Трамповский кумир Уильям Мак-Кинли сделал свой главный протекционистский выпад – добился установления заградительных импортных тарифов -- в 1890 году, еще будучи конгрессменом, а не президентом.
А через три года разгорелась российско-германская таможенная война.

Вряд ли это было совпадением.
Тарифные барьеры Мак-Кинли были установлены, в том числе, и для поставок стали, крупнейшими экспортерами которой были как раз немецкие концерны. Возможно поэтому – в надежде на «снисхождение» заокеанских контрагентов – Берлин установил льготные пошлины для сельхозпродукции из США. Что, в свою очередь, негативно отразилось на соответствующих российских поставках.
При том что зерновой и хлебный экспорт были в то время основной статьей дохода Российской империи. А Германия – её ключевым торговым партнёром.
В результате страны заключили компромиссный торговый договор. Но параллельно Санкт-Петербург активизировал сближение с Парижем, главным немецким недругом в континентальной Европе.

Если проводить исторические параллели, то непрямым (но как бы не главным ожидаемым) следствием трамповского тарифного демарша может стать торгово-экономический клинч между Россией и Китаем.
Понятно, что во времена Мак-Кинли против кайзеровской Германии играла, прежде всего, Британия. А США только задумывались о сверхдержавных амбициях.
Сегодня же китайское усиление угрожает именно американскому доминированию.
Более того, в конце XIX века именно Берлин был флагманом протекционизма.
А теперь Пекин оказывается едва ли не последним в мире защитником свободы торговли.

Но англо-германское противостояние было обусловлено отчасти внутри-династическими спорами, отчасти геополитикой (борьба за Хартленд и т.п.).
У Трампа к Си претензии сугубо геоэкономические. Он не про ценности -- он про интересы.

Тем показательнее и парадоксальнее, что для продвижения своей realeconomik 47-й президент США использует чисто административные рычаги.
Правда, с их помощью трамповский «День освобождения» освобождает другие страны от бюрократических процедур, регламентируемых правилами «ценностной» игры.

Трамп крайне комплиментарно отозвался о Франциске и даже распорядился приспустить флаги в память об ушедшем понтифике.

Но если 47-й президент США – «могильщик глобализма», то католическая церковь – самый старый из ныне существующих и весьма успешный глобалистский проект.
В каком-то смысле Ватикан для Трампа даже опаснее, чем «коммуно-капиталистический» Китай.
Тем более -- с учетом значительного «полевения» Святого Престола при Франциске.

Другое дело, что Ватикан и Пекин – мягко говоря, не союзники. Поэтому Франциску, несмотря на неоднократно высказывавшиеся им соответствующие пожелания, так и не удалось побывать в Поднебесной – власти КНР не одобрили этот визит. Также до сих пор римская курия не получила права назначать китайских епископов.
При том, что китайско-ватиканский альянс мог бы стать серьезной (а то и непреодолимой) преградой для Трампа. Поскольку в орбите такого союза сразу оказались бы и католическая часть Европы, и практически вся Южная Америка.

По этой же причине успех трамповско тарифного «блицкрига» в немалой степени зависит от исхода конклава.
Если новым папой римским станет Маттео Дзуппи, заметно активизировавший контакты с Пекином на почве совместных попыток урегулировать украинский кризис, -- смерть Франциска может сыграть для Трампа роль «черного лебедя».

Своим выпадом в адрес «Почты России» ковальчуковская Счетная палата создает Максиму Орешкину одновременно и возможности, и риски.

Теперь, – например, для решения обозначенных СП долговых проблем, -- главный (официальный) кремлевский куратор почтовой госмонополии получает повод вернуться к идее инфраструктурного сбора с маркетплейсов.
Тем более, что крупнейший из них – Wildberries – теперь тоже под его патронажем.
И именно высокому покровительству (хотя и не только орешкинскому) Татьяна Ким обязана окончательным выдавливанием из бизнеса своего бывшего мужа Владислава Бакальчука.

С другой стороны, угроза ретрансляции соответствующих возросших издержек на конечного потребителя никуда не исчезла.
Либо – маркетплейсам придется свести к минимуму продажу зарубежных товаров, требующих использования «почтовой» логистики. Что, впрочем, не отменяет роста цен «на конце цепочки».

В эпоху торговых войн второй, «вынужденно протекционистский», сценарий представляется вполне рабочим.
Другое дело, что он едва ли отвечает как орешкинским экономическим воззрениям, так и (что намного серьезнее) интересам силовых кланов, патронирующих «Почту России» и таможню.

Никита Михалков похвалил «Пророк» и Юру Борисова.

Казалось бы, свободолюбивый и тираноборческий пафос, которым проникнут этот мюзикл-байопик, должен быть, как минимум, чужд главному «бесогону» страны.
Но у большинства отечественных охранителей и «поборников свобод» есть нечто общее.
Это – «ресурсный консерватизм». Рента, стремление ее консолидировать и/или контролировать определяют действия и тех, и других.
Возможно, потому, что обе эти «партии» вышли из дворянства. Генеалогически или ментально – не суть важно.
Важнее, что это – служилое, а не предпринимательское сословие.

