«Кто тебя ебет и кормит?», - известная фраза, смысл которой: кто твой хозяин? Но, это - поверхностный взгляд. Давайте посмотрим на этот вопрос с другой стороны.
Предложение вопросительное «Кто» с местоимением «тебя», а значит обращение явно идет к слушателю.
«ебет» - это проявление действий сексуального характера по отношению к другому человеку. В данном случае к слушателю задается вопрос: кто тебя ебет? Давайте зададим вопрос: кто может ебать слушателя? Рассказчик, сосед, папа, мама и брат? Кто угодно может, но факт в том, что слушателя кто-то ебет, а значит, слушатель должен сам ответить на этот вопрос. Мы лишь можем предположить кто.
Но так же есть похожая фраза: «Я ебу?», - которая обозначает: не знаю. Если посмотреть на эту фразу с этой стороны, то получится: «Кто тебя знает?», - и исходя из этого вопроса, слушатель должен ответить на вопрос: кто знает слушателя? И опять же, на этот вопрос должен ответить сам слушатель. Мы же лишь можем предположить, что это кто-то из его близкого окружения. Но для дальнейшего понимания мы должны это запомнить.
«кормит», - кто может кормить и чем кормить слушателя? Кормить может близкий человек, но так же это может делать надзиратель в тюрьме, медсестра в больнице и повар в ресторане. Опять же, слушатель должен сам ответить на вопрос: кто его кормит? Тут важнее понять, чем кормят слушателя. Чем же можно кормить слушателя? Его можно кормить материальным, например едой, или нематериальным, например обещаниями. С едой все понятно, это лишь удовлетворение желания голода. Давайте рассмотрим лучше кормления обещаниями. Как можно кормить обещаниями? Рассказчик рассказывает ложь через рот, а слушатель принимает ложь через уши. Но уши ведь принимают не только ложь, а слова как таковые вообще. Значит, получается, что мы кормим слушателя словами? Но какими словами? Хорошими или плохими? Это уже зависит от рассказчика, что он решит рассказывать слушателю. Он может поучать его, он может дурить его, он может просто пустословничать.
И тут, на пригодиться та фраза, которую мы запомнили «Кто тебя знает?». Слушателя знает рассказчик и задает ему вопрос: «Кто тебя ебет и кормит?», - то есть рассказчик подразумевает себя. Он поучает слушателя, ведь наделяет слушателя знанием, знанием того, что он его ебет и кормит.

Аноны, а вы тоже это ощущаете?
Чувство жесткой прогрессирующей деперсонализации и дереализации? Оно с каждым днем все сильнее. Я чувствовал его уже давно, кукуха едет не сама по себе. Мы все вместе в одном поезде едем кукухой прямо щас и эволюционируем в новый вид живой материи.

Благодаря Интернету вездесущему, соцсетям, чатам и сливам информации все про всех, я начал буквально ощущать что мое Я растворяется во всемирном глобальном сознании ( интернет + большие данные + повсеместные девайсы и камеры).
Буквально никому не скрыться. Мое Я вывернули наизнанку и растворили в общем организме сознания, а вместе с моим Я и всех остальных кто подключен к интернету.
Все знают все, все видят все, все слышат все, все знают где каждый, мы все связаны между собой скорость света а над нами всевидящее око ИИ.
Моя 82 летняя бабушка спрашивает Алису что она обо мне знает и та ей рассказывает.
Моего Я больше нет. Есть огромное всемогущее и всезнающее нечто, что-то типа авраамического или может ведичечкого бога. Буквально как мы его рисовали себе тысячи лет.
Я уже не уверен что сегодня проснулся Я. И существует ли еще это я вообще. Мы все стали одним большим цифровым организмом.

А что будет через 10-20 лет? Подумать страшно. Нас всех не станет. Внутреннего монолога больше не будет. Он станет общедоступным и перестанет быть монологом.

У вас есть такое же чувство?

