Настигло

Четвертый час смотрю на потолок. На потолке — разобранный плафон, из которого торчат лампочки. Я не люблю плафон, но и лампочки не люблю. Я вообще не люблю верхний свет. Я лежу в полумраке. Свет от настольной лампы создает моему уродливому плафону тень, похожую на молодой месяц. Я смотрю на него четвертый час, потому что у меня уже 37.8, я сутки не ела и моё тело больше мне не принадлежит. Моё тело принадлежит вечной битве иммунитета с вирусом, а я умиротворённо смотрю на поля сражений, где проливается кровь и стонет от боли сама земля.

Утром я проснулась и сразу поняла, что заболела. Тут я чувствую себя старым ветераном, который пережил не одну войну: у него приготовлен рюкзак, панама, консервы, заряженная винтовка и место, где залечь. Я, как профессионально болеющий гриппом по три раза в год ребенок, превратилась во взрослого пирата температурной ломоты. Я знаю, что делать: не снимать пижаму, не вылезать из кровати, со странным удовольствием помирать от температурных галлюцинаций, питаться горячим напитком с лимоном и медом — и изнеможенно шуршать страницами книг день и ночь на пролет с перерывами на сон — роскошь, которую не может позволить себе здоровый взрослый человек. За борт жизнь, я обожаю болеть!

Я смотрю на плафон четвертый час и смутно вспоминаю дни, недели, месяцы своих болезней в детстве. Плюшевое заточение, где моими развлечениями было часами вглядываться в разводы на серых обоях, в узоры сучков на торце соснового шкафа, в паттерн желтых и красных треугольников и черных линий на моём раскладном диване с матрасом из поролона, лежащем на голом полу. Рано или поздно все эти кляксы, разводы и древесные узоры превращались в бегущих собак, плачущих большеглазых лошадей и кричащие лица Медузы Горгоны с шевелящимися волосами. Удивительная способность мозга «читать» истории в случайных паттернах!

Температура повышается до 38, я проваливаюсь все глубже в нору из одеял и пледов, будто меня украл огромный крот, чтобы мы вместе уснули на зиму к черту от этой реальности. Буквы интересных книг начинают мешаться в голове, и я перестаю понимать: читаю ли я, думаю или просто вижу сон? Плафон на потолке пятый час остается мне интересным, а все мои планы и достижения — нет.

Я всё ищу, что же является блупринтом для писательства, и с удивлением обнаруживаю, что это полубредовое состояние болеющего ребенка в бессобытийной комнате — очень похоже на писательство. Глядя на чистый кремовый лист заметок, не жду ли я, что из них наконец выскочит плачущая лошадь — и мне уже ничего не придется выдумывать?

Температура идет вверх, я не могу держать глаза открытыми, но и не сплю. Мне больно везде и одновременно уютно в этой горячей, пульсирующей черно-красной темноте. Здесь нет никого и ничего, кроме чувства жизни и чувства боли от жизни — как будто я попадаю в мир-до. Мир до слов, мир до дел, мир до реальности. Может быть, я вспоминаю впечатления от материнской утробы. Кто знает, может быть, начинающее жить существо сначала чувствует только боль и поэтому орет? А потом мы привыкаем к ней с течением времени, называя затем ее чувством жизни в себе.

Иногда мне кажется, что во время письма я ищу этот кротовий тоннель в галлюциногенную детскую горячку, а оттуда — в столкновение с темным и живым небытием до начала всех вещей. Как будто если я найду как можно более точные слова, то они закончатся и настанет тишина, из которой я никогда не хотела появляться. Если мне повезет дожить до старческой смерти, будет ли это похоже на это возвращение в утробу, которая захватывает и несет все глубже и глубже на встречу к небытию, как старому другу, по которому долго скучаешь?

Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» донатом: подпишитесь на Патреон

www.group-telegram.com/ar/travkinatxt.com/1108

3.2K viewsNov 1 at 12:01

Четвертый час смотрю на потолок. На потолке — разобранный плафон, из которого торчат лампочки. Я не люблю плафон, но и лампочки не люблю. Я вообще не люблю верхний свет. Я лежу в полумраке. Свет от настольной лампы создает моему уродливому плафону тень, похожую на молодой месяц. Я смотрю на него четвертый час, потому что у меня уже 37.8, я сутки не ела и моё тело больше мне не принадлежит. Моё тело принадлежит вечной битве иммунитета с вирусом, а я умиротворённо смотрю на поля сражений, где проливается кровь и стонет от боли сама земля.

Утром я проснулась и сразу поняла, что заболела. Тут я чувствую себя старым ветераном, который пережил не одну войну: у него приготовлен рюкзак, панама, консервы, заряженная винтовка и место, где залечь. Я, как профессионально болеющий гриппом по три раза в год ребенок, превратилась во взрослого пирата температурной ломоты. Я знаю, что делать: не снимать пижаму, не вылезать из кровати, со странным удовольствием помирать от температурных галлюцинаций, питаться горячим напитком с лимоном и медом — и изнеможенно шуршать страницами книг день и ночь на пролет с перерывами на сон — роскошь, которую не может позволить себе здоровый взрослый человек. За борт жизнь, я обожаю болеть!

Я смотрю на плафон четвертый час и смутно вспоминаю дни, недели, месяцы своих болезней в детстве. Плюшевое заточение, где моими развлечениями было часами вглядываться в разводы на серых обоях, в узоры сучков на торце соснового шкафа, в паттерн желтых и красных треугольников и черных линий на моём раскладном диване с матрасом из поролона, лежащем на голом полу. Рано или поздно все эти кляксы, разводы и древесные узоры превращались в бегущих собак, плачущих большеглазых лошадей и кричащие лица Медузы Горгоны с шевелящимися волосами. Удивительная способность мозга «читать» истории в случайных паттернах!

Температура повышается до 38, я проваливаюсь все глубже в нору из одеял и пледов, будто меня украл огромный крот, чтобы мы вместе уснули на зиму к черту от этой реальности. Буквы интересных книг начинают мешаться в голове, и я перестаю понимать: читаю ли я, думаю или просто вижу сон? Плафон на потолке пятый час остается мне интересным, а все мои планы и достижения — нет.

Я всё ищу, что же является блупринтом для писательства, и с удивлением обнаруживаю, что это полубредовое состояние болеющего ребенка в бессобытийной комнате — очень похоже на писательство. Глядя на чистый кремовый лист заметок, не жду ли я, что из них наконец выскочит плачущая лошадь — и мне уже ничего не придется выдумывать?

Температура идет вверх, я не могу держать глаза открытыми, но и не сплю. Мне больно везде и одновременно уютно в этой горячей, пульсирующей черно-красной темноте. Здесь нет никого и ничего, кроме чувства жизни и чувства боли от жизни — как будто я попадаю в мир-до. Мир до слов, мир до дел, мир до реальности. Может быть, я вспоминаю впечатления от материнской утробы. Кто знает, может быть, начинающее жить существо сначала чувствует только боль и поэтому орет? А потом мы привыкаем к ней с течением времени, называя затем ее чувством жизни в себе.

Иногда мне кажется, что во время письма я ищу этот кротовий тоннель в галлюциногенную детскую горячку, а оттуда — в столкновение с темным и живым небытием до начала всех вещей. Как будто если я найду как можно более точные слова, то они закончатся и настанет тишина, из которой я никогда не хотела появляться. Если мне повезет дожить до старческой смерти, будет ли это похоже на это возвращение в утробу, которая захватывает и несет все глубже и глубже на встречу к небытию, как старому другу, по которому долго скучаешь?

Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» донатом: подпишитесь на Патреон

BY Настигло