#Шалимовправ

Антагонизм истории и футурологии в девяностых, нулевых, десятых и двадцатых годах

Девяностые были сами по себе отрицанием прошлого. Будущее держалось на вере в него реформаторов, которые в тот момент находились не в самом опытном, но зато в самом продуктивном возрасте. Поэтому наломали дров, шокировали шоковой экономикой тот самый глубинный народ так, что у него отпечатались боль и унижение на уровне гигантской психотравмы.

За прошлое в 90-е отвечала КПРФ. Зрелый, но еще не старый Зюганов с бородавкой между бровями со своим орловским выговором воплощал образ советского директора, на него работал магистр прошлого Александр Проханов, мой дедушка с другими пенсионерами толпами выходили на мероприятия с красными флагами, они верили в возможность возвращения в прошлое искренно.

Президентская кампания 1996 года строилась на противостоянии будущего и прошлого. Тогда у всей медийной и экономической элиты страны сформировался консенсус о необходимости победы над прошлым любой ценой (цена была заплачена слишком большая – было нанесено смертельное ранение вере в демократические выборы).

Нулевые – это время профессионализации работы с будущим. Пришли прошедшие семинары Щедровицкого, умеющие рисовать рамки, человечка из кружка и треугольника, стратегии прорыва придумывать. Появились центры стратегических разработок – в ПФО, «Северо-Запад». Греф был таким молодым, с такими горящими глазами и уверенными порывами, что в будущее хотелось верить.

КПРФ стала терять монополию на прошлое, тогда-то власть решила сама оперировать событиями из минувшего: главное – вкладываться в память о Великой отечественной, а также знаковой была замена реального события 7 ноября из советского прошлого на фиктивный, типа, 400-летней давности день народного единства 4 ноября.

Те, кто поддержал Медведева в 2008 году верили в будущее, их флагманом были национальные проекты: деньги из кубышки влили в образование, здравоохранение и т.д. Медведев тоже, видимо, верил и в айфон, и переименование милиции в полицию, и в энергосберегающую лампочку. Только старшие (стареющие) товарищи в него не верили и решили вернуться, через силу, через сопротивление.

Поэтому в нулевые всё встало. Превратилось в имитацию. Все дальнейшие планы и проекты развития стали симуляцией. Тогда же выродились различные форумы, которые из инвестиционных площадок превратились в место встречи чиновничей элиты с длинноногими почитательницами их карьерных талантов, а также очень эффектное рисование воздушных замков (стенды интерактивные такие: все летало, мигало и гремело) с целью освоения средств, а не реализации.

А прошлое захватывало умы стареющих поколений, они стали вкладываться во дворцы (как императоры 18 века) и в тайне от всех копить ресурсы на реванш или масштабную реконструкцию. Миллениалы жили настоящим, зумеры росли в убаюкивающей, но фиктивной и временной благополучности. Будущее было потеряно, про него стали даже забывать.

Двадцатые – это кризис. Это, на самом деле, постановка ребром вопроса о будущем, а не новая нормальность. Сначала ковид стал как старуха с косой уничтожать сотнями тысяч, прежде всего, представителей старшего поколения. Затем старики стали беспощадно и бескомпромиссно отправлять на убой сотни тысяч молодых ребят.

Будущего пока не появилось, оно абстрактно, профессиональное проектирование, сценирование, осмысление будущего дискредитировано нулевыми и особенно десятыми годами. Поэтому так тяжело идет дискуссия об образе будущего. Прошлое же захватило информационное пространство, вокруг зомби-апокалипсис, старики со стеклянными глазами твердят про возрождение того, что давно сгнило и на что нет никаких средств, кроме буквального сжигания накоплений и всех текущих доходов.

