Forwarded from заметки на полях
Елизавету Александрову-Зорину признали «иноагенткой»; самое время напомнить, что у нее есть хорошая авторская страница о шведской литературе на «Горьком» https://gorky.media/autor/aleksandrova-zorina/
«Горький»
Александрова-Зорина — «Горький»
Полулегендарный уже в узких кругах долгострой наконец вышел https://www.group-telegram.com/individuumbooks/1968
Telegram
Порез бумагой
👵 Новинка возрастом в 620 лет, полная версия классического текста женщины о женщинах впервые на русском языке — открываем долгожданный предзаказ на «Книгу о Граде женском» Кристины Пизанской в переводе Натальи Долгоруковой, Ольги Школьниковой и Павла Бычкова.…
Если вы не готовы к тому, что вашу дебютную книгу, на которую вы убили два года жизни, на второй год на аудиосервисах прослушают всего 40 раз, лучше не начинайте писать. Или пишите для себя.
Если ты не столичный писатель из тусовки (желательно с традиционно привлекательной внешностью), сначала издатель вяло попробует тебя продвинуть, потом на тебя забьют, а потом от бессилия на продвижение забьешь и ты сам, потому что лучше потратишь силы на письмо, а не на бессмысленную черную дыру экономики внимания
Тут как бы еще задать вопрос, чего ты ожидал, берясь за одну из самых неблагодарных работ в мире. Но фрустрацию никуда не денешь.
Если ты не столичный писатель из тусовки (желательно с традиционно привлекательной внешностью), сначала издатель вяло попробует тебя продвинуть, потом на тебя забьют, а потом от бессилия на продвижение забьешь и ты сам, потому что лучше потратишь силы на письмо, а не на бессмысленную черную дыру экономики внимания
Тут как бы еще задать вопрос, чего ты ожидал, берясь за одну из самых неблагодарных работ в мире. Но фрустрацию никуда не денешь.
Книгижарь
Когда обложку делает нейросеть Яндекс Книги, подсмотрено у Крылова
Вот что ни говорите, а разница между обложками, написанными ИИ, и обложками рукотворными небо и земля
И я понимаю, когда маленькие издатели экономят на художниках, но Яндекс, продвигающий свой рисовательный бот, когда тонны талантливых авторов в России сидят без работы, своим отношением скорее отталкивает
И я понимаю, когда маленькие издатели экономят на художниках, но Яндекс, продвигающий свой рисовательный бот, когда тонны талантливых авторов в России сидят без работы, своим отношением скорее отталкивает
Forwarded from Grownups_Not_Only (Alexandra Bazhenova-Sorokina)
Фольклорист-антрополог Надежды Рычкова из подкаста «Мрачные сказки» сделала гид по фольклору народов России, подчеркивая самобытность и разнообразие, а не колониальную идею «все сказки одинаковые». Такое мы любим.
www.pravilamag.ru
Ох уж эти сказочники: гид по сказкам народов России
Есть мнение, что сказки всех народов похожи. Это отчасти действительно так: у многих народов мы найдем сказки о животных, бытовые и волшебные, а еще обнаружим невероятно похожие сюжеты и героев. Однако дело усложняется, когда касается текстов коренных народов…
Forwarded from Кафка на завтрак
...когда я спозаранку шел на работу, все было мне до того противно и скучно, что я, хоть даже и не особенно опаздывал, вдруг припустил бегом — ни с какой иной целью, кроме как немного встряхнуть отвратительность окружающего мира и сделать ее хоть чуточку выносимее.
Письма Фелиции, 21.02.1913, 29 лет
Письма Фелиции, 21.02.1913, 29 лет
Сегодня вспоминаю свой рассказ двухлетней давности
С тех пор кое-что в моих текстах концептуально поменялось. Для сборника он будет уже немного в другом виде https://discours.io/expo/literature/prose/fatherland-defender-day
С тех пор кое-что в моих текстах концептуально поменялось. Для сборника он будет уже немного в другом виде https://discours.io/expo/literature/prose/fatherland-defender-day
Discours
Открытый журнал о культуре, науке, искусстве и обществе с горизонтальной редакцией.
Книгижарь
Говорят, Королев. Вы можете запрятать писателя в колонию, но слово не запрячете
Кстати о словах.
Российская культура за три года войны прошла ряд метаморфоз, нагляднее всего это проявилось в антивоенной литературе.
Я недавно задумался, что у текстов, вышедших в каждый год войны, есть свой характер. Они понемногу менялись. Классификация точная, конечно, потребовала бы кучу времени и не факт, что возможна. Но все равно видишь некий спектр. От шоковых откликов первых месяцев (условно стихи Лукомникова, антология в «Прочтении», первые номера ROAR) до попыток осмыслить катастрофу («У фашистов мало краски», «Длится февраль» Влади, 13 репортажей из воюющей России). Начался жанровый эксперимент («Мышь» Филиппова, «Двести третий день зимы» Птицевой, «Раз мальчишка, два мальчишка» Демишкевич). Разговор об опыте эмиграции (еще одна антология Прочтения, «Курорт» Секисова, «Фокус» Степановой).