Отсюда следует не только настороженное (в лучшем случае) отношение общества к бизнесу, на что часто сетует Владимир Потанин, кстати, тоже ресурсократ в анамнезе.
По той же причине, несмотря на частые апелляции отечественных экономических (и политических) «антилибералов» к Фридриху Листу, страна так и не смогла реализовать полноценный и эффективный протекционистский проект.
Когда «дворяне» или «неодворяне» провозглашают учение Листа «всесильным и единственно верным» -- дело не может кончиться ничем иным, кроме как переделом собственности, существующей. А никак не созданием (созиданием) новой.

В распоряжении клана Патрушевых оказывается крупнейший массив данных о неофициальных доходах граждан.

Практически одновременно в Госдуме подготовили законопроект, предусматривающий ₽50-тысячные штрафы для собственников квартир, сдающих их без договора или согласия соседей. По факту речь идет о попытке обеления рынка аренды.
Что логично и ожидаемо на фоне падения доходов бюджета (прежде всего, -- нефтегазовых) и весьма высокой вероятностью сокращения расходов на ₽2 трлн – из-за силуановских планов снизить цену отсечения в рамках бюджетного правила.

С учетом того, сколько квартир выставляется на Аvito, Россельхозбанк как совладелец агрегатора становится крайне ценным источником информации для ФНС.
А, соответственно, Михаил Мишустин, чьему правительству всё сложнее сводить концы с концами, должен внимательнее относиться к запросам и снисходительнее – к промахам патронирующей РСХБ патрушевской «ветки».

Пока председатель правления Союза писателей России (СПР) Владимир Мединский возвращался к роли главного переговорщика с Украиной, силовики занялись его издателем «Эксмо».

Еще один факт, заставляющий усомниться в случайности совпадения, -- президентское поручение правительству меньше чем за месяц подготовить предложения по передаче регулирования книжной отрасли от Минцифры к Минкультуры.
Таким образом, дан ход бюрократическому оформлению идеи, высказанной на мартовском заседании Совета по культуре и искусству. А высказал ее предшественник Мединского на посту главы СПР Николай Иванов.
Но, в отличие от статусных писателей, для книгоиздателей (и книготорговцев) – для «Эксмо», в первую очередь, -- уход под Минкультуры сулит скорее риски, нежели возможности. И дело не в усилении контроля над контентом (для чего у государства и так достаточно ресурсов). Когда цифровые каналы дистрибуции всё больше доминируют над традиционными/оффлайновыми – наличие у отрасли именно «цифрового» регулятора логичнее хотя бы потому что он более «заточен» на борьбу с сетевым пиратством.

В этом смысле инициатива Николая Иванова была чем-то вроде poison pill, призванной минимизировать (а то и вовсе обнулить) те «книжные» бонусы, которые должна была извлечь из смены руководства СПР группа влияния, стоящая за Мединским и владельцем «Эксмо» Олегом Новиковым.
А нынешняя атака с использованием «тяжелой» экстремистской статьи, возможно, призвана отвадить Новикова от попыток предотвратить фактический передел отрасли (причем, не в его пользу), сыграв на очередном, хотя и во многом символическом, усилении Мединского.

Поддержав трикстер-публицистов с их идеей «пенсионной отмены», Константин Малофеев ожидаемо попал под вал критики со стороны своих недавних соратников по «борьбе с Ханааном».

Такое развитие событий чувствительно и критично не только и не столько для самого фронтмена «партии Царьграда».
Вопрос о пенсиях (= о будущем) способен поколебать патриотический лагерь намного сильнее, чем споры о роли Ленина и Сталина (= о прошлом). Достаточно вспомнить, какой удар по «посткрымскому консенсусу» нанесло повышение пенсионного возраста в 2018-м. И что потом поспособствовало восстановлению единства нации. (Хотя, конечно, здесь «после» никоим образом не подразумевает «вследствие»).

Поэтому следующим логичным шагом, – уже со стороны властей, а не возмущенных национально-, но социально-ориентированных гражданских активистов, -- должна стать жесткая (не взирая на лица и прошлые заслуги) отповедь Малофееву.
И ответную реплику главного (после президента) публичного легиста Андрея Клишаса уже можно рассматривать как «желтую карточку».
Но отмена «пенсионной отмены» автоматически не отменяет пенсионной проблемы.
Наоборот, варианты ее решения становятся тем болезненнее -- чем больше текущие бюджетные расходы казны и чем хуже пополняется ФНБ, изначально как раз призванный балансировать бюджет Пенсионного (ныне –Социального) фонда.
Социал-дарвинистские рецепты – малофеевский и, по сути подобный ему, предполагающий новое повышение пенсионного возраста, -- вроде как неприемлемы.
Повышение налогов на труд (=взносов в Соцфонд), особенно на фоне «революции зарплат», приведет уже не к «мягкой», а вполне жесткой посадке экономики.

Пожалуй, единственный выход – сделать так, чтобы в пополнении Соцфонда участвовали абсолютно все работодатели/работники. Т.е. – полностью «зачистить» т.н. неформальный сектор экономики.
Благо такую атаку на «основы существования» почти 16 млн человек можно как раз обосновать социальной справедливостью (в том числе и по отношению к «белому» бизнесу), стремлением избежать пенсионного кризиса в будущем и т.п.

