Тот, кто знает, не говорит. Тот, кто говорит, не знает. То, что оставляет свои желания, отказывается от страстей, притупляет свою проницательность, освобождает себя от хаотичности, умеряет свой блеск, уподобляет себя пылинке, представляет собой глубочайшее.

Его нельзя приблизить для того, чтобы с ним сродниться; его нельзя приблизить для того, чтобы им пренебрегать; его нельзя приблизить для того, чтобы им воспользоваться; его нельзя приблизить для того, чтобы его возвысить; его нельзя приблизить для того, чтобы его унизить. Вот почему оно уважаемо в Поднебесной.

Человек с высшим дэ не стремится делать добрые дела, поэтому он добродетелен; человек с низшим дэ не оставляет намерения совершать добрые дела, поэтому он не добродетелен; человек с высшим дэ бездеятелен и осуществляет недеяние.

Дао дэ цзин

Владимир Фёдоров. Без названия, 1990 год.

Беда русской философии не только в том, что она всегда культуризировалась, еще не став сама собой, но и в том, что она всегда безумно историзировалась. При этом немедленно русская история проецируется на мировую, что абсурдно. Утрачивается ощущение нормальности твоей собственной жизни. Если твоя история такая исключительная, если ты уж совсем несчастен и осознаешь это, то теряет смысл вообще любая нормальная история. Отсюда безумное историческое высокомерие. Скажем, беседуя с историком из Уругвая, советский историк не может все-таки сдержать улыбку: да что там у вас могло быть в Уругвае. Между тем реальная человеческая история Уругвая была такой же, как и во всякой другой стране.

А русский историк не хочет понять, что история России прошла мимо Уругвая, как история Уругвая прошла Мимо России. Потому что историческое мышление это одно из самых субъективных и нефилософских форм мышления. И хороший историк этот тот, который осознает субъективность своей ситуации в отношении к истории. Осознает свою концептуальность, свою методологичность, место своего исторического наблюдения. В каком-то смысле каждая история уникальна. Но русский историзм ориентирован на русскую историю как на абсолютно уникальную, по сравнению с которой все остальные истории как бы нормальны. Нормальны в уничижительном смысле.

То, что происходит сейчас, ставит человека перед выбором исторической точки зрения: а что ты вообще хочешь? Быть участником великой, уникальной истории или нормальной, «банальной» истории, где, скажем, тебя не будут бить лопатой по голове. А если будут, то только в порядке исключения. Русский исторически мыслящий человек обычно хочет одновременно того и другого, хочет быть и уникальным, и жить нормально. А вот этого, по-моему, в мировой истории ни у кого еще не получалось.

Александр Пятигорский

Павел Пепперштейн. «Парящий монумент Лао-Цзы установлен на облаке, которое висит над водопадом. Южный Китай, 2330 год», 2009 год.

у попа была собака
и была она убога
и другие псы божились
что ни пользы и ни толка
не имеет эта псина
а она на службе фсина
само небо сторожила
между ней и между волком
так границы и сложились
поднебесные

Аркадий Насонов. «Положение вещей», 2002 год.

Каждый становится тем, кого у него хватает дерзости вообразить.

«Священные монстры»

Павел Пепперштейн, 2013 год.

Сергей Ануфриев. Портрет А. Монастырского в кубистическом стиле, 1987 год.

Аркадий Насонов. «Глава четвертая. Буддийская пустотная», 2010 год.

В рассказе Юрия Мамлеева был персонаж, пострадавшая от насилия женщина, которая на вопрос судьи о том, так был сам факт насилия или нет, вдруг запнулась и отвечала только одну странную фразу "Само падало". Так выглядит наша история — что-то само падало. Не совсем понятно, что, когда, куда, кто толкнул, зачем... Но история не это. Совсем не это.

Осенью 1987 года я сбежал из Праги в Москву, и это бегство настолько меня порадовало, что волосы будто танцевали у меня на голове. Вскоре после прибытия в Москву я зашел в артистический сквот в Фурманном переулке. Дверь мне открыл хрупкого сложения панк в зеленоватой и узкой одежде, на которой виднелись какие-то самодельные надписи. Глаза у него были столь же темные и блестящие, как у лисы из пражского магазина шуб. Но этот взгляд не внушил мне паники. Черты лица какие-то персидские. Я сразу же прозвал его мысленно Персидским Панком. Это и был Сережа Ануфриев, о котором мне столько рассказывали.

