Сегодня день рождения у прекрасной Кристины Кармалиты!
Познакомились осенью, а кажется – сто лет назад.
С днём рождения!

* * *
На сколько хватит этого добра,
Которое заваривала мама
В стеклянном шаре раннего утра,
И уходила исполнять программу
По отмыванию чьих-то черных рам –
До вечера, до ночи, до забвенья...
А я живу, пишу стихотворенья
И никаких не ведаю программ.
Спасибо вам, хранителям систем,
Которые в пыли житейской драмы
Спокойно шли и отмывали рамы
От жирного налета вечных тем.
И терпеливо подносили рты
Галдящей стае выводка рябого,
Которая не ведала ни слова,
Ни этим словом свитые кресты.
Спасибо вам. От ночи до утра,
С утра до ночи – непоколебимо
В стеклянном шаре раннего добра
Хранится всё, что должно быть хранимо.

Кристина Кармалита

Пишет мне вк под новый год незнакомый человек.

Выглядело это издевательством: я оглядел новогодний стол, перечитал сообщение и не нашёл слов для ответа.

Скорее всего, мужчина по аватарке понял, что мне надо помочь.

Присматриваюсь, короче.

Ей было восемь лет, и ее звали Валентиной. Я мог бы долго, до изнеможения, описывать ее и, будь у меня голос, никогда не перестал бы воспевать ее красоту и нежность. Это была хорошо сложенная светлоокая брюнетка в белом платье и с мячом в руках. Я столкнулся с ней на дровяном складе, в той его части, где начинались заросли крапивы, тянувшиеся до изгороди соседнего сада. Как описать волнение, охватившее меня? Помню только, что ноги у меня стали как ватные, а сердце застучало так сильно, что у меня потемнело в глазах. Твердо решив раз и навсегда обворожить ее, чтобы в ее жизни не осталось места для другого мужчины, я поступил так, как учила меня мать, и, небрежно облокотившись о поленницу, закатил глаза к свету, надеясь покорить ее. Но Валентина была не из впечатлительных натур. Я долго глядел на солнце, пока по моему лицу не покатились слезы, но злодейка все это время продолжала играть в мяч, не проявляя ко мне ни малейшего интереса. У меня глаза вылезали из орбит, все вокруг подернулось огнем и пламенем, а Валентина даже не посмотрела в мою сторону. Вконец растерявшись от ее безразличия, в то время как многие прекрасные дамы в салоне моей матери приходили в восторг от голубизны моих глаз, почти ослепший и, так сказать, разом растративший весь запас горючего, я вытер слезы и, безоговорочно капитулировав, протянул ей три зеленых яблока, только что украденных в саду. Она взяла их и сообщила мне как бы между прочим:
— Янек съел ради меня всю свою коллекцию марок.
Так начались мои мучения. Считая с этого дня, я съел для Валентины несколько пригоршней земляных червей, множество бабочек, килограмм вишен с косточками, мышь, а в завершение я вправе утверждать, что в свои девять лет, то есть будучи намного моложе Казановы, я попал в число прославленных любовников всех времен, совершив геройский поступок, которому, насколько мне известно, не было равных, — ради своей возлюбленной я съел галошу.
Здесь я должен сделать оговорку.
Как известно, мужчины чересчур хвастливы, когда заходит речь об их любовных подвигах. Послушать их, так их подвиги не знают границ, и они не щадят вас, вдаваясь в детали.
Поэтому можете мне не верить, но ради своей возлюбленной я съел также японский веер, десять метров бечевки, килограмм вишневых косточек — правда, Валентина облегчила мне дело, поедая ягоды и протягивая мне косточки, — и трех красных рыбок, которых мы выловили в аквариуме ее учителя музыки.
Боже мой, чего только не заставляли меня глотать женщины, но я в жизни не встречал такой ненасытной натуры. Это была Мессалина и Теодора Византийская, вместе взятые. Можно сказать, что пройдя через все испытания, я знал все о любви. Мое ученичество закончилось. С тех пор я только продолжал в том же Духе.
Моей прелестной Мессалине было всего восемь лет, но ее требования превосходили все, что довелось мне узнать за свою долгую жизнь. Она бежала впереди меня по двору, тыча пальцем на кучу листьев, песка или на старую пробку, и я безоговорочно подчинялся ей.
Мало того, я был чертовски рад, что кому-то нужен. Однажды она принялась собирать букет ромашек, а я с ужасом смотрел, как он рос у нее в руках, — но под ее неусыпным взором (она знала уже, что в таких случаях мужчины стараются схитрить), в котором напрасно старался уловить хотя бы каплю восхищения, я съел и ромашки. Без малейшего намека на уважение или благодарность она умчалась от меня вприпрыжку, чтобы вскоре вернуться с несколькими улитками меня вприпрыжку, чтобы вскоре вернуться с несколькими улитками, которых и протянула мне на ладошке. Я покорно съел улиток вместе с раковинами.
В то время детям еще не раскрывали тайн секса, и я свято верил, что это и есть настоящая любовь. Возможно, я был прав.
Но самое грустное во всем этом заключалось в том, что мне никак не удавалось произвести на нее впечатление. Едва я покончил с улитками, как она небрежно заявила мне:
— Юзек съел ради меня десять пауков и остановился только потому, что мама позвала нас пить чай.
Я вздрогнул. Стоило только отвернуться, как она обманывала меня с моим лучшим другом. Но это я тоже проглотил. Такова сила привычки.