Но неминуема смена поколений, которая приведет к изменению повестки, совсем скоро в центре дискурса встанут проблемы климата, нового индустриального уклада, вложения в человеческий капитал, концентрация людей на качестве жизни в настоящем, а не на погоне за каким-то химерами.

www.group-telegram.com/br/shalimovprav.com/588

28.6K viewsedited  Dec 10, 2022 at 20:45

Антагонизм истории и футурологии в девяностых, нулевых, десятых и двадцатых годах

Девяностые были сами по себе отрицанием прошлого. Будущее держалось на вере в него реформаторов, которые в тот момент находились не в самом опытном, но зато в самом продуктивном возрасте. Поэтому наломали дров, шокировали шоковой экономикой тот самый глубинный народ так, что у него отпечатались боль и унижение на уровне гигантской психотравмы.

За прошлое в 90-е отвечала КПРФ. Зрелый, но еще не старый Зюганов с бородавкой между бровями со своим орловским выговором воплощал образ советского директора, на него работал магистр прошлого Александр Проханов, мой дедушка с другими пенсионерами толпами выходили на мероприятия с красными флагами, они верили в возможность возвращения в прошлое искренно.

Президентская кампания 1996 года строилась на противостоянии будущего и прошлого. Тогда у всей медийной и экономической элиты страны сформировался консенсус о необходимости победы над прошлым любой ценой (цена была заплачена слишком большая – было нанесено смертельное ранение вере в демократические выборы).

Нулевые – это время профессионализации работы с будущим. Пришли прошедшие семинары Щедровицкого, умеющие рисовать рамки, человечка из кружка и треугольника, стратегии прорыва придумывать. Появились центры стратегических разработок – в ПФО, «Северо-Запад». Греф был таким молодым, с такими горящими глазами и уверенными порывами, что в будущее хотелось верить.

КПРФ стала терять монополию на прошлое, тогда-то власть решила сама оперировать событиями из минувшего: главное – вкладываться в память о Великой отечественной, а также знаковой была замена реального события 7 ноября из советского прошлого на фиктивный, типа, 400-летней давности день народного единства 4 ноября.

Те, кто поддержал Медведева в 2008 году верили в будущее, их флагманом были национальные проекты: деньги из кубышки влили в образование, здравоохранение и т.д. Медведев тоже, видимо, верил и в айфон, и переименование милиции в полицию, и в энергосберегающую лампочку. Только старшие (стареющие) товарищи в него не верили и решили вернуться, через силу, через сопротивление.

Поэтому в нулевые всё встало. Превратилось в имитацию. Все дальнейшие планы и проекты развития стали симуляцией. Тогда же выродились различные форумы, которые из инвестиционных площадок превратились в место встречи чиновничей элиты с длинноногими почитательницами их карьерных талантов, а также очень эффектное рисование воздушных замков (стенды интерактивные такие: все летало, мигало и гремело) с целью освоения средств, а не реализации.

А прошлое захватывало умы стареющих поколений, они стали вкладываться во дворцы (как императоры 18 века) и в тайне от всех копить ресурсы на реванш или масштабную реконструкцию. Миллениалы жили настоящим, зумеры росли в убаюкивающей, но фиктивной и временной благополучности. Будущее было потеряно, про него стали даже забывать.

Двадцатые – это кризис. Это, на самом деле, постановка ребром вопроса о будущем, а не новая нормальность. Сначала ковид стал как старуха с косой уничтожать сотнями тысяч, прежде всего, представителей старшего поколения. Затем старики стали беспощадно и бескомпромиссно отправлять на убой сотни тысяч молодых ребят.

Будущего пока не появилось, оно абстрактно, профессиональное проектирование, сценирование, осмысление будущего дискредитировано нулевыми и особенно десятыми годами. Поэтому так тяжело идет дискуссия об образе будущего. Прошлое же захватило информационное пространство, вокруг зомби-апокалипсис, старики со стеклянными глазами твердят про возрождение того, что давно сгнило и на что нет никаких средств, кроме буквального сжигания накоплений и всех текущих доходов.

Но неминуема смена поколений, которая приведет к изменению повестки, совсем скоро в центре дискурса встанут проблемы климата, нового индустриального уклада, вложения в человеческий капитал, концентрация людей на качестве жизни в настоящем, а не на погоне за каким-то химерами.

BY #Шалимовправ