Мы сразу же разговорились, а вскоре стали записывать философские беседы в моей квартире на Речном вокзале. Жизнь тогда была тусовочная, поэтому квартира просто ломилась от гостей: кто-то постоянно уходил, приходил... Кто-то был пьян в хлам, кто-то смотрел видео, кто-то с кем-то ебался...

Но мы сосредоточенно (хотя в то же время рассеянно) беседовали на самые заоблачноукромные темы. Вскоре к нашим беседам подключился Юра Лейдерман, еще один художник-концептуалист из Одессы. Этот молодой интеллектуал обликом напоминал большевика Якова Свердлова, но медитировал в основном на некоторые тонкие аспекты древнекитайской культуры. Так в утробе одной из космических московских зим и родилась группа под названием Инспекция «Медицинская герменевтика».

— Вспоминает Павел Пепперштейн.

Психологический возраст: к прежнему анархизму добавилась озабоченность

Жена подала мне яблоко
Размеpом с большой кулак.
Сломал пополам я яблоко,
А в яблоке жиpный чеpвяк.
Одну половину выел,
Дpугая чиста и цела.
С чеpвем половину я выкинул,
Дpугую жена взяла.
И вдpуг я отчетливо вспомнил –
Это было когда-то со мной:
И чеpвь, и сад, и знойный полдень,
И деpево, и яблоко, и я с женой.

Олег Григорьев. На фотографии вместе с Шемякиным.

Павел Пепперштейн, 1996 год.

Инсталляция «Медицинской герменевтики» «Партизаны», 1989 год.

Инсталляция была показана в музее Людвига в Аахене, она представляла собой детскую песочницу, внутри, на песке, лежат книги, перегнутые пополам и связанные веревками (аналогия с пленными, но несгибаемыми партизанами, чьи руки-страницы связаны у них за спиной).

«Инсталляция указывает на одновременно интеллектуальный (книги) и инфантильный (детская песочница) характер нашей ‘’партизанской’’ деятельности в мире современного искусства» — рассказывает Пепперштейн.

В настоящее время инсталляция находится в коллекции Русского музея в Петербурге.

Байка от Джона Кейджа (слева на фото):

Один молодой человек из Японии сделал все возможное для того, чтобы поехать на далекий остров и в течение трех лет изучать дзен-буддизм у признанного Учителя. По окончании этого периода, не получив никакого удовлетворения от занятий, он пришел к Учителю и сообщил о своем отъезде. Учитель сказал: «Вы были здесь три года. Почему бы вам не остаться еще на три месяца?». Ученик согласился, но по истечении этих трех месяцев он все еще чувствовал, что не достиг успеха. Когда он снова сказал учителю, что уезжает, тот ответил: «Вы пробыли здесь три года и три месяца. Останьтесь еще на три недели». Ученик остался, но безрезультатно. Когда он сказал Учителю, что абсолютно ничего не произошло, тот ответил: «Вы были здесь три года, три месяца и три недели. Останьтесь еще на три дня и если после этого вы не достигнете просветления, совершите самоубийство». На второй день молодой человек достиг просветления.

Вдоль Москва-реки ходят москварики,
Все начальники ходят, очкарики.
Вдоль Невы-реки ходят невырики,
Все молчальники ходят, все лирики.

Едет поезд, мигая фонариком:
Едет в гости невырик к москварикам
И садится, блаженствуя, в скверике,
Где гуляют сплошные холерики.

Вдоль Москва-реки ходят москварики,
Все жуют пирожки да сухарики,
Вдоль Hевы-реки ходят невырики,
С пивом хрупают рыбьи пузырики.

И глядят поминутно москварики
Кто на часики, кто в календарики,
И глядят поминутно невырики,
Как ползут под мостами буксирики.

Hе годится невырик в историки:
Он мечтает, гуляя во дворике,
И сплошные его каламбурики
Охраняют сплошные амурики.

А тем временем вертятся шарики,
Это думают думы москварики,
И за это их любят невырики,
И москварикам шлют панегирики!

Михаил Яснов

Владислав Мамышев-Монро. Христос Иисус Иосифович из серии «Жизнь замечательных Монро», конец 1990-х.