Какая беда. Только что узнала о смерти Александра Борисова.

Театральный режиссёр. Никакого боевого опыта, он не служил даже в армии. Взял и ушёл на фронт - после конфликта с труппой театра, которая саботировала спектакль про спецоперацию. Решил, как мужчина, что должен отвечать за свою позицию. И его ответ был таким.

Он хорошо воевал, был ранен, но продолжил службу. Хотя говорил, что очень устал, просто смертельно, а ещё переживал, что младшая дочь почти его не знает, очень тосковал по семье и хотел расторгнуть контракт.

Потом, когда начались разговоры о "перемирии", написал, что решил продолжить служить. Верил в страну и в победу - несмотря ни на что.

Очень тяжело переживал происходящее в "культурном тылу". Сколько боли в его интервью. А сколько ещё не вошло в то наше интервью...
Он же знал всех тех, кто сейчас многозначительно молчит! Понимал, почему они молчат.

Хотел вернуться и снять фильм. Я тоже надеялась, что он вернётся и снимет - о своих. И у нас будет режиссёр-фронтовик.

Последний раз мы списывались 1 марта. Он отправил мне видео работы своего боевого товарища на Запорожье (уничтожение пушки- гаубицы). Гордился людьми, с которыми свела его война. Уважал русского солдата, зная, какой это труд.

...Недавно на меня вышли очень хорошие люди, увидевшие то наше интервью. Они надеялись всё-таки вернуть его с фронта и устроить режиссёром в один московский театр. Не успели.

Как больно. Помолитесь за раба Божия Александра, он был честный, умный, порядочный человек.

Из нашего интервью с Александром Борисовым.

"...Вот вы сами и ответили на свой вопрос: они убрали украинские флаги и чёрные квадраты. И это многих устроило, теперь все делают вид, что ничего не произошло!

Но на ключевых постах в культуре сидят люди, мнение которых совершенно не поменялось. Я точно это знаю. Ведущими театрами руководят те, кому и даром не нужен ни Крым, ни Донбасс, ни весь наш Русский мир. Их спектакли пронизаны не просто антипатией к советской истории, а ко всему русскому. Но сделаны эти спектакли дорого, качественно, с хорошей сценографией, выглядят со стороны красиво... А потому они до сих пор в афишах.

Я тоже не вижу никаких изменений в сфере культуры. Да, в руководство СТД пришёл Владимир Машков, но он же не всесилен. Он один не может изменить всю систему.

Сейчас на фронте масса ребят из актёрской братии, они честно пошли защищать свою страну. Что с ними будет, когда они вернутся? Я давно расставил для себя приоритеты: в первую очередь я мужчина, православный человек, русский, муж и отец. Вот моя система координат. Конечно, для мужчины важно дело, которым он занимается, но я и без театра не пропаду. А эти ребята совсем молодые. Смогут ли они после фронта реализовать себя в актёрской профессии? Скорее всего, нет. Тусовка будет их игнорировать.

Обидно, досадно. Чтобы не заработать преждевременный инфаркт, я учусь спокойно к этому относиться. Что лично я сейчас могу сделать? Я отдаю долг Родине. У меня есть семья, дети, которых я могу воспитать в любви к стране, к маме и папе, привить им уважение к старшим. Воспитать так, как меня воспитывали. Начни с себя, а дальше...

Нужна целенаправленная госполитика в области культуры и образования, в первую очередь, конечно, кадровая политика. Всю систему, связанную с театральной и кинокритикой, нужно жёстко пересматривать, проводить полную ротацию кадров среди членов экспертных советов, жюри различных премий и фестивалей... Театральный мир тесен, и мы друг о друге всё знаем. Люди, работающие в этой сфере, зачастую за гранью добра и зла. Спектакли, откровенно слабые со всех точек зрения, годами ими продвигались и получали всевозможные премии благодаря своему... хамству. Хамству по отношению к культуре страны.

Нужно пересматривать всю грантовую систему. Она, на мой взгляд, не оправдала себя. Да, есть очень удачные проекты, но они – единичны. В целом система грантов – федеральных, региональных, частных – заточена на правильном и красивом оформлении заявки проекта, а не на художественном уровне произведения. Они не дают результат с точки зрения воспитания человека, любящего Родину. И очень много кумовства в этой сфере.

Наконец, ведущие позиции в культуре должны занимать люди идейные, которые понимают, ради чего идёт спецоперация, которые искренне верят в страну. А не те, кто нехотя сказал об этом сейчас... А вы посмотрите, что он говорил раньше! У нас же информационная эпоха, всё можно найти. Во главе культурных учреждений не могут быть люди, которые в 2014 году заявляли: «А зачем нам этот Крым?» Они могут думать что угодно, но руководить государственными театрами и выстраивать репертуарную политику не имеют права.

Да, человек может изменить мнение, но зачастую он лишь мимикрирует под изменившиеся обстоятельства.

Во время отпуска гуляли по Москве с приятелем, бывшим артистом... Идём по Арбату, он здоровается с одной дамой, с другой. А потом мне говорит: «Вот эта занимает такую-то должность, её сын живет в Милане, а у этой давно осел в Лондоне...» Сердце любого нормального человека там, где его дети. Где сокровище ваше, там и сердце будет ваше. Пока чиновники от культуры не будут связывать будущее собственных детей с Родиной, никаких изменений в культуре не будет".

Обещанное интервью - с режиссёром Андреем Черпиным.

Удивительная судьба. Ученик Геннадия Тростянецкого и Юрия Бутусова, с опытом работы главным режиссёром в нескольких театрах, он ушёл добровольцем на СВО, воевал в составе БАРС-14, был ранен.

Сейчас, мягко говоря, персона нон грата для большей части своего театрального окружения.