И как бы такое решение пенсионной проблемы не оказалось «терновым кустом», ради броска в который и затевался малофеевский гамбит.
Не предприниматели, но именно финансовые посредники/ перераспределители ренты (каковым в анамнезе и является Малофеев) выиграют в результате демонтажа «гаражной экономики» и появления целого ряда активов, которые будут нуждаться в привлечении капиталов, создании публичной кредитной истории, а то и в IPO.

Разумеется, нельзя исключать, что, – как это нередко бывает, когда ущемляются конкретные интересы и теряются реальные доходы, -- новое «раскулачивание» вызовет сопротивление если не всех, то достаточно большого числа «раскулачиваемых».
Но отечественный исторический опыт также показывает, сколь велика корреляция между вспышками народного гнева и обильным инвестированием в лояльность «малых, но избранных».
Иными словами, даже при таком, в целом неблагоприятном, сценарии «партия (передела) ренты» не будет в накладе.

Конфликт Трампа с Маском —американская (ин)версия пригожинского мятежа.
Тем символичнее, что «тёмный просветитель» Ярвин Кертис,считающийся «духовным наставником» Маска, уподобил DOGE (незадолго до масковской отставки) оркестру шимпанзе, исполняющему Вагнера.

Можно спорить о том, насколько релевантно популярное в западной либеральной прессе сравнение Кертиса с Дугиным (а тогда Маск —аналог Малофеева?).
Но очевидно, что у России и США появляется (или скорее более ярко проявляется) ещё одна общая особенность — неискоренимость противоречий между желающими перехватить/перераспределить административную ренту, и теми, кто заинтересован в её обнулении как таковом.
Между этими «партиями» возможен тактический альянс. Поскольку всегда найдутся элитные группы, чье существование мешает как сторонникам новой корпоративизации государства, так и предпринимателям «без границ».

Но, как показывает и российский, и теперь уже американский опыт, такие союзы не могут быть долгосрочными.

Иранская ядерная программа, как минимум, на 5 лет старше Исламской республики.
Более того, идеолог и создатель последней Рухолла Хомейни в 1980-м приостановил все атомные разработки в стране, назвав их «антиисламским явлением».

Тот факт, что вскоре Тегеран не просто реанимировал высокотехнологичное начинание поверженного шаха (в части строительства АЭС Бушер), но даже занялся обогащением урана, дав повод для обвинений в стремлении создать ядерное оружие, -- яркое доказательство серьезных противоречий в высшем иранском руководстве.
А точнее – неспособности аятолл полностью определять развитие созданного ими теократического режима.

Это кажется парадоксом лишь на первый взгляд.
Ленинский «закон стоимости революции» работает вне зависимости от того, кто ее инициирует – безбожники-марксисты или религиозные радикалы.
Другое дело, что у большевиков было две «силовых» опоры – РККА и ЧК, чему отчасти способствовала Первая мировая война и наличие большого числа не только солдат, но также младших, а иногда и старших, офицеров, ставших на сторону новой власти.
Хомейни и его сподвижники не могли рассчитывать на столь же значительную поддержку в армейских кругах.
В результате созданный «живым творчеством масс» Корпус стражей исламской революции (КСИР) стал де-факто монопольным «оператором» революционного насилия. Что в свою очередь, не могло не наделить его политической (а затем и экономической) субъектностью.

При этом реанимация и милитаризация иранской ядерной программы – едва ли не самое яркое проявление КСИРовской «своей игры».
Не случайно, 4-й иранский президент Хашеми Рафсанджани, который еще во время войны с Ираком пытался наладить контакт с пакистанским атомщиком Абдулом Кадыром Ханом, считается и одним из основателей КСИР.
Тогда как духовный преемник Хомейни, нынешний рахбар Али Хаменеи еще в 2005-м году издал фетву, согласно которой создание, накопление и применение ядерного оружия запрещено исламом.

Понятно, что внешнее давление вынуждало иранские власти микшировать имеющиеся противоречия, тем самым де-факто усиливая позиции КСИР.
С другой стороны, уничтожение производств, связанных с обогащением урана, -- не просто обнуление главного «милитаристического» компонента иранской ядерной программы, но и лишение «стражей» ключевого актива.
Это – намного более серьезный и системный удар по «стражам», чем ликвидация даже самых влиятельных командиров. Потеряв возможность капитализировать контроль над «ядерной дубинкой», КСИР лишается главного преимущества перед политическими конкурентами – прежде всего, религиозными консерваторами (во главе с Хаменеи) и либералами (во главе с Пезешкианом).

Впрочем, усматривать в таком дисконтировании иранских силовиков предпосылки для падения «режима аятолл», -- значит, по меньшей мере, «подгонять решение под ответ».
Особенно, до тех пор, пока у «стражей» остаются поводы для оправдания своего существования и усиления.
В этом смысле Израиль нужен КСИР не меньше, чем центрифуги для обогащения урана.