​​Кажется удивительным, но многие книги, подвергшиеся политической цензуре век назад, переиздаются в полном виде только сейчас. Роман Ханса Фаллады «Что же дальше, маленький человек?», посвящённый Великой депрессии в Веймарской республике, в 1932ом вышел сокращённым на четверть, а уже год спустя и вовсе сжигался на кострах. Во времена объединённой Германии книгу всё так же продолжали переиздавать с сокращениями, и только в 2016 выпустили в том самом виде, в котором Фаллада её и создал. Восемь лет спустя полную версию романа в обновлённом переводе можно прочитать и на русском: к ярмарке Non/Fiction издательство «Синдбад» выпустило «Что же дальше...» в новом переводе Дарьи Андреевой.

Почти век спустя история «одного из шести миллионов ничтожеств» и описание того, «как это ничтожество чувствует, размышляет и страдает» вызывает далеко не только жалость. Её герои – юные новобрачные, Йоханнес Пиннеберг и его жена Эмма по прозвищу Овечка, настолько наивны и неприспособленны к жизни, что заводить ребёнка – как будто бы последнее, что им стоит делать. Но, как вы можете догадаться, Эмма уже беременна, Йоханнес уже смирился со скорой примеркой роли отца, и эти двое, у которых во всём мире, несмотря на наличие здравствующих кровных родственников, нет никого, кроме друг друга, пытаются устроить свою новую жизнь и свести концы с концами. Периодически каждый из них совершает какой-нибудь глупый поступок в духе рассказов О Генри, но вместо того, чтобы испытывать умиление, современный читатель скорее думает о том, что Йоханнес и Овечка не отличаются умом и сообразительностью. В другие же моменты, когда герои размышляют о своей жизни, в которой от них самих зависит чуть больше, чем ничего, хочется написать на ватмане Я/Мы Йоханнес Пиннеберг и выйти с ним на одиночный пикет.

«Он один из миллионов, к нему обращают свои речи министры, его уговаривают затянуть пояс, принести жертву, ощутить себя немцем, положить деньги в сберкассу и проголосовать за правящую партию. Иногда он поддаётся на уговоры, иногда нет, но в любом случае не верит им ни на грош»

Написан «Маленький человек...» языком, скорее, драматургическим, чем романным. По сути, перед нами многоактовая пьеса с небольшим набором декораций, большую часть которой занимают диалоги персонажей. Основной текст служит для того же, для чего нужны ремарки – обозначает время и место действия и даёт скудное описание ситуации и эмоционального состояния героев. Всё-таки литературная Германия тридцатых – это Германия Бертольда Брехта с его эпическим театром, и Фаллада, как представитель «новой вещественности», хоть и избегает отчуждения, а вместо аллегорий предпочитает бьющий в лоб реализм в духе ранних романов Достоевского, не смог противиться влиянию брехтовской эстетики. Его рассказ о «маленьких людях» не удостаивается цветастого языка, богатой образности и афористичности, и именно это помогает читателю не отвлекаться от героев ни на секунду и хотя бы на время чтения быть с ними на одном уровне. Том самом уровне, где спорят не как проще заполучить роскошества и богатства, а можно ли человеку унижаться во благо его любимых или сохранение себя – это и есть самая большая доступная нам в этой жизни роскошь.

Среди читателей нон-фикшн литературы есть расхожее мнение, что часто всё самое важное и интересное выносят во вступления, таким образом заманивая читать остальной текст в ожидании «открытий чудных», которых дальше в книге может и не быть. Да я и сама замечала, что подобным и выносками цитат на половину страницы грешит не только селф-хэлп или бизнес-литература, но и практически все книги, претендующие дать своему читателю пользу, а в итоге забирающие часы его жизни в обмен на пару предложений по теме. Вот, например, «Сторителлинг. Как использовать силу историй» Аннет Симмонс – полезная книга о том, как с помощью историй можно не только развлекать, но и влиять, однако как же раздражает повторение одного и того же по десять раз разными словами и литры воды, в которых плавает счётное количество конкретных советов по ораторскому мастерству. Каждый раз, когда сталкиваюсь с литературой, написанной подобным образом, благодарю за существование сервис Smart Reading, дарующий возможность прочитать «выжимку» книги за двадцать-тридцать минут или прослушать её аудиоверсию: на саммари по работе Симмонс я в итоге потратила пятнадцать минут, а не несколько вечеров.

