones, six laptops, four desktops, four tablets, two hard drive disks and one pen drive from the custody of these persons. The company maintains that it cannot act against individual or group chats, which are “private amongst their participants,” but it will respond to requests in relation to sticker sets, channels and bots which are publicly available. During the invasion of Ukraine, Pavel Durov has wrestled with this issue a lot more prominently than he has before. Channels like Donbass Insider and Bellum Acta, as reported by Foreign Policy, started pumping out pro-Russian propaganda as the invasion began. So much so that the Ukrainian National Security and Defense Council issued a statement labeling which accounts are Russian-backed. Ukrainian officials, in potential violation of the Geneva Convention, have shared imagery of dead and captured Russian soldiers on the platform. On Telegram’s website, it says that Pavel Durov “supports Telegram financially and ideologically while Nikolai (Duvov)’s input is technological.” Currently, the Telegram team is based in Dubai, having moved around from Berlin, London and Singapore after departing Russia. Meanwhile, the company which owns Telegram is registered in the British Virgin Islands. However, the perpetrators of such frauds are now adopting new methods and technologies to defraud the investors.
from ar
