Выставка «Клуба авангардистов» в Бутырской тюрьме, февраль 1992’го. Над оформлением экспозиции работали сами заключённые.

«Ъ» писал в собственном репортаже:

«Потому и охраны на вернисаже не было никакой. По мнению Орешкина [начальник тюрьмы], любые инциденты были исключены. Осужденных на вернисаже было около двухсот, приглашенных «с воли» — около ста двадцати».

Текст Андрея Монастырского, наглядно иллюстрирующий его представление о прекрасном:

— Монах Бао Юй! Монах Бао Юй! — с удивлением слушает компания Шуберта поэму Эйхендорфа, которую тот читает в гостиной своего приятеля поэта Мёрике.
— Монах Бао Юй! Монах Бао Юй! — разносится по всему дому зычный голос Эйхендорфа.
— Но разве это поэма? — вскакивает со стула Шуберт, после того, как Эйхендорф перестал выкликать имя монаха Бао Юя.
— Это не поэма, это просто выкликание незнакомого нам имени! Объясните, причем здесь мы? — все более свирепеет Шуберт, подбегает к окну и долго смотрит на пустую улицу. Ничего не увидев, он возвращается на место, стыдясь своей вспышки и не глядя ни на кого из присутствующих.
— Моя поэтическая речь, как и всякая поэтическая речь раньше была насыщена пафосом, — объясняет Эйхендорф Шуберту свою поэму о Бао Юе. — В этой поэме я наконец смог отказаться от пафоса. Это же подвиг, Фридрих, как ты этого не понимаешь?
— О, милый Эйхендорф! Если бы это смутило меня! Пафос — дитя гордости. Все наши произведения пропитаны пафосом, потому что наша так называемая духовная жизнь сплошное самолюбование! Ты истинный герой, Эйхендорф (забыл, как тебя по имени). Но не в этом дело. Почему именно Бао Юй? Китаец?
— О, это очень просто, милый Фридрих! Бао Юй, главный герой романа «Сон в красном тереме» неожиданно пропадает в снежном поле, влекомый под руки двумя монахами — даосским и буддийским. Отец его, Цзя Чжэн, присутствует при этом, но так поражен происходящим и испуган, что не может вымолвить ни слова. Вспомнив этот эпизод, я вдруг почувствовал необходимость вмешаться и как бы от имени Цзя Чжэна стал звать Бао Юя, вот, собственно, и все.

Из воспоминаний Врубеля, когда Пригов увидел набросок картины с целующимися Брежневым и Хонекером, он сказал: «Дмитрий Владимирович, а почему бы вам не изобразить это на Берлинской стене?»

Ангел с пеной на устах
Мне сказал: «Пошел ты нах!»
Да пошел бы сам ты нах,
Ангел с пеной на устах...

Герман Лукомников

Олег Васильев. Белые лыжники, 1990 год.

Олег Каравайчук:

У таланта есть путь. Он это делает через определенный процесс. А гений сразу как-то со всех сторон может. И с конца, и с начала, и с середины. Пути у него нет. Потому что он разом сочиняет, совершенно неожиданное для себя. Фантазии и мысль таланта всегда середнячна. Невозможно создать гениальное при помощи замысла. Гениальное создает Бог или случай. И вот сразу необъяснимое, слепое, сразу. В этот момент идет какая-то зрячесть. Я не думаю, как мне сочинять. Если б я бы думал, я давно сдох от перенапряжения мозговой системы. Зачем я играю? Да потому, что в каждом из вас заложен гений. Только затоптан. Я когда играю, в вас что-то начинает прорастать. Я играю, а вы слышите мир.

B книге Джоанны Стингрей упоминается совершенно сюрреалистическая история, как в 1987 году Дэвид Боуи хотел купить права на историю ee приключений в СССР, снять фильм и сыграть в нем роль ленинградского музыканта и всеми известного иноагента Бориса Г.

Но Стингрей, боясь продешевить, продала права другим ребятам, которые так ничего и не сняли. А Д.Б. и Б.Г. позднее все-таки встретились лично.