В библиотеке сервиса сейчас более 900 книг на самые разные темы от big data до воспитания детей. Ко многим текстам представлена инфографика, чтобы было проще разобраться в написанном или прослушанном, а удобная система тегов и фильтров помогает быстро найти похожую литературу по интересующей теме. Если перед дорогостоящей покупкой сомневаетесь, насколько та или иная нон-фикшн книга подходит под ваш запрос и точно ли её автор – эксперт, а не человек, в идеале владеющий навыком словоблудия, это всегда можно быстро проверить в Smart Reading, просто заглянув в саммари.

Сейчас при регистрации сервис предлагает бесплатный семидневный период и скидку 1000 рублей на годовую подписку по промокоду TG1024, и это отличная возможность оценить, насколько он полезен и удобен всем, кто не готов отказываться от нехудожественной литературы или много читает по рабочей необходимости, но устал от бесконечных рерайтов одной и той же информации из книги в книгу и хочет сэкономить немного времени.

Реклама. ООО «СМАРТ РИДИНГ», ИНН 7725810407, erid:LjN8KJZVy

​​Ноябрь традиционно был отвратителен, но я прочитала десять книг, и, что куда важнее, видела енота. Что ж, Эми Липтрот, 1:0 в мою пользу! Оповещу вас, как только мы перестанем гулять с собакой без смартфонов, сфотаем жирненького полоскуна, и муж избавится от паранойи под названием «давай залезем под мост, я знаю, он точно там».

Отмена русской культуры в Берлине в последнюю неделю осени набрала такие обороты, что из всех шпэти на Херманнплатц играют иноагенты Нойз и Монеточка, в зале, куда я обычно хожу на концерты англоязычных групп, за пару месяцев до концерта последней был sold out, в электричках устраивают читки пьесы «Из России в Россию», международную конференцию «Страна и мир» посвящают современным российским реалиям, а на фестивали, где помимо прочего показывают постановку Максима Диденко, выписывают из Питера Shortparis, чьё трёхчасовое интервью Ксении Собчак можно пересказать в двух словах фразой «Россия-Россиюшка» (не помогло, выступать в РФ им всё равно запретили). План окукливаться под свет гирлянд, пока на улице отвратительная морось, провалился, но спеть со всем залом «Переживу» и снова услышать живьём «Новокузнецк» – бесценно.

С поп-корном наблюдала за ноябрьским спором вокруг нон-фикшн, который местами даже стал спором вокруг нонфикшена. Начал его Павел Подкосов, неистово поддержал Максим Мамлыга, получивший в комментах ответ от Натальи Ломыкиной, а потом всё ушло «в народ» и теперь мы имеем: раз мем, два мем, три мем. От души душевно в душу спасибо всем, принимавшим участие в обсуждении языковой нормы, это было почти так же интересно, как видео о Бейонс и Джей Зи, поклоняющихся Бафомету, но единственная гласная, которую я готова писать в корне «-фикш-» – это ы.

От нон-фикшЫна к автофикшЫну. Уж не знаю, какая не умершая к ноябрю муха кусает популярных писателей, но они говорят что-то странное. Вот интервью Яны Вагнер Екатерине Писаревой, в котором первая с весьма сомнительными аргументами доказывает, что автофикшн – это не литература, пока я пытаюсь представить себе Анни Эрно, смотрящую на нобелевский комитет «взглядом обиженным, детским, из-за угла, держась за попу» или Джоан Дидион, которая не может «видеть в мире никого, кроме врага». А вот один из фрагментов видео Дмитрия Быкова, в котором он не понимает, чего вообще может быть интересного в жизни человека, если этот человек не Уинстон Черчилль (чуть не написала «Дмитрий Быков», ахаха). Надеюсь, это всё просто новые проделки создателей «российский кинематограф – отстой» и «российская литература – чернуха».

