Помню, проводилась такая аналогия между расследованием и психотерапией. Их объединяли по принципу поиска. Cейчас такое сравнение кажется неуместным.
В детективах ищут преступника за кражу или убийство, в них есть дух преследования и наказания за нарушение закона. И хоть иногда пациент может чувствовать преследование в психотерапии по внутренним причинам, это не должно иметь реальных основ. Психотерапия это не поиск того, чего нет. Скорее, это погружение на глубину с совместным исследованием того, что есть, чего нет, почему, а какое оно это «есть», а какое могло бы быть, а какие есть оттенки, нюансы, сновидения и т.д. Что важно для психотерапии (и чего нет в детективах), в этом исследовании важны чувства, возникающие по мере погружения, можно говорить о сложностях, останавливать внимание на чем-то другом, если следующая глубина пока болезненна или не доступна. То есть движение в этом процессе нелинейно. Картина может быть восстановлена и дорисована, начиная из любой точки.
Помню, проводилась такая аналогия между расследованием и психотерапией. Их объединяли по принципу поиска. Cейчас такое сравнение кажется неуместным.
В детективах ищут преступника за кражу или убийство, в них есть дух преследования и наказания за нарушение закона. И хоть иногда пациент может чувствовать преследование в психотерапии по внутренним причинам, это не должно иметь реальных основ. Психотерапия это не поиск того, чего нет. Скорее, это погружение на глубину с совместным исследованием того, что есть, чего нет, почему, а какое оно это «есть», а какое могло бы быть, а какие есть оттенки, нюансы, сновидения и т.д. Что важно для психотерапии (и чего нет в детективах), в этом исследовании важны чувства, возникающие по мере погружения, можно говорить о сложностях, останавливать внимание на чем-то другом, если следующая глубина пока болезненна или не доступна. То есть движение в этом процессе нелинейно. Картина может быть восстановлена и дорисована, начиная из любой точки.
Given the pro-privacy stance of the platform, it’s taken as a given that it’ll be used for a number of reasons, not all of them good. And Telegram has been attached to a fair few scandals related to terrorism, sexual exploitation and crime. Back in 2015, Vox described Telegram as “ISIS’ app of choice,” saying that the platform’s real use is the ability to use channels to distribute material to large groups at once. Telegram has acted to remove public channels affiliated with terrorism, but Pavel Durov reiterated that he had no business snooping on private conversations. He said that since his platform does not have the capacity to check all channels, it may restrict some in Russia and Ukraine "for the duration of the conflict," but then reversed course hours later after many users complained that Telegram was an important source of information. What distinguishes the app from competitors is its use of what's known as channels: Public or private feeds of photos and videos that can be set up by one person or an organization. The channels have become popular with on-the-ground journalists, aid workers and Ukrainian President Volodymyr Zelenskyy, who broadcasts on a Telegram channel. The channels can be followed by an unlimited number of people. Unlike Facebook, Twitter and other popular social networks, there is no advertising on Telegram and the flow of information is not driven by an algorithm. Perpetrators of such fraud use various marketing techniques to attract subscribers on their social media channels. At its heart, Telegram is little more than a messaging app like WhatsApp or Signal. But it also offers open channels that enable a single user, or a group of users, to communicate with large numbers in a method similar to a Twitter account. This has proven to be both a blessing and a curse for Telegram and its users, since these channels can be used for both good and ill. Right now, as Wired reports, the app is a key way for Ukrainians to receive updates from the government during the invasion.
from br