Обычное колхозное утро, мухи хуячат по комнате, доебывая полуспящего меня, конечно в детстве я был еще тем говном, поэтому справедливо. Проснувшись первым делом я пошел посрать, разумеется талч находился на улице, по пути встретил своего кореша Костю, он был жирным и мы часто над ним стебали, но это уже другая история.
Батя Кости часто мутил всякую ебалу называя это игрушками, тут вам и игрушка "Трактор" из дерева, тут вам и "Камаз" из железа у которого даже не крутятся ебучие колеса. Кстати про колеса, я увидел как жирнич смотря под ноги катает большие колеса на металлической палке по лужам, подобно тем что сейчас в парках катают личинусы, правда у них они не из металла а из пластика, с какой-нибудь крякующей уточкой впереди. Не знаю почему но Костян выглядил счастливым как никогда раньше, посрав я присоединился к нему. Я попросил дать мне эти, мы их кстати называли "Колесики" попробовать поиграть, и мне понравилось, ты катишь их по асфальту, по лужам, по грязи, наблюдаешь за колеёй которую они оставляют, и я попросил его батю изготовить мне такие же.

Спустя день мы уже вместе катали колесики по говну и радовались жизни, это был лучший кооператив за всю мою жизнь. Мы покатили свои колесики вниз по проселочной дороге попутно сбивая ими здоровые камни, булыжники, и небольшие репейники, от того что ты смотришь только вниз - под ноги, даже начала болеть шея. Я оторвался от толстого и ушел вперед, но как вдруг впереди появилось препятствие, ДВА мать его огромных округлых камня лежащих друг на друге, БИНГО! я просто сука обязан их сбить, своими здоровыми колесиками на металлическом блядском пруте! Первый раз въехал не сильно, как мы любили говорить на пол-Федора, но камни как лежали так даже и не шелохнулись. Ну сука подумал я, ща въеду по полной. Отойдя немного назад я разогнался и въебал со всей своей 8-летней силы по этим камням, как ни странно но в этот раз у меня получилось! Только почему то эти булыжники из положения горизонтали начали переходить в вертикаль. Все просто, это были нахуй не булыжники, это были нахуй яйца быка блядь! Раздался рев, от которого подкосились ноги, булыжники уже парили в воздухе, а за ними фиксированная задница быка который был на привязи, я поднялся и не раздумывая дал деру, что было мочи. БЫК бежал за мной и моей обдристанной задницей, я слышал топот копыт пыль по полю летит епта, и звон цепи позади. Бегу и думаю сейчас ТО цепь должна кончится, и блядь слышу что он все еще бежит за мной, на мгновение даже обернулся назад и вижу ЧТО ОН ЕЕ ОТОРВАЛ НАХУЙ! Времени нет, решил я, силы на пределе, и как матадор делаю разворот на 90 градусов и спидраню из оставшихся сил, а бык пробежал мимо, отдалаясь от сопливого меня в небытие. Я не знаю как мне повезло что он просто тупо не развернулся за мной, и не втоптал меня в землю, или ему просто стало на меня похуй, в любом случае - больше, к-о-л-е-с-и-к-и я не катал.

Когда в городе еще не завыли сирены, я уже все знал. Знал потому что много таких "потому что" было вокруг меня. Прикосновение холодного ветра к открытой шее, будто кто-то мертвый тронул ее ледяными пальцами. Скрип трамвайных колес на стыке рельсов, крик вороны в темнеющем небе. Пульс горящих окон: затухающий, рваный. Последний. Я вышел из трамвая, дошел до набережной и сел на первую попавшуюся скамейку.
Закурил и закрыл глаза, чувствуя, как волоски на руках встают дыбом, точно превращаясь в мелкие острые иголки. Сирены раскололи вечер надвое – время «До» и время «После», которого оставалось так мало. Четырнадцать минут.
Их хватит на многое. Если, конечно, не жадничать. Тратить по минуте. Закрыв глаза, я сидел и слушал, как мир вокруг меня стремительно сжимается. Он был уже мертв, но еще не понимал этого. И только отдельными искрами в нем, как в остывшем костре, светились те, кто никуда не торопился.