Ещё почитала, как Максим Немцов приписывает мне агитацию за отмену то ли «Саттри», то ли аж целого Маккарти и глумится над комментариями подписчиков. С одной стороны прикольно: где-то на белом свете сидит человек, считающий, что я способна отменить что-то, помимо записи к зубному (ну или хотя бы попытаться). С другой: всё-таки видеть в текстах то, чего там нет, не самый полезный навык для востребованного переводчика. Галя, расслабься, отмены не будет, я против цензуры!

Не знаю, как я в итогах месяца скатилась до пересказа срачей, ведь обычно-то я занимаюсь этим в видео на Boosty, возможно, дело в том, что в остальном жизнь встала на привычные рельсы и теперь интересна примерно как автофикшн для Быкова и Вагнер: в будни – немецкий, книжки, сериалы, концерты иноагентов и угрозы ядерным оружием, в выходные – глинтвейн и имбирные печеньки. Так и живём.

Пока зрители замерли у телеэкрана в ожидании скорой экранизации «Ста лет одиночества», мексиканские кинематографисты не сидят без дела. Немного раньше, чем до нетленки Маркеса, их лапки добрались до другого культового латиноамериканского романа с примесью магического реализма – «Педро Парамо» Хуана Рульфо. Вот только до этого года книга адаптировалась для экрана уже трижды, а это намекает не только на её культовый статус, но и на тот факт, что нетфликсовской версии не судьба стать лучшей.

Картина Родриго Прието начинается с того, что молодой мужчина по имени Хуан Пресьядо отправляется в Комалу на поиски своего отца, о котором ему известно только одно – зовут того Педро Парамо. По дороге он встречает другого мужчину, который тоже называет себя сыном Парамо, но вместо того, чтобы показать родинку под коленкой, обнять брата и слиться с ним в синхронном постановочном танце на следующие десять минут экранного времени, странно куксится и рассказывает, что папаня их – тот ещё персонаж, один из самых неприятных типов ever.

Роман я не читала, а потому по первым минутам фильма уже нафантазировала себе последующее действо, как нечто среднее между «Мёртвым отцом» Бартелми и «Путешествием в Город Мёртвых» Амоса Тутуолы. Но всё оказалось куда прозаичней: «Педро Парамо» – трагическая история одной любви, в которой есть полный набор всего того, что обычно имеется в подобных сюжетах made in Latin America: физиология, абьюз и, конечно, не оставляющие в покое живых духи мёртвых. Жестокосердный Педро Парамо, насиловавший женщин и страдавший синдромом вахтёра, был таким, потому что у него велосипеда не было некогда был разлучён с любимой. Ну или просто мудак по жизни.

Спутанные сюжетные линии, скачки во времени, заигрывание с тем, что, возможно, все кого вы видите на экране уже мертвы, пытаются вывести «Педро Парамо» за пределы реализма и придать сюжету притчевости, однако, как только всё фокусируется на фигуре самого злодея, мифологизация тут же исчезает. Перед зрителем оказывается обычный мерзкий дядька, возомнивший себя вторым после бога, едва получив кусочек власти в мексиканской глубинке. Монотонно пробубнив что-то о последних годах жизни главного героя, прилипшего к стулу, картина заканчивается, оставляя зрителя в недоумении, а значит выбора нет: придётся читать книгу.

​​Одна из особенностей современной художественной прозы – её слияние с нон-фикшном. Все эти вставки о картинах и художниках в автофикциональных текстах, Лабатут с его интересом к учёным, занимавшихся точными науками, пересказы Википедии посреди сюжета и прочее. Не скажу, что меня это сильно радует, особенно, когда какой-нибудь писатель вдруг открывает для себя одну из считающихся базовой работ, и с горящими глазами запихивает её основные тезисы в свой текст, даже не задумываясь о том, что для части читателей это капитанскость уровня «Земля не плоская», «вода замерзает при нуле градусов Цельсия», «в одном метре сто сантиметров». Но теперь у меня есть пример романа, в котором отсылки к научной и научно-популярной литературе кажутся не только уместными, но и отлично работающими на сюжет и раскрытие образов героев – «Велнесс» Нейтана Хилла.

