Философия подозрения

Мы с моими далекими друзьями уже разбирали в нашем терапевтическом подкасте “Древнерусская тоска” интересный тренд: мужчины по всей планете массово уходят в лес и начинают строить там какую-нибудь хижину, шалаш, обустраивать какую-нибудь пещеру. Конечно, в этом есть и эскапизм, и попытка отдохнуть от сложности современного мира, то, что Луман назвал бы редукцией комплексности. Но можно посмотреть на эту ситуацию вот с какой стороны.

Философ Артемий Магун назвал современной “эпохой нового сентиментализма". Сегодняшний культурный ландшафт пропитан культом эмоций: от социальных сетей, где лайки и эмодзи являются новой формой общения, до медиа, подчеркивающих переживания над фактами. Сейчас мир не про “думай глубже”, а про "чувствуй больше и острее". Как мы помним, ответом на сентиментализм 18 века стал романтизм 19. И можно посмотреть на это временное бегство от цивилизации, как неоромантический ответ неосентиментализму.

Романтизм, в отличие от сентиментализма, не зациклен на переживании как самоцели. Он ищет величественное и трансцендентное. Лес, шалаш, костёр, мужчина за "настоящей" работой – это символы, которые резонируют с романтическим представлением о природе как о чем-то превосходящем персональную человеческую жизнь. Мужчины, выбирающие этот путь, отказываются от мимолётного драматизма современности ради переживания величия простоты, духа и природы.

Кроме того, этот неоромантик таким образом говорит свое “нет” вот этой диктатуре аффекта, выбирая молчание. В лесу нет публики для эмоциональных спектаклей, сама природа требует сосредоточенности, а не разбрасывания чувств. Неоромантик уходит от эмоционального шума к тому, что белорусский блогер Антоха, уехавший из Минска жить на хутор, часто называет: “это и есть настоящая жизнь”.

Часто, особенно в американских реалиях, это вообще выглядит как политическая позиция. В контексте Карла Шмитта и его понятия политического, уход в лес можно интерпретировать как акт суверенности. Мужчина, покидающий цивилизацию, делает выбор, противоположный конформизму. Это не просто эстетическое решение, а выражение политической позиции: отказ от “новых” норм, диктуемых обществом, и создание собственного, индивидуального пространства свободы. Потому что романтик – это, конечно, герой-одиночка, и неоромантики такие же. Очень редко когда в кадре мелькнет “боевая подруга”, но чаще всего этот номер исполняется соло.

Однако в этом всем есть любопытный парадокс: весь этот неоромантический контент оказывается органично встроен в цифровую культуру. Те, кто уходит в лес, потом возвращаются в виртуальное пространство, чтобы рассказать свою историю. Это создает интересное противоречие между искренним стремлением к подлинности и неизбежной публичностью. мантизм изначально отвергал массовость, был глубоко индивидуалистичен, а нынешний неоромантизм хочет быть увиденным. Лайки, просмотры, подписчики становятся новым мерилом успеха.

Мы опять упираемся в могучую силу капитализма, как системы, которая вообще все может превратить в товар. Неоромантики, уходящие в лес, одновременно протестуют против мира и используют его возможности. Они остаются фигурами на перекрестке: как герои фильма “Старый Новый год”, которые взбунтовались мужской компанией, уехали в баню, хорошо там провели время, но поняли, что всегда так жить не получится. Вот и мыкаются между лесом и ноутбуком, на котором монтируют свои лесные ролики. Выражаясь языком Платона, эти люди, благодаря своей индивидуальной пещере, пытаются выйти из пещеры метафизической, но опять наткнулись на какую-то тень.

Такие дела.

www.group-telegram.com/ar/susp_minds.com/157

601 viewsedited  Dec 9 at 16:00

Мы с моими далекими друзьями уже разбирали в нашем терапевтическом подкасте “Древнерусская тоска” интересный тренд: мужчины по всей планете массово уходят в лес и начинают строить там какую-нибудь хижину, шалаш, обустраивать какую-нибудь пещеру. Конечно, в этом есть и эскапизм, и попытка отдохнуть от сложности современного мира, то, что Луман назвал бы редукцией комплексности. Но можно посмотреть на эту ситуацию вот с какой стороны.

Философ Артемий Магун назвал современной “эпохой нового сентиментализма". Сегодняшний культурный ландшафт пропитан культом эмоций: от социальных сетей, где лайки и эмодзи являются новой формой общения, до медиа, подчеркивающих переживания над фактами. Сейчас мир не про “думай глубже”, а про "чувствуй больше и острее". Как мы помним, ответом на сентиментализм 18 века стал романтизм 19. И можно посмотреть на это временное бегство от цивилизации, как неоромантический ответ неосентиментализму.

Романтизм, в отличие от сентиментализма, не зациклен на переживании как самоцели. Он ищет величественное и трансцендентное. Лес, шалаш, костёр, мужчина за "настоящей" работой – это символы, которые резонируют с романтическим представлением о природе как о чем-то превосходящем персональную человеческую жизнь. Мужчины, выбирающие этот путь, отказываются от мимолётного драматизма современности ради переживания величия простоты, духа и природы.

Кроме того, этот неоромантик таким образом говорит свое “нет” вот этой диктатуре аффекта, выбирая молчание. В лесу нет публики для эмоциональных спектаклей, сама природа требует сосредоточенности, а не разбрасывания чувств. Неоромантик уходит от эмоционального шума к тому, что белорусский блогер Антоха, уехавший из Минска жить на хутор, часто называет: “это и есть настоящая жизнь”.

Часто, особенно в американских реалиях, это вообще выглядит как политическая позиция. В контексте Карла Шмитта и его понятия политического, уход в лес можно интерпретировать как акт суверенности. Мужчина, покидающий цивилизацию, делает выбор, противоположный конформизму. Это не просто эстетическое решение, а выражение политической позиции: отказ от “новых” норм, диктуемых обществом, и создание собственного, индивидуального пространства свободы. Потому что романтик – это, конечно, герой-одиночка, и неоромантики такие же. Очень редко когда в кадре мелькнет “боевая подруга”, но чаще всего этот номер исполняется соло.

Однако в этом всем есть любопытный парадокс: весь этот неоромантический контент оказывается органично встроен в цифровую культуру. Те, кто уходит в лес, потом возвращаются в виртуальное пространство, чтобы рассказать свою историю. Это создает интересное противоречие между искренним стремлением к подлинности и неизбежной публичностью. мантизм изначально отвергал массовость, был глубоко индивидуалистичен, а нынешний неоромантизм хочет быть увиденным. Лайки, просмотры, подписчики становятся новым мерилом успеха.

Мы опять упираемся в могучую силу капитализма, как системы, которая вообще все может превратить в товар. Неоромантики, уходящие в лес, одновременно протестуют против мира и используют его возможности. Они остаются фигурами на перекрестке: как герои фильма “Старый Новый год”, которые взбунтовались мужской компанией, уехали в баню, хорошо там провели время, но поняли, что всегда так жить не получится. Вот и мыкаются между лесом и ноутбуком, на котором монтируют свои лесные ролики. Выражаясь языком Платона, эти люди, благодаря своей индивидуальной пещере, пытаются выйти из пещеры метафизической, но опять наткнулись на какую-то тень.

Такие дела.

BY Философия подозрения