Настигло

Жизнь, смерть и шутка про сраку Ч.1

388 и 389 дни полномасштабного вторжения России в Украину. Пересматриваю обрывки видео: мне удалось занять, как покойная бабушка, напырив седые брови, ругает Путина. Жалею, что ей нельзя прочитать новость о том, что Международный уголовный суд выдал ордер на его арест. Впрочем, она бы не поверила этим обещаниям, пока не увидела бы его на скамье подсудимых. Такая уж она была, понимала в Realpolitik.

Пока я пишу это, наша кошка Кафка ломится в бабушкин шкаф. Она полюбила бабушку с первого же дня в декабре: сидела и спала у ее ног, и монструозный грохот ходунков ее не пугал. Кафку вообще не пугала бабушкина старость и угасание (или ее привлекал валидол, что тоже может быть) — она скрашивала нам тяжелые кормления и туалет своими идиотскими кошачьими выкрутасами. С ней уход за уходящим человеком становился похож на нелепый цирк. Я говорила «але-хоп!», меняя памперсы, и в комнате становилось светлее лол.

Бабушка любила политику: каждую неделю или я или Жданов читали ей, уже почти совсем слепой и глухой последние годы, новости. Он всегда говорил: политике меня научили в первую очередь не журналисты и политологи, а бабушка. Она рассуждала о международной политике с нормальной такой подкованностью в истории, экономике и геополитике — хотя выросла в селе и высшего образования не имела.

Бабушка Маша, если кто не понял, не моя бабушка, а ждановская. Я познакомилась с ней в 2008 году, когда переехала к нему в Киев. Тогда, 15 лет назад, я вообще не могла понять, что она говорит: бабушка всю жизнь была суржикоговорящей — и это был первый (и долгое время единственный) не русскоязычный украинец в моем окружении. За эти полтора десятка лет мы начали называть друг друга бабушкой и внучкой и даже перешли на «ты» под конец её жизни. И уже много лет я не могу понять, что же мне сначала было непонятно в её речи.

Бабушка Маша родилась в селе на Житомирщине в 1938 году (или 39, никто не знает: Украина была оккупирована и пожжена немцами, и многие документы восстанавливали по памяти и со слов). Отца она не знала, он погиб на войне. Мать ее была неграмотной по нынешним меркам: умела читать по слогам и подписывать своим именем бумаги. Растили ее мать и дед Гаврило, о котором я уже писала.

Одно из самых ранних воспоминаний бабушки относятся к оккупации Украины: мама могла увести в лес только одного ребенка и забрала старшую дочь, а престарелого деда лет 90 и малую лет 3 оставила в избе. Оккупанты хотели расстрелять их прямо там, но какой-то офицер посчитал, что маленькая Маша похожа на его Zuckerpuppe, которая ждет его дома: он дал ей сахар и не убил её.

После начала полномасштабного вторжения бабушка Маша иногда случайна называла россиян «немцами», и мне было невероятно стыдно и больно рассказать ей, когда я узнала, что некоторые мои родственники из России поддерживают Путина и эту войну. Она смотрела на меня, одновременно напырив брови и улыбаясь, как будто я говорила ей, что видела на дворе курицу с ослиными ушами. Ей, пережившей одну нацистскую оккупацию, никак не могло повериться, что вторая оккупация — русская, и что в России за эти почти 80 лет поменяли отношение к фашизму и к «никогда снова».

Благодаря жесткому (как её знавшие косьбу плечи) характеру и острому (как кончик ее упрямого носа) уму, в 18 лет она стала главным бухгалтером колхоза — и, по ее словам, завидной парой. Поклонников, говорила она, у нее было много, и судя по её «хохоооо, Настенька!», было весело.

⬇️ #киев #обомне

www.group-telegram.com/br/travkinatxt.com/841

5.4K viewsedited  Mar 19, 2023 at 10:25

Жизнь, смерть и шутка про сраку Ч.1

388 и 389 дни полномасштабного вторжения России в Украину. Пересматриваю обрывки видео: мне удалось занять, как покойная бабушка, напырив седые брови, ругает Путина. Жалею, что ей нельзя прочитать новость о том, что Международный уголовный суд выдал ордер на его арест. Впрочем, она бы не поверила этим обещаниям, пока не увидела бы его на скамье подсудимых. Такая уж она была, понимала в Realpolitik.

Пока я пишу это, наша кошка Кафка ломится в бабушкин шкаф. Она полюбила бабушку с первого же дня в декабре: сидела и спала у ее ног, и монструозный грохот ходунков ее не пугал. Кафку вообще не пугала бабушкина старость и угасание (или ее привлекал валидол, что тоже может быть) — она скрашивала нам тяжелые кормления и туалет своими идиотскими кошачьими выкрутасами. С ней уход за уходящим человеком становился похож на нелепый цирк. Я говорила «але-хоп!», меняя памперсы, и в комнате становилось светлее лол.

Бабушка любила политику: каждую неделю или я или Жданов читали ей, уже почти совсем слепой и глухой последние годы, новости. Он всегда говорил: политике меня научили в первую очередь не журналисты и политологи, а бабушка. Она рассуждала о международной политике с нормальной такой подкованностью в истории, экономике и геополитике — хотя выросла в селе и высшего образования не имела.

Бабушка Маша, если кто не понял, не моя бабушка, а ждановская. Я познакомилась с ней в 2008 году, когда переехала к нему в Киев. Тогда, 15 лет назад, я вообще не могла понять, что она говорит: бабушка всю жизнь была суржикоговорящей — и это был первый (и долгое время единственный) не русскоязычный украинец в моем окружении. За эти полтора десятка лет мы начали называть друг друга бабушкой и внучкой и даже перешли на «ты» под конец её жизни. И уже много лет я не могу понять, что же мне сначала было непонятно в её речи.

Бабушка Маша родилась в селе на Житомирщине в 1938 году (или 39, никто не знает: Украина была оккупирована и пожжена немцами, и многие документы восстанавливали по памяти и со слов). Отца она не знала, он погиб на войне. Мать ее была неграмотной по нынешним меркам: умела читать по слогам и подписывать своим именем бумаги. Растили ее мать и дед Гаврило, о котором я уже писала.

Одно из самых ранних воспоминаний бабушки относятся к оккупации Украины: мама могла увести в лес только одного ребенка и забрала старшую дочь, а престарелого деда лет 90 и малую лет 3 оставила в избе. Оккупанты хотели расстрелять их прямо там, но какой-то офицер посчитал, что маленькая Маша похожа на его Zuckerpuppe, которая ждет его дома: он дал ей сахар и не убил её.

После начала полномасштабного вторжения бабушка Маша иногда случайна называла россиян «немцами», и мне было невероятно стыдно и больно рассказать ей, когда я узнала, что некоторые мои родственники из России поддерживают Путина и эту войну. Она смотрела на меня, одновременно напырив брови и улыбаясь, как будто я говорила ей, что видела на дворе курицу с ослиными ушами. Ей, пережившей одну нацистскую оккупацию, никак не могло повериться, что вторая оккупация — русская, и что в России за эти почти 80 лет поменяли отношение к фашизму и к «никогда снова».

Благодаря жесткому (как её знавшие косьбу плечи) характеру и острому (как кончик ее упрямого носа) уму, в 18 лет она стала главным бухгалтером колхоза — и, по ее словам, завидной парой. Поклонников, говорила она, у нее было много, и судя по её «хохоооо, Настенька!», было весело.

⬇️ #киев #обомне

BY Настигло