История любви Джека и Элизабет настолько же проста, насколько по нынешним меркам неэтична: они жили в домах напротив и подсматривали друг за другом в окна, пока однажды не встретились на концерте и не познакомились лично. Энное количество лет спустя, решив стариться вместе, они купили себе новую квартиру в строящемся доме – каждому по отдельной спальне, чтобы иметь личное пространство, ведь вечно уставшая Элизабет уже давно предпочитает проводить время перед сном в компании вибратора «Мадагаскар», а не вступившего в кризис среднего возраста мужа. На проблемы в браке пара смотрит так же, как на любые другие задачи, которые необходимо решить, типа набора мышечной массы или успокоения задыхающегося от истерики ребёнка, ведь оба достаточно интеллектуальны и рациональны, а Элизабет, к тому же, работает в корпорации, занимающейся изучением плацебо. Вот только порой советы даже самого опытного эксперта оказываются бесполезны в обычной жизни, а сахарная пустышка работает с той же эффективностью, что и препарат, содержащий действующее вещество.

По описанию экспозиции может показаться, что перед нами типичный роман о кризисе брака, в котором писатель тратит шестьсот страниц на препарирование совместной жизни, прежде чем вынести диагноз в духе бегдеберовского «любовь живёт три года». Однако «Велнесс» устроен куда интереснее: он предлагает читателю стать наблюдателем в научном эксперименте, проследить за историей жизни героя и героини, а потом ответить на вопросы о том, как оценить KPI личности, формируют ли человека полученные им травмы и действительно ли Джек и Элизабет выбрали друг друга, потому что в каждом из них было то, чего недоставало другому. За шестьсот страниц Хилл успевает смоделировать богатый ряд различных ситуаций, в которых герои словно бы проверяют каждую из возможных теорий о самих себе, и предложить несколько интерпретаций происходящего.

В англоязычной критике «Велнесс» нередко сравнивают с «Бесконечной шуткой» Уоллеса, и это сравнение не лишено оснований. Как и Уоллеса, Хилла интересует тема использования технологий как способа формировать новое «я», отличное от «я»-офлайнового. Как и Уоллес, Хилл прежде всего сосредотачивает внимание на внутренних конфликтах героев, хоть и довольно подробно описывает тот мир, в котором они существуют, и его влияние на персонажей. Наконец, как и Уоллес, Хилл конструирует сложный и многослойный сюжет с несколькими центральными персонажами, сочетая в повествовании трагическое и комическое. Однако Нейтан Хилл, который всё-таки не отказывается от пост-пост и мета-мета уловок совсем, не ставит свою жажду экспериментов над текстом выше его ясности для читателя, и сосредотачивается на том, чтобы сделать роман о пустоте внутри и вне нас насколько глубоким, настолько же и доступным.

Прочитала все привезённые с прошлой ярмарки Non/Fiction книги и с чистой совестью составила список для этой. Сама им, увы, не воспользуюсь, но по вашим комментариям знаю, что многим он полезен. Помяните меня добрым словом, в момент, когда ручки пакета или лямки рюкзака начнут врезаться в тело, и не позвольте книготорговцам оставить себе слишком много прекрасных новинок.

Художественная литература:
«Привет, красавица» Энн Наполитано
«Велнесс» Нейтан Хилл
«Дом ярости» Эвелио Росеро
«Чужеродные» Марго Гритт
«Вдали» Эрнан Диаз
«Что же дальше, маленький человек» Ханс Фаллада
«Дуа за неверного» Егана Джаббарова
«Любовь моя Ана» Софья Асташова
«Время старого бога» Себастьян Барри
«Женщина в библиотеке» Сулари Джентилл
«Инспекция. Число Ревекки» Оксана Кириллова
«Змея» Стиг Дагерман
«Нежные точки» Эми Берковиц
«Побеги» Ирина Костарева
«Женщина, голод» Клэр Кода
«Дни, месяцы, годы» Янь Лянькэ
«Словарь Мацяо» Хань Шаогун
«Я – спящая дверь» Сьон
«Темнотвари» Сьон
«Дыхание озера» Мэрилин Робинсон

Нон-фикшЫн:
«Наивный сентиментальный писатель» Орхан Памук
«Флэпперы» Джудит Макрелл
Homo Bonus Рутгер Брегман
«Всем Иран. Парадоксы автократии под санкциями» Никита Смагин
«Прислушайся: к музыке, к звукам, к себе» Мишель Фейбер
«Метаморфозы жира» Жорж Вигарелло
«Мода как культурный перевод» Патриция Калефато
«Всё решено. Жизнь без свободы воли» Роберт Сапольски

Некоторые декабрьские книги, как, например, новый роман Майкла Каннингема, не успели выйти к этому празднику жизни в Гостином дворе, обязательно напишу о них на следующей неделе. Оставьте, пожалуйста, чуть-чуть денег!