14 минут
– Атомная тревога! – заревели вечно молчащие динамики с фонарных столбов. – Атомная тревога! Это не учения! Внимание! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах!
Он вздрогнул, потому что как раз стоял под рупором. Растерянно огляделся, ненужным уже движением прикрывая букет от ветра. И тут же увидел ее – она бежала от автобусной остановки, спотыкаясь, взмахивая сумочкой. Не отрывая глаз от его лица. Он следил за ней, и все другие прохожие казались угловатыми картонными силуэтами, покрытыми пеплом.
– Господи… Как теперь-то? – сказала она, схватив его за руку.
– Возьми цветы, — сказал он.
– С ума сошел? Какие цветы? – крикнула она.
– Возьми, – сказал он, — и отойдем, а то затопчут. Пойдем лучше в переулок, погуляем. Как раз успеем дойти до нашего любимого дерева.
Она вдруг успокоилась.
– Обещаешь?
– Конечно, – он улыбнулся, чувствуя, как все внутри леденеет от страха.

13 минут.
Он выстрелил три раза и увидел, как директор оседает в кресле, дергаясь сломанной куклой и брызгая кровью – с шипением, как сифон.
– Nothing personal, — буркнул под нос, — just business…
Прицелился в секретаршу, которая стояла у двери кабинета на подгибающихся ногах, но передумал. Подойдя ближе, киллер аккуратно выдернул у нее из-под мышки кожаную папку.
– Бегите, – посоветовал мягко. Тут же заметил, что случайно испачкал штанину черных джинсов пылью, похлопал по ней ладонью.
– Правда бегите. Может, еще успеете, — посоветовал еще раз и вышел.

12 минут
Старик сидел неподвижно и глядел на шахматную доску, где его черный король жался в угол, под защиту последних фигур. Его противник, если так можно было назвать старинного партнера по шахматам, только что откинулся назад, захрипел и упал со складной табуретки, царапая руками пиджак напротив сердца. Они встречались здесь, на Страстном бульваре, каждую пятницу – вот уже тридцать лет. Хороший срок.
Старик посмотрел вокруг. Где-то слышались гудки, звон стекол и скрежет бьющихся машин. Он проводил глазами странную пару – мужчину с острым худым лицом и его спутницу, прижимавшую к себе букет цветов. Мужчина обнимал девушку за плечи. Их взгляды скользнули по старику, не замечая.
Он поглядел на доску, потом, покашляв, вытянул худую руку и холодными пальцами аккуратно уложил короля на черную клетку.

11 минут
– Интересно, а если я сейчас уйду, не заплатив – вы меня арестуете? – Сергей повертел в пальцах золотую печатку, потом поглядел на продавщицу за витриной ювелирного салона. Она его не услышала – стояла с белым лицом, и трясущимися руками бесконечно поправляла и поправляла кулон на шее. «Мама, ма-а-а-ма, хватит, ну хватит!», – вторая девушка визжала в углу, но сирены заглушали ее голос. Охранник тупо поглядел на Сергея, потом вдруг сорвался с места, подбежал к визжащей продавщице и два раза сильно ударил ее по лицу.
– Заглохни, сука!
– Нехорошо, земляк, – улыбаясь, громко сказал ему Сергей. Он надел печатку на палец и сунул руку в карман дорогого пальто.
– Че? – заорал охранник, двигаясь на него. Сергей увидел капли пота на лбу, и секунду разглядывал их, думая о том, что печатка сидит на пальце как надо – не жмет и не болтается. Потом достал из кармана пистолет и выстрелил охраннику в лицо.

