Штаны Капитана Рейнольдса

Чем удобна теория рецепции, так это тем, что она будто бы выдаёт читателю индульгенцию на абсолютно любое восприятие прочитанного: понимать, что — pardon my French — хотел сказать автор; не понимать, но любить, или вовсе наоборот; вычитывать спрятанные автором смыслы и вчитывать свои собственные etc. Всё это — жизнь художественного произведения во времени, без читателя её проживать сложновато.

Но если так, чего же я офигеваю от разных там книжных отзывов в своём потешном и душном канале? Так рецепция же, ну. Если читатель сформулировал свои впечатления в письменном виде и «захотел поведать о них миру»™, то и я могу прийти и п р о ч е с т ь их как угодно, в общем-то. В прочтении этом я могу с подписчиками совпасть, а могу и нет. Это норма™. И субъективная модальность в широченном своём смысле.

Иногда несовпадение восприятий порождает замечательные (и пока, по счастью, добродушные) дискуссии в комментариях. Вот недавно, например, пока «я был занят и болел»(с), подписчики, среди прочего, поговорили о том, насколько это инфантильно — ассоциировать себя с рассказчиком при чтении. Я же всю неделю нет-нет да возвращалась в мыслях к этой теме: очень уж она (филологически) скользкая и интересная.

Тут у меня, конечно, профдеформация. Первое, чему учат личинку литературоведа: персонажи — это не «живые человеческие люди»™, мир художественный не равен миру реальному, пусть даже и списан с него во всех подробностях. То, что в жизни выглядело бы, скажем, глупостью, в литературе так или иначе работает на авторскую идею.

Гёте сочувствовал Вертеру по-человечески (потому что в прямом смысле been there, done that, только без романтическо-трагической развязки), но как писатель не мог его не убить, сам в этом признавался. Как не мог Пушкин не убить Ленского, например. И как спустя сто лет Ремарк не мог не убить Ленца — ведь тот «последний романтик», и должны же эти романтики когда-нибудь закончиться уже.

Правда Ленский и Ленц погибли от чужих рук, а вот Вертер всё сделал сам. Ну и вы наверняка знаете, что потом пошло не так. Настолько не так, что именем Вертера теперь называется синдром.

Молодые — конечно же, тонко чувствующие — чуваки по всей Европе, начитавшись Гёте, массово кончали с собой (кто-то даже с томиком «Страданий юного Вертера» в руках). Можно назвать это протестом и художественным высказыванием (хотя самоубийство, если ты не Мисима, — хреноватый какой-то перформанс), но мне видится в этом как раз такое вот инфантильное слияние читателя с рассказчиком на максималках (и тут надо отдать должное Гёте: он описал все эти страдания так — pardon my French — в е р и б е л ь н о, что сам боялся перечитывать свою книжку, мало ли).

Можно (и нужно, в общем-то) сопереживать героям книг, любить их или ненавидеть, размышлять о них и даже — в пределах разумного! — подражать им, но напрочь забывать о том, что все они выдумка и — по большому счёту — созданы исключительно для того, чтобы развлечь автора, а вместе с ним, если повезёт, и читателя, наверное, всё же не стоит.

www.group-telegram.com/ar/youcannotread.com/767

421 viewsedited  Nov 25 at 08:38

Чем удобна теория рецепции, так это тем, что она будто бы выдаёт читателю индульгенцию на абсолютно любое восприятие прочитанного: понимать, что — pardon my French — хотел сказать автор; не понимать, но любить, или вовсе наоборот; вычитывать спрятанные автором смыслы и вчитывать свои собственные etc. Всё это — жизнь художественного произведения во времени, без читателя её проживать сложновато.

Но если так, чего же я офигеваю от разных там книжных отзывов в своём потешном и душном канале? Так рецепция же, ну. Если читатель сформулировал свои впечатления в письменном виде и «захотел поведать о них миру»™, то и я могу прийти и п р о ч е с т ь их как угодно, в общем-то. В прочтении этом я могу с подписчиками совпасть, а могу и нет. Это норма™. И субъективная модальность в широченном своём смысле.

Иногда несовпадение восприятий порождает замечательные (и пока, по счастью, добродушные) дискуссии в комментариях. Вот недавно, например, пока «я был занят и болел»(с), подписчики, среди прочего, поговорили о том, насколько это инфантильно — ассоциировать себя с рассказчиком при чтении. Я же всю неделю нет-нет да возвращалась в мыслях к этой теме: очень уж она (филологически) скользкая и интересная.

Тут у меня, конечно, профдеформация. Первое, чему учат личинку литературоведа: персонажи — это не «живые человеческие люди»™, мир художественный не равен миру реальному, пусть даже и списан с него во всех подробностях. То, что в жизни выглядело бы, скажем, глупостью, в литературе так или иначе работает на авторскую идею.

Гёте сочувствовал Вертеру по-человечески (потому что в прямом смысле been there, done that, только без романтическо-трагической развязки), но как писатель не мог его не убить, сам в этом признавался. Как не мог Пушкин не убить Ленского, например. И как спустя сто лет Ремарк не мог не убить Ленца — ведь тот «последний романтик», и должны же эти романтики когда-нибудь закончиться уже.

Правда Ленский и Ленц погибли от чужих рук, а вот Вертер всё сделал сам. Ну и вы наверняка знаете, что потом пошло не так. Настолько не так, что именем Вертера теперь называется синдром.

Молодые — конечно же, тонко чувствующие — чуваки по всей Европе, начитавшись Гёте, массово кончали с собой (кто-то даже с томиком «Страданий юного Вертера» в руках). Можно назвать это протестом и художественным высказыванием (хотя самоубийство, если ты не Мисима, — хреноватый какой-то перформанс), но мне видится в этом как раз такое вот инфантильное слияние читателя с рассказчиком на максималках (и тут надо отдать должное Гёте: он описал все эти страдания так — pardon my French — в е р и б е л ь н о, что сам боялся перечитывать свою книжку, мало ли).

Можно (и нужно, в общем-то) сопереживать героям книг, любить их или ненавидеть, размышлять о них и даже — в пределах разумного! — подражать им, но напрочь забывать о том, что все они выдумка и — по большому счёту — созданы исключительно для того, чтобы развлечь автора, а вместе с ним, если повезёт, и читателя, наверное, всё же не стоит.

BY Штаны Капитана Рейнольдса