​​На прошлой неделе, гуляя по рождественским ярмаркам и поглощая чурос, поняла, что занимаюсь тем же, чем и манул Тимофей из Московского зоопарка накануне зимы – зажировкой. Возвращаясь же домой, читала перед сном, наверное, самый жёсткий и откровенный автофикшн об анорексии – «Любовь моя Ана» Софьи Асташовой, героиня которого боролась с болезнью больше десяти лет, проходя все стадии, как по учебнику когнитивно-поведенческой терапии РПП.

Истории людей с расстройством пищевого поведения – это всегда что-то как будто из раздела «фантастика» для тех, кто никогда особо не заморачивался на тему питания: у тех, для кого самое большое счастье в жизни – видеть на весах «отвес», совершенно другая, будто инопланетная, логика. Там, где здоровый человек не видит ни проблемы, ни повода для грусти или гордости, у них всё искрит и взрывается. С тем, к чему здоровый человек относится примерно никак, у них выстраиваются сложные отношения, порой становящиеся поводом для истерик и нервных срывов. Очеловечивание болезни, растянутое во времени самоубийство, искажённое восприятие не только своего тела, но и действительности – вполне понятно, почему больным анорексией одно время ставили диагноз «шизофрения».

В книге Асташовой болезнь показана изнутри, с минимальной дистанцией, когда Ана – не истязающий враг, а лучшая подруга, что останется с тобой навеки и станет даже не смыслом, а самой твоей жизнью. Рассказчица прекрасно понимает, что в затеянной игре «нет приза, нет выигрыша, только смерть», но это нисколько её не страшит: голодная смерть – образ прекрасный и романтический, следующая желанная остановка после превращения в будто бы узника нацистского концентрационного лагеря, у которого нет ни жира, ни мышц, ни эмали на зубах. Романтизация? В какой-то мере да, но только для тех, у кого своё, извращённое болезнью, представление о прекрасном. А как иначе, оставаясь честной и последовательной, объяснить читателям причины, по которым молодая женщина годами истязает себя, доводя до состояния живого трупа?

Благодаря большой комплексной работе (и мемам) общество наконец запомнило: «не грусти» – так себе совет для человека в депрессии. «Любовь моя Ана» навеки вбивает в голову, почему «просто поешь» – худшее, что можно сказать человеку с анорексией. Для людей с РПП у того, что связано с едой, нет никакого «просто», зато есть огромный комплекс страхов и фантазий. И если продолжать воспринимать их состояние не как болезнь, а как блажь, мы ещё не скоро выберемся из ситуации, когда каждые шестьдесят две минуты от невозможности «просто поесть» кто-то на планете лишается жизни.

​​Отгадайте загадку: оранжевый, любит «золотой дождь», закопал труп бывшей жены на поле для гольфа, чтобы оформить его как кладбище и не платить налоги.
Если все ваши мысли сейчас устремились к человеку, что в январе станет самым старым в момент инаугурации президентом США, вы абсолютно правы. А вот насколько был прав Али Аббаси, выбрав в качестве основы для фильма «Ученик», кажется, самый безынтересный период жизни Дональда Трампа, давайте разбираться.

Вообще, конечно, «Ученика» смотрят не из-за истории «восхождения легенды», а из-за актёрской игры. Трампа в картине играет Себастиан Стэн, его «учителя» Роя Кона – Джереми Стронг. Последний выглядит и ведёт себя на экране так, словно Кендалл Рой из «Наследников» всё-таки унаследовал империю Waystar Royco и превратился в копию своего властного отца. Кон учит молодого Трампа атаковать первым, никогда не сознаваться в проступках и всегда говорить, что победил. Этакий «не верь, не бойся, не проси» американской элиты. Трамп-младший смотрит Кону в Рот, потихоньку оранжевеет и осознаёт, что на втором месте после денег у него стоит любовь к фотомоделям из Восточной Европы, которым легко можно менять размер груди под день недели.