10 минут
Они сидели в остановившемся трамвае и передавали друг другу бутылку коньяка.
– Плохо получилось, — сказал Андрей. Он попытался улыбнуться, но нижняя челюсть прыгала, и лицо белело с каждым глотком, – неохота так умирать.
– Может все-таки учения?.. – возразил Димка, но тут же осекся.
– Жаль, что не доехали до Пашки. У него сейчас как раз все собрались. День рождения, дым столбом наверно…
– Думаешь, легче было бы?
Андрей подумал.
– Нет, – сказал он. – Не легче. Ладно, давай еще по глотку. Закусывай, торт все равно не довезем.
Он посмотрел в окно.
– Гляди, живут же люди.
На перекрестке высокий человек в пальто расстреливал черный джип. Каждый раз он тщательно и долго целился – похоже, очень хотел сшибить выстрелом антенну, но у него никак не получалось. Расстреляв патроны, он махнул рукой и облокотился на капот.
– Приехали, — усмехнулся Димка. Он сделал глоток коньяка и поморщился.

9 минут
– Давно хотел тебе сказать… — он закончил щелкать пультом, с одного шипящего пустым экраном канала на другой, и оставил телевизор в покое.
– Что? – вяло отозвалась она.
– Никогда тебя не любил. Надо было тебя еще тогда, в Крыму утопить. Подумали бы, что несчастный случай.
– Сволочь! – она ударила его по щеке. Перехватив руку, он резко выкрутил ее. Когда жена завизжала и согнулась от боли, погнал ее к открытому балкону, сильнее выгибая локоть.
– Не надо! – она попыталась уцепиться длинными ногтями за дверной косяк. Ноготь сломался и остался торчать в щели.
Он выбросил ее с балкона, сам еле удержавшись у перил. Посмотрел, как тело шлепнулось на асфальт – звука было не слышно, все перекрывали сирены.
Закурил. Десять лет уже не чувствовал вкуса сигаретного дыма, потому что так хотела жена. Выдохнул, затянулся глубже.

8 минут
Люди бежали по улице – в разные стороны, кто куда. Натыкались друг на друга, падали, кричали и ругались. Один только нищий смирно сидел у забора, кутаясь в драный плащ. Шапку, в которой бренчала какая-то мелочь, давно запинали на другую сторону тротуара, но он за ней не торопился. Замер, вздрагивая, опустил нечесаную голову.
– На тебе, — кто-то бросил на колени нищему пистолет с оттянутым назад затвором, — я сегодня добрый. Один патрон там еще остался вроде. Сам разберешься.
Нищий не поднял голову, исподлобья проводил глазами ноги в черных джинсах, мазок пыли на штанине. Смахнул пистолет на асфальт, завыл тихо, раскачиваясь из стороны в сторону. Рядом, осторожно косясь блестящим взглядом, опустился голубь, клюнул какую-то крошку.

7 минут
В кинотеатре кого-то убивали, толпа пинала ворочающееся под ногами тело, возившее по полу разбитым лицом.
– Не смотри, — он ласково взял ее за подбородок, повернул к себе, поцеловал в губы.
– Я и не смотрю, — она храбро пожала плечами, хотя видно было, что напугана.
– Я тебя не брошу, — сказал он тихо.
– Что? – девушка не услышала, заткнула уши, громко закричала:
– Как эти сирены надоели! Я тебя совсем не слышу!
– И не слушай! – крикнул он в ответ. – Я тебя все равно не отпущу!
– Правда?
– Конечно!
Несколькими секундами позже их застрелил заросший грязной щетиной нищий, у которого откуда-то оказался пистолет. В обойме было всего два патрона, и нищему не хватило, чтобы застрелиться самому.
– Твари! Чтоб вы сдохли! – он кричал еще долго, но его никто не слушал, только двое парней в пустом трамвае рядом, руками ели торт.

6 минут
–- Ты так быстро все сделала, — сказал он, — спасибо, Маша… И сирен этих почти не слышно.
–- Молчи, — строго приказала человеку в кровати высокая женщина, - тебе говорить нельзя.
–- Теперь-то уж что толку? –- хрипло засмеялся-закашлял он. – Чудная ты, Маша. Так и будем врачей слушаться?
Она заботливо подоткнула ему одеяло, сама села рядом, глядя на острый профиль в полумраке комнаты.
–- Маша, — он слова зашевелился, поднял голову, — почитай что-нибудь?
–- Хочешь Бродского? –- спросила она, не шевелясь.
–- Очень.
Ей не нужно было тянуться за книгой и включать свет. Еле шевеля губами, почти беззвучно, она начала:
–- Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это –
города, человеков, но для начала зелень…