Даже телек не вывозит январские выходные.

Специально такое не придумаешь.

С Рождеством!

Не думал, что понравится.

Ну да, поют, пританцовывают, а всё равно нравится.

Ландыши.

***
Ветреный февраль. Пейзаж с начёсом.
Вдоль дороги тянется лыжня.
К памяти какие тут вопросы?
Вот и говорю – не усложняй.

Сон без снов, тупею, как полено,
оглянулся: всё буквально зря.
Горе от ума, снег по колено.
И тоска кругом от фонаря.

Я ж не спорю, брат, согласен то есть.
Ночь прошла, а мы ещё сидим,
к вечности как будто приготовясь,
примеряя участь быть живым.

Обиделся сам на себя, посмотрев видео (кружочек) из Новосибирска. Снег, музыканты поют, все дела.
Зима, короче.

А я разозлился: реки нет большой, лесов нет, пшеница да кукуруза, шо да гэ, чи ещё (это я так говорю), бабка сверху навязывает мне новости и поле чудес, люди в магазине прут, не понимая, что надо выпустить, а потом войти.

Продавщица вчера толкала рубашку за 5300! Ты чего? На мне вся одежда меньше стоит.

А потом подумал: литература, в частности поэзия – это преодоление злобы и несправедливости.
В конце концов, в зеркало смотришь, а там не ты.
Вымышленный персонаж?

Люблю, короче, свой город.
Он под стать мне.

Наткнулся на пост Артёма Скворцова ВК.

«– (…) Ты никогда не думал о том, что в упорном и постоянном занятии литературой есть что-то почти клинически неестественное? Где ты видел нормальных людей, которые занимаются литературой?
– Сколько угодно, – сказал Мервиль. – Они этим зарабатывают деньги и делают это так же, как если бы они торговали обувью или промышленными изделиями. Но ты, конечно, не их имеешь в виду.
– Нет, я имею в виду, как ты понимаешь, нечто другое. Писатель, вообще говоря, это человек с каким-то глубоким недостатком, страдающий от хронического ощущения неудовлетворённости. Его личная жизнь не удалась и не может удаться, потому что он органически лишён способности быть счастливым и довольствоваться тем, что у него есть. Он не знает, что ему нужно, не знает, что он собой представляет, и не верит до конца своим собственным ощущениям. Вся его литература – это попытка найти себя, остановить это движение и начать жить как нормальные люди, без неразрешимых проблем, без сомнений во всём, без неуверенности и без понимания того, что эта цель недостижима. Когда он пишет книгу, у него есть смутная надежда, что ему удастся избавиться от того груза, который он несёт в себе. Но эта надежда никогда не оправдывается. В этом его несчастие и его отличие от других людей.
– Ты забываешь о тщеславии.
– Тщеславие – это тоже неуверенность в себе.
– Одним словом, всё отрицательно?
– Нет, – сказал я, – в конце концов, это можно себе представить так. Ты пишешь книгу. Зачем? Почему? Потому что тебе кажется, что ты понял и увидел какие-то вещи, которых не поняли или не успели понять и увидеть другие, и ты хочешь с ними поделиться своими соображениями, которые тебе кажутся важными. Ты стремишься понять мир, в котором ты живёшь, и передать это понимание другим, – это понимание и это видение мира. Это, конечно, не всё, есть другие побуждения, которые заставляют тебя писать, – графомания, которой страдают все литераторы, тщеславие, о котором ты говорил, та или иная степень мании величия и периодическая атрофия твоих аналитических способностей, – потому что если бы этой атрофии не было, ты бы понимал, что книгу, которую ты пишешь, вообще писать не стоит.
– Значит, большинство книг, по-твоему, написано напрасно?
– Несомненно.
– А те книги, которые ты пишешь?
– Тоже.
– Зачем же ты это делаешь?
– Если бы ты мог мне это объяснить, я был бы тебе благодарен.»

Гайто Газданов. Эвелина и её друзья (1968)

Александр Леонтьев

***
Душу вынь из меня,
Покажи на просвет
Предновогоднего дня:
Есть она или нет?

Слёзы в глазах стоят,
Тяжесть лежит в груди —
Мой еженощный ад:
Днём хоть не береди!

Жизнь осознать позволь,
Правду, а не скрижаль:
Если душа есть боль,
То расстаться не жаль.

Косточки да гнильцо,
Выдохни да помри…
Хлопья летят в лицо,
Смазаны фонари.