И это если брать очень условно очень ограниченный круг текстов, которые были изданы и набирали тысячи, десятки тысяч кликов и прочтений. И море текстов изданы в самиздатах, в зинах, либо еще не изданы вообще.
При этом Z-культура, если отбросить брезгливость и посмотреть на нее поближе, существовала в разном наполнении в ситуациях сразу после начала войны, до мятежа Пригожина (когда появились бюджеты и стало модно прославлять «музыкантов») и после — когда о Пригожине писать стало как-то неудобно, а особенных военных побед не появилось. Не писать же о взятии села, в котором до войны три человека жили.
И даже при всей медийной и финансовой поддержке государства (помните пиар RT-шного сборника стихов через Госуслуги?) за пределами уZкой тусовки известной стала только Анна Долгарева с сомнительными рифмами «во мне — в говне». И то ее моментально принялись травить за то, что она украинка (денацификация шла по плану, ага). А так — бесконечное нытье, требование больше бабок, порождение союзов и собраний один бессмысленнее другого, создание новых бессмысленных премий и попытки оживить умирающие старые, которым критики зачем-то придают вес настоящих новостей.
Единственным заметным Z-автором же стал... да-да, вы догадались, Денис Чернухин. Ирония в том, что он довел ура-патриотический угар до гениальной самопародии, совершенно того не желая. Зависть к внезапному успеху мемного персонажа была так сильна, что некоторое время автором стихов со "СЛОВНО" даже пытался себя выставить Пелевин курильщика, но имя автора намертво прилепилось к шедевру, да и Пелевин при всем желании настолько смешно писать не сумел бы.
Тут можно разные причины называть того, что к четвертому году войны зетники провалились на культурном фронте тоже. Может, нет таланта, может, ума. Может, без понятной цели этой никому не нужной войны не о чем и писать. Может, личные амбиции и бабки недостаточное топливо для текстов. А может, сам культурный багаж человечества сопротивляется человеконенавистническим текстам, как предположил Сандалов.
Как бы то ни было, антивоенная волна текстов уже оставила в культуре глубокий отпечаток. А Z-текстам, похоже, уготована судьба нацистских романов и опереток — быть забытыми, даже если завтра Путин объявит себя победителем и заглушит технику.
Российская культура за три года войны прошла ряд метаморфоз, нагляднее всего это проявилось в антивоенной литературе.
Я недавно задумался, что у текстов, вышедших в каждый год войны, есть свой характер. Они понемногу менялись. Классификация точная, конечно, потребовала бы кучу времени и не факт, что возможна. Но все равно видишь некий спектр. От шоковых откликов первых месяцев (условно стихи Лукомникова, антология в «Прочтении», первые номера ROAR) до попыток осмыслить катастрофу («У фашистов мало краски», «Длится февраль» Влади, 13 репортажей из воюющей России). Начался жанровый эксперимент («Мышь» Филиппова, «Двести третий день зимы» Птицевой, «Раз мальчишка, два мальчишка» Демишкевич). Разговор об опыте эмиграции (еще одна антология Прочтения, «Курорт» Секисова, «Фокус» Степановой).
И это если брать очень условно очень ограниченный круг текстов, которые были изданы и набирали тысячи, десятки тысяч кликов и прочтений. И море текстов изданы в самиздатах, в зинах, либо еще не изданы вообще.
При этом Z-культура, если отбросить брезгливость и посмотреть на нее поближе, существовала в разном наполнении в ситуациях сразу после начала войны, до мятежа Пригожина (когда появились бюджеты и стало модно прославлять «музыкантов») и после — когда о Пригожине писать стало как-то неудобно, а особенных военных побед не появилось. Не писать же о взятии села, в котором до войны три человека жили.
И даже при всей медийной и финансовой поддержке государства (помните пиар RT-шного сборника стихов через Госуслуги?) за пределами уZкой тусовки известной стала только Анна Долгарева с сомнительными рифмами «во мне — в говне». И то ее моментально принялись травить за то, что она украинка (денацификация шла по плану, ага). А так — бесконечное нытье, требование больше бабок, порождение союзов и собраний один бессмысленнее другого, создание новых бессмысленных премий и попытки оживить умирающие старые, которым критики зачем-то придают вес настоящих новостей.