Экранного Трампа сложно назвать приятным, но и ярого отторжения он не вызывает. Любит бабло, изменяет жене, одержим волей к власти и собственной внешностью – по нынешним временам, считай, детский лепет, а не грехи. Удалил лысину, не прочь откачать жирок, ну и чего? Всё равно, что в фильме о Путине потратить полчаса экранного времени на то, как главный герой выбирает себе новые филлеры в щёки. Аббаси даже не рисует Трампа смешным, нелепым или откровенно глупым. Его Дональд не просто наследник папиной империи, чьи собственные проекты, не связанные с недвижимостью, загнулись со скоростью света, он рисковый парень, отгрохавший небоскрёб с отделкой из розового мрамора в центре Нью-Йорка и оставивший свою метку чуть ли не на каждом квадратном метре Атлантик-Сити. И тем не менее, симпатизировать ему, как многочисленным экранным авантюристам в исполнении Ди Каприо или Тома Круза, мы тоже не можем, ведь фактически фильм открывается тем, что крошка-Дональд просит озлобленного на весь мир из-за необходимости скрывать свою гомосексуальность Кона научить его плохому.

Так что «Ученик» получился просто историей одной незначительной метаморфозы на фоне нью-йоркских многоэтажек. Стал бы Трамп Трампом, не встретив Кона? Как будто бы всё равно да. Ну, может, говорил бы при этом немного по-другому. Пролил ли фильм свет на какие-то новые факты из биографии самого эксцентричного современного политика, которые помогли иначе интерпретировать его личность и мотивы? Точно нет. Поэтому очередной выпуск новостей с безумными назначениями и имеющими высокий мемный потенциал фразочками из выступлений экс-нью президента явно даст фору двухчасовой драме.

Как обещала, рассказываю о нескольких потенциально классных декабрьских книжных новинках, которые не успели к ярмарке Non/Fiction, но уже отправились в типографию, и некоторые из них (увы, не «День»), ещё успеют оказаться под вашей ёлочкой.

«День» Майкл Каннингем
Одна бруклинская семья, один апрельский день, три года наблюдений. Если честно, сейчас все книги, действие которых разворачивается во время пандемии, кажутся морально устаревшими, но Каннингем настолько хорош, что отказаться от чтения его нового семейного романа просто невозможно.

«Запретная тетрадь» Альба де Сеспедес
Откопанная среди итальянской литературы середины прошлого века история о том, как жена, мать и офисная работница вдруг начала записывать в чёрную тетрадку всякие мелочи, типа списка жертв домашних дел, обид на мужа и переживаний, связанных с дочерью, и вдруг обрела свой писательский голос. Вообще не удивлена, что вдруг на Западе все стали пИсать кипятком от этой книги: прошло 70 лет, а социальные ловушки для женщин практически не изменились.

«Благодать» Пол Линч
Подумать только: год назад мы практически ничего не знали о Поле Линче, а теперь на русском выходит уже третий его роман. В нём суровая ирландская маман обстригает девчушке по имени Грейс волосы и выставляет её на мороз, для того, чтобы спасти то ли от голода, охватившего страну в середине девятнадцатого века, то ли от домогательств похотливого отчима. Девочка начинает свою мрачную одиссею, пытаясь стойко вынести тяготы и жестокость этого мира, ну а читатель мотает сопли на кулак или сурово пыхтя сжимает кулаки.

«Фасолевый лес» Барбара Кингсолвер
Пока «Дом историй» громко анонсирует «Демона Копперхеда», «АСТ» втихую издаёт дебютный роман Кингсолвер о молодой женщине по имени Мариетта Грир, уехавшей из своего домишки в американском захолустье в сторону Западного побережья. По пути Мисси сменила имя, столкнулась с проблемами коренных американцев и беженцев, стала опекать трёхлетнюю девочку, в общем, пережила миллион приключений, которых бы хватило на пару жизней вперёд.

«Да помолчи уже наконец. О чём мы говорим, когда говорим о любви» Реймонд Карвер
Сразу два сборника малой прозы «грязного реалиста» Карвера под одной обложкой. Даже и не знаешь, что ценней: сами тексты Карвера, считающегося мастером рассказа и по мнению критиков стоящего в одном ряду с Хемингуэем и Чеховым, или наконец появившееся нормальное русскоязычное издание.