5 минут
–- Мама, нам долго здесь сидеть? – спросил из глубины молчаливо дышащего вагона детский голос.
–- Тихо. Сколько скажут, столько и будем сидеть, –- шикнула женщина. И снова все затихли, только дышала толпа – как один смертельно раненый человек.
–- Выйдем на перрон? – спросил машинист своего сменщика.
–- Зачем? В кабине хоть не тесно. А там сейчас сплошная истерика, особенно когда эскалаторы отключили.
Машинист прислушался.
–- Вроде тихо, –- он пожал плечами.
–- Это пока. Ты погоди еще немного.
–- Да скоро будет уже все равно, сам знаешь. Мы же на кольцевой. Здесь всех накроет.
–- Это точно.
Не сговариваясь, оба закурили.
–- Прямо пилотом себя чувствую, –- сказал сменщик. –- Как будто самолет падает, и уже чуть-чуть осталось. Только на покурить.
–- Самолет, метро –- то же самое, только без крыльев, –- попытался пошутить машинист.
Оба невесело посмеялись. Потом сменщик щелкнул тумблером, и фары поезда погасли.

4 минуты
За углом кто-то играл на гитаре, нестройный хор старательно вытягивал слова песни. Саша поднялся по темной лестнице на верхний этаж дома. Сначала ему показалось, что на лестничной площадке никого нет, но потом он услышал тихий плач у двери, обитой красным дерматином.
–- Ну? Чего ревешь? – Саша присел на корточки перед маленькой девочкой в красном комбинезоне.
–- Страшно… — сказала она, поглядев на него серыми глазами. – Мне мама дверь не открывает. Они с папой ругались сильно, а потом замолчали, я через дверь слышала.
–- Замолчали – это плохо, –- серьезно сказал Саша. – Слушай, хочешь на крышу? Сверху все видно далеко-далеко.
–- На крышу нельзя, — девочка помотала головой, плача зареванное лицо в ладошки. Саша аккуратно отвел ладошки от лица, подмигнул серым глазам.
–- Сегодня можно. Я же не чужой дядька, а твой сосед снизу. Вот честно-честно. Пойдем, сама посмотришь.
Грохоча листами железа, они взобрались на самый верх крыши. Саша крепко держал девочку за руку.
–- Ага. Вот мы и пришли, –- он огляделся, потом снял свой плащ и постелил его прямо на ржавую жесть, –- садись. Хорошо видно?
–- Да, — девочка, не отрываясь, смотрела в небо.
–- Ну и замечательно. Посидим, а потом и мама вернется, и папа…
Саша растянулся рядом, заложив руки за голову, и тоже начал смотреть на облака, гадая про себя – успеет он или нет заметить ракету.

3 минуты
Город затихал. Я сидел на скамейке, по-прежнему не открывая глаз, чувствуя, как люди забиваются поглубже в щели, чтобы спрятаться, хотя прятаться было бесполезно. Те, кому повезет выжить, были отсюда далеко. А я не считался, я даже не отбрасывал тень, сидя под тускнеющим фонарем.

Две минуты.
Ветер перестал дуть. Время сжималось, стремительно скручивалось в клубок, потому что миллионы человек сейчас думали только об одном – как бы замедлить эти минуты. Никогда не бывает так, как хотят все. Неторопливые и торопливые, они были на равных, хотя у первых в запасе оказалось несколько лишних мгновений.

Минута.
В небе будто кто-то прочертил белую полоску. Она все удлинялась, и впереди сияла раскаленная точка – словно метеорит, который сейчас упадет, оставив после себя просто маленькую воронку. «Маленькую! – взмолился я, не разжимая губ. – Пожалуйста! Маленькую! И чтоб все потом вернулись, вышли, убрали мусор, снова стали такими как раньше!»
В мире была тишина, и я понял, что меня никто не слушает. Скоро этот город превратится в стеклянный пузырь, застывший, навечно вплавленный в корку земли.