Единственным заметным Z-автором же стал... да-да, вы догадались, Денис Чернухин. Ирония в том, что он довел ура-патриотический угар до гениальной самопародии, совершенно того не желая. Зависть к внезапному успеху мемного персонажа была так сильна, что некоторое время автором стихов со "СЛОВНО" даже пытался себя выставить Пелевин курильщика, но имя автора намертво прилепилось к шедевру, да и Пелевин при всем желании настолько смешно писать не сумел бы.
Тут можно разные причины называть того, что к четвертому году войны зетники провалились на культурном фронте тоже. Может, нет таланта, может, ума. Может, без понятной цели этой никому не нужной войны не о чем и писать. Может, личные амбиции и бабки недостаточное топливо для текстов. А может, сам культурный багаж человечества сопротивляется человеконенавистническим текстам, как предположил Сандалов.
Как бы то ни было, антивоенная волна текстов уже оставила в культуре глубокий отпечаток. А Z-текстам, похоже, уготована судьба нацистских романов и опереток — быть забытыми, даже если завтра Путин объявит себя победителем и заглушит технику.
Forwarded from Книги, горы и стендап
Хакир Мадхубути
Посвящается независимым книжным и библиотекарям
По утрам, когда больно и мутно,
когда не могу писать
или выражать свои мысли,
когда не слышу музыку внутри,
необходимую для завершения
стихотворений и эссе,
которые давно пора сдавать редактору — тогда приходится остановиться.
Перестать подходить к телефону,
правильно питаться, бегать положенные километры, проверять почту и заниматься любовью
(тогда и дети перестают звонить, потому что я сам им не звоню).
Я ухожу на север, в ближайшую библиотеку или старый книжный магазин.
Моё убежище, дающее энергию тишины,
пристанище уму.
Мне не помогают лазурные пляжи,
парки аттракционов, тихие церквушки в зелени лесов.
Многоэтажные ТЦ, сетевые книжные супермаркеты, горные тропинки или затерянные в Карибском море острова.
Моё святилище — маяки свободы книжных полок, забытые поэты, никем ни читанные антропологи, никому неизвестные доценты, гении самиздата, нераспроданные дебютные романы, написанные со скоростью света бестселлеры, мудрые историки и теологи, нобелевки, пулицеры и другие лауреаты, поэты и прозаики, малотиражные вундеркинды и великие ученые.
Всё это — витамины для моего медленного мозга и оставшегося на обочине духа, когда приходит зима творчества.
Я не верю улыбающимся политикам, лицензированным докторам, зеброголовым банкирам, агентам по торговле недвижимостью или автодилерам, не верю и поющим священникам.
Я верю в книги.
Есть удобный аргумент, что знание, если оно не упаковано в плотный компьютерный формат, а остаётся страницами выстраданных слов, танцующего текста, скрупулезно и задумчиво написанного мне подобными и неподобными,
неаккуратно расставленное на полках в уровень с открытыми сердцами и умами, становится профилактическим лекарством, помогающим мне вернуться к чистым страницам незаконченных идей, пересмотреть, переработать и написать новыми словами о новых мирах
и их причудливых оригинальных формах,
а потом превратить в книги,
и я надеюсь, что они появятся на полках
библиотек, книжных магазинов, домов и других святилищ знания,
Их будут находить и листать
имеющие уши и глаза любители читать, писать, держать в руках,
все те,
кто ищет прибежища,
ищет уединения
ищет пространства «да»,
ищет операций на открытом сердце
без скальпеля.
Перевод: Наташа Пресс
Украла у Тони
Посвящается независимым книжным и библиотекарям
По утрам, когда больно и мутно,
когда не могу писать
или выражать свои мысли,
когда не слышу музыку внутри,
необходимую для завершения
стихотворений и эссе,
которые давно пора сдавать редактору — тогда приходится остановиться.
Перестать подходить к телефону,
правильно питаться, бегать положенные километры, проверять почту и заниматься любовью
(тогда и дети перестают звонить, потому что я сам им не звоню).
Я ухожу на север, в ближайшую библиотеку или старый книжный магазин.
Моё убежище, дающее энергию тишины,
пристанище уму.
Мне не помогают лазурные пляжи,
парки аттракционов, тихие церквушки в зелени лесов.
Многоэтажные ТЦ, сетевые книжные супермаркеты, горные тропинки или затерянные в Карибском море острова.
Моё святилище — маяки свободы книжных полок, забытые поэты, никем ни читанные антропологи, никому неизвестные доценты, гении самиздата, нераспроданные дебютные романы, написанные со скоростью света бестселлеры, мудрые историки и теологи, нобелевки, пулицеры и другие лауреаты, поэты и прозаики, малотиражные вундеркинды и великие ученые.
Всё это — витамины для моего медленного мозга и оставшегося на обочине духа, когда приходит зима творчества.