Goodreads, The New York Times, The Economist и The Financial Times подвели книжные итоги 2024го ещё в середине ноября, а мы что, вшивые, что ли?! Канал «Книжный рейв» собрал финалистов премии «Литблог» этого года, чтобы поговорить о самых-самых книгах последних двенадцати месяцев, я рассказала про отборную трэшанину (в хорошем смысле) – «Три года в аду» Тани Щукиной.

Вторую часть подборки можно посмотреть по ссылке, там тоже много интересного:
https://www.group-telegram.com/ravebooks/1327

Пока я пытаюсь найти хоть одну причину смотреть «Преступление и наказание» после того, как оттуда вырезали всю обнажёнку с Янковским, и закатываю глаза при просмотре каждой серии «Дюна: Знамение», вы можете почитать, каким ещё сериалом не повезло заполучить меня в виде зрителя.

«Никто этого не хочет»
Та разновидность ТВ-проектов, в которой все герои худые, ложатся спать с макияжем, просыпаются с укладкой и не имеют финансовых проблем, даже если работы тоже нет. По сюжету всё просто: ведущая подкаста о сексе и раввин неортодоксальной общины пытаются построить отношения, но все и всё вокруг мешает им слиться навеки в любовном экстазе. Даже не знаю, что удивляло меня в героях больше: то, что женщина за сорок ни разу не слышала слово «шалом», или то, что красивый гетеросексуальный религиозный мужчина за сорок с характером немудака не женат и ни разу не был.
Что дальше: вангую, что в середине второго сезона я устану от того, что основной конфликт только и делает, что ходит по кругу, и заброшу смотреть на этих лощённых калифорнийцев с их неприлично гладкими лбами, так никогда и не узнав, чем дело кончится.

«Все совпадения неслучайны»
Местами неприлично кринжовый сериал с очень так себе сюжетной основной, в котором Саша Барон Коэн играет обманутого мужа, а Кейт Бланштетт – постаревшую роковуху со скелетами в шкафу. Восемь серий героиня ногой пихает эти самые скелеты в шкаф, а они в это время вылазят из-под кровати или свисают с потолка. В финальной серии логика развития сюжета и характеров окончательно выходит из чата, пытаясь превратить проходной триллер в острое высказывание. Смотреть стоит разве что ради операторской работы вечного подельника Куарона Эммануэля Любецки и снявшего «Амели» и «Франкофонию» Брюно Дельбоннеля, или котиков, которые присутствуют практически в каждой сцене, действие которой разворачивается в настоящем.
Что дальше: продолжение не планируется и слава богу.

«Презумпция невиновности»
Вторая экранизация одноимённого романа Скотта Турроу, создатели которой решили прилепить ей концовку, отличную и от первоисточника, и от первой экранной адаптации. Предсказуемо финал вышел – полная шляпа, но в остальном довольно неплохой психологический триллер о невероятно дёрганном помощнике прокурора, который ведёт дело об убийстве своей коллеги и по совместительству любовнице. Особое удовольствие – следить за экранным противостоянием героев Джейка Джилленхола и Питера Сарсгаарда, которые в реальной жизни шурин с зятем.
Что дальше: во втором сезоне будет уже новая история и другой актёрский состав.

«Милое дитя»
Немцы опять сняли довольно захватывающую штуку про маньяка, каждая серия которой переворачивает всё с ног на голову и делает историю всё страньше и страньше. На этот раз никаких путешествий во времени, просто сбежавшие из долгого заточения девочка с женщиной, заставившие детектива из Дюссельдорфа, тринадцать лет назад расследовавшего дело о пропаже двадцатилетней дочери друзей, вновь поверить в то, что это дело возможно раскрыть.
Что дальше: к моей радости, ничего, ведь в проекте всего шесть серий.

Мониторить всякое интересное сейчас особо некогда, а, как видите, с популярными проектами дела у меня складываются не супер, так что буду благодарна за рекомендации свежих не огромных сериалов из Великобритании, Германии или Скандинавских стран. В противном случае засяду за бесконечный «Вавилон-Берлин», и когда вы меня потом увидите?