Данила Давыдов. «Побочные ориентиры»

*
он был ещё маленьким
так с ноготок может ещё меньше
с молекулу атом субатомную частицу
совсем неведомым невидимым для окружающих
это создавало однако ж простор
возможность манипулятивных действий
принципиально безграничный набор преобразующих практик
может именно тут и кроется

*
так чтобы ничего не началось
или же чтобы никто не догадался что вот-вот начнётся
но при этом оно бы началось так сказать исподволь подспудно
или же напротив чтобы все ожидали: вот щас ка-ак
а оно бы даже и не подумывало

*
а изредка заглядывая за некие невыразимые
рамки или так сказать ограничивающие вешки
обнаруживаются самые неожиданные приметы
говорящие о происходящем не то чтобы полней и точней
но по крайней мере несколько иначе
и отчасти более занимательным способом

*
пройденный путь был довольно тяжёлым
но там впереди говорят будет хорошо так хорошо
что у тех кто говорит по сути и нет слов

*
плавать-то не умели но тем не менее поплыли
и знаете как-то неожиданно сложилось
плывут глядите-ка
а ведь буквально вчера так отчаивались
плакали убивались
больно было на них смотреть
ежели даже эти вот так
то может

*
меняют вот знаки которые лежат в основе
самого нашего существования
причём делают это не спросясь
это заставляет вспомнить как в прошлом году
наши коллеги выходили на иной уровень
на ином уровне было темно и затхло
только где-то в самом конце коридора
мерцала единственная лампочка да и та вскоре погасла

*
крыши были залиты светом
окна блестели
по улицам шли и шли и не было им конца

*
табуируем те слова которые могут вывести из равновесия
весь наш в целом почти идеально выстроенный конструкт
он ведь дорог нам не только самим фактом существования
но и в конце концов приложенными нашими усилиями
он ведь такой тёплый родной плюшевый
но в то же время глянцевый и сияющий
он ведь получше иных

*
с набережной открывался удивительный вид
открывался долго тяжело усилиями множества специалистов
открыли и тут же в неведомую даль убежал
пропали плоды трудов множества специалистов
и только внизу река течёт
унося с собой

*
в этих тривиальных картинках
есть нечто незаметное на первый взгляд
и только если всматриваться долго-долго
практически медитировать раствориться в изображении
потерять казавшиеся такими привычными ориентиры
в сущности отказаться от себя
можно заметить

Первый иностранный академик «Новой академии всяческих искусств» Тимура Новикова. Институцию создали в 1985 году, господин Вархолов присоединился к ней в роли академика годом позже.

Эдуард Лимонов очень подробно вспоминает про свои «столкновения» со смогистом Леонидом Губановым

На одной из вечеринок московской богемы 70-х Губанов отметелил приятеля Лимонова, и тот решил выступить в роли миротворца. Но все пошло не по плану.

— Зачем ты его так, он добродушный парень... — сказал я. — Он же свой, а ты его, как врага.
— А ты, Лимонов, не лезь не в свое дело и не пизди! Убирайся в свой Харьков, или откуда ты там приехал... — нагло улыбаясь, лобастый и губастый смотрел на меня исподлобья с тахты.

Слышали его отлично человек десять, в том числе Слава, какие-то девки, моя подруга Анна. Я вышел в большую комнату. Взял одну из кустарных витых бутылей, в которых Слава и Лия ставили на стол свой спирт, взвесил в руке. Бутыль была тяжелая… Я спрятал бутыль за спиной и вернулся в комнату, где сидел Ленька. Он как раз выдвинулся вперед из тахты, подымал или ставил свой бокал на пол.

— Извинись, — сказал я, — перед Игорем и передо мной, Ленька!
— Ты что, охуел! — он не понял, не увидел, что ли, руки, идущей за спину. Наверное, поверить не мог, что на его драгоценную особу, «гения», сейчас будут покушаться.
— Извинись! — заорал я. И, не дав ему слова сказать, нелогично проорав: — Получай, сука! — я ударил его по лобастой башке бутылкой.

Она разлетелась в осколки у него на голове, и он с криком «Убивают! Мама!» упал на пол. А я, изумляясь самому себе, стал бить его ногами. Не для того, чтобы убить, а чтоб не дать ему встать, потому что я видел, как он ловко избил Ворошилова. Вбежал именно Ворошилов и присоединился ко мне немедленно. Ленька закрыл голову и лицо руками и только вскрикивал: «Убивают! Убивают!» Нас совместными усилиями оттащили, и мы бежали через ночь к метро, где сели в такси. Анна всю дорогу приговаривала: «Вы убили его, звери! Вы убили Леньку!» Я закрывал ей рот ладонью и бил локтем в грудь. Шофер мог прямиком отвезти нас в милицию.

Я вспомнил эту историю, когда увидел на фотографии Губанова характерный шрам на лбу. И подумал, а не Лимонова ли эта работа?

Александр Виноградов и Владимир Дубосарский.«Ню», 2007 год.

Елена Шварц