Я не верю улыбающимся политикам, лицензированным докторам, зеброголовым банкирам, агентам по торговле недвижимостью или автодилерам, не верю и поющим священникам.
Я верю в книги.
Есть удобный аргумент, что знание, если оно не упаковано в плотный компьютерный формат, а остаётся страницами выстраданных слов, танцующего текста, скрупулезно и задумчиво написанного мне подобными и неподобными,
неаккуратно расставленное на полках в уровень с открытыми сердцами и умами, становится профилактическим лекарством, помогающим мне вернуться к чистым страницам незаконченных идей, пересмотреть, переработать и написать новыми словами о новых мирах
и их причудливых оригинальных формах,
а потом превратить в книги,
и я надеюсь, что они появятся на полках
библиотек, книжных магазинов, домов и других святилищ знания,
Их будут находить и листать
имеющие уши и глаза любители читать, писать, держать в руках,
все те,
кто ищет прибежища,
ищет уединения
ищет пространства «да»,
ищет операций на открытом сердце
без скальпеля.
Перевод: Наташа Пресс
Украла у Тони
Книгижарь
Кстати о словах. Российская культура за три года войны прошла ряд метаморфоз, нагляднее всего это проявилось в антивоенной литературе. Я недавно задумался, что у текстов, вышедших в каждый год войны, есть свой характер. Они понемногу менялись. Классификация…
Вот стоило написать о том, что Z-культура патологически не способна породить ничего интересного с художественной точки зрения, только жалобы и доносы, как Пелевин курильщика… нет, ничего не написал, а снова начал клянчить деняк! https://www.group-telegram.com/comradepelevin/15368
Конечно, творческий труд сейчас самый неблагодарный в мире (читайте Дерезевица) и автора мема про «гномов-хуекрадов» можно было бы пожалеть, но сочувствие я приберегу для кого-нибудь другого
Конечно, творческий труд сейчас самый неблагодарный в мире (читайте Дерезевица) и автора мема про «гномов-хуекрадов» можно было бы пожалеть, но сочувствие я приберегу для кого-нибудь другого
Telegram
Александр Пелевин Z
Дорогие товарищи читатели. Так вышло, что, несмотря на визиты в телевизор и поездки по стране, случилось у меня в последнюю неделю несколько крайне неприятных вещей.
И пришлось жестко потратиться - вплоть до того, что я буквально разорен до следующих гонораров.…
И пришлось жестко потратиться - вплоть до того, что я буквально разорен до следующих гонораров.…
Два года назад писал про один рассказ, который будем читать на моем курсе «Медленного чтения». Это о том, что со временем тексты могут настаиваться и раскрываться по-новому, как старое вино.
«Читаю безумные сообщения из Верхнего Ларса и вспоминаю рассказ Кортасара «Южное шоссе».
По сюжету шоссе на Париж встало в многокилометровую пробку — то ли из-за трещин, то ли из-за перекрытия дороги. Пробка стоит много дней, и со временем в ней налаживается новая жизнь: люди торгуют друг с другом водой и едой, обыскивают соседние деревни в поисках бензина, собираются во враждующие кланы, занимаются сексом, умирают. Ходят слухи, что впереди уже маячит город, — но пробка длится недели, и конца ей не видно.
А потом все заканчивается, машины набирают скорость и разъезжаются, и влюбившийся герой понимает, что его грезам о любви в Париже не суждено сбыться, ведь все, что было на Южном шоссе, осталось на Южном шоссе.
Но жизнь не только бессовестнее литературы, но еще и абсурднее. И на кпп в Ларсе оказались как люди антивоенных взглядов, так и zиганутые, которые забыли снять с антенны георгиевскую ленточку. Потому что стать «одним процентом мармеладок» не хочет никто».
«Читаю безумные сообщения из Верхнего Ларса и вспоминаю рассказ Кортасара «Южное шоссе».
По сюжету шоссе на Париж встало в многокилометровую пробку — то ли из-за трещин, то ли из-за перекрытия дороги. Пробка стоит много дней, и со временем в ней налаживается новая жизнь: люди торгуют друг с другом водой и едой, обыскивают соседние деревни в поисках бензина, собираются во враждующие кланы, занимаются сексом, умирают. Ходят слухи, что впереди уже маячит город, — но пробка длится недели, и конца ей не видно.
А потом все заканчивается, машины набирают скорость и разъезжаются, и влюбившийся герой понимает, что его грезам о любви в Париже не суждено сбыться, ведь все, что было на Южном шоссе, осталось на Южном шоссе.
Но жизнь не только бессовестнее литературы, но еще и абсурднее. И на кпп в Ларсе оказались как люди антивоенных взглядов, так и zиганутые, которые забыли снять с антенны георгиевскую ленточку. Потому что стать «одним процентом мармеладок» не хочет никто».