Но, как он сам говорит, после возвращения с фронта театр стал для него - продолжением службы.
Теперь его фронт здесь - в тылу.

Из интервью с режиссёром Андреем Черпиным:

– В какой момент у вас появилось ощущение, что Россия в своем историческом развитии пошла не в ту сторону?

– Я хорошо запомнил 1999 год. Учился тогда в театральной академии, и вдруг – война в Югославии, бомбят Белград. У меня было ощущение, что происходит глобальная несправедливость, что это начало катастрофы. Однокурсница мне тогда сказала: «Ну что ты дергаешься, это же далеко, не Брянскую же область бомбят!». А у меня было чёткое понимание, что бомбят именно Брянскую область, что эта история с нами и про нас. Я чувствовал свое полное бессилие перед происходящим, и было очень досадно, что Россия теряет свою субъектность.

На самом деле, эту утрату самого себя я пережил в полной мере со всей страной. В 90-е годы это произошло почти со всеми! Деньги стали главным эквивалентом всего. Самые важные вещи стали строиться не на живой основе, не на совести, не на ощущении своего единства со страной, а на корысти и личных интересах.

Патриотизм, Родина, особый путь России – об этом только с иронией можно было говорить. Служба, армия – не дай бог. Казалось, отделённая от всего, абсолютно автономная индивидуальность – и есть основание настоящей свободы. Мы все были очарованы: Западом, Америкой, открывшимися, как тогда казалось, невероятными возможностями, в том числе в духовных поисках. На нас обрушились новые книги, фильмы... Никто не хотел думать, что путь к свободе лежит внутри рода, народа, Родины, истории твоей страны.

Всё стало заимствоваться, своё казалось убогим и неактуальным, было полностью потеряно. Это особенно видно в театре. Почти все пытались воспринять разные формы западного театра – для нас не органичные, но которые казались модными, острыми, современными. Справедливости ради надо сказать, что мы увидели и много по-настоящему прекрасного европейского и американского театра. И не всегда только внешне воспринимали его.

Но в целом вся страна начала приобретать форму, которая не соответствовала её подлинному содержанию, и потребовалось потрясение в виде войны, чтобы это осознать.

...В театральном процессе я всегда чувствовал себя чужим. Мне ужасно не нравилось, что восприятие истории страны и личной биографии с точки зрения жертвы является уважаемой и единственно правильной позицией. У меня вызывала отвращение эта тенденция демонстративно выворачивать и преувеличивать подлинные и мнимые ужасы советского времени. И всю великую историю сводить только к ним.

В этой однобокой трактовке не было места для героев и гениев, для великих открытий и событий. Да и просто для людей, решающих человеческие вопросы: любви, верности, совести... Но ведь всё это было. Была великая страна. Империя, сказал бы Бродский.

Из интервью с Андреем Черпиным. Продолжение.

– Почему пошли добровольцем? Это было осознанное решение или больше эмоциональное, как реакция на позицию окружения?

– На окружение я никогда не ориентировался. Это трудно объяснить, мне до сих пор трудно осознать этот импульс, но я пошёл, потому что не мог не пойти. Иначе невозможно было бы дальше жить. Человек в своём максимуме разворачивается именно в исторических событиях. Если он в них участвует, конечно... Я переживал то же самое, что и вся страна, и понимал, что должен сделать какой-то решительный шаг. Мною руководила не идеология, а ощущение, что такую эпоху нельзя «пересидеть».

...Искал в интернете, куда можно записаться добровольцем. Позвонил, мне сказали приезжать. Приехал.

– Без военного опыта?

– Я вам больше скажу: когда я учился в университете, я на военную кафедру не пошёл. Мне казалось, что это пустая трата времени. Как я пожалел! У меня не было никаких военных навыков...

В итоге, я окончил школу санитаров при Военно-медицинской академии. Служил санитаром-стрелком. Мы находились на ЛБС, моей задачей было оказать первую помощь, стабилизировать состояние раненого, а потом его доводили или доносили до зоны эвакуации – из «красной» зоны до «жёлтой». В самом начале службы меня ранило, к счастью, не тяжело. Я вернулся обратно и весь контракт полностью дослужил.

– Что для вас на фронте было самым тяжёлым?

– В самом начале было дико страшно. Но я хорошо запомнил переломный момент. Передо мной сидел командир группы разведки, очень расстроенный, потому что они не смогли выйти на задание из-за сильного обстрела. И ему говорят: «Ну что ты так переживаешь? Сейчас бы поехали, и вас бы накрыло!». Он ответил: «А мне пофиг». Ну, он погрубее, конечно, сказал. Я подумал: «А мне-то почему не пофиг? Что я так боюсь за свою жизнь?». И я принял, что смерть – это то, что с тобой может произойти в любой момент, и надо просто перестать из-за этого дёргаться. Сразу стало легче. А вообще, самое трудное для меня было – мыши. Они там на ЛБС везде, ночью в блиндаже на тебя падают, по тебе ползают.

...Я понял, что для солдата самая главная добродетель – терпение. Солдат всё время что-то терпит: страх, жару, холод, дождь, боль, странные приказы руководства... Но это не мучительное терпение, ты ко всему легко относишься, потому что пребываешь в другом жизненном измерении. Странно обращать внимание на какие-то неудобства, когда уже живешь наполовину на небе, и смерть всегда рядом.

Зато ты готов думать о Боге. Даже если раньше душа в ту сторону была закрыта. Когда я лежал в госпитале, к нам приходил батюшка. И бойцы рядом со мной, которые были неверующими, они его слушали внимательно, их так впечатлили его слова... Человек на войне не обязательно становится религиозным, но у него открывается туда дверь, потому что духовные вещи становятся осязаемыми.

– А по возвращении что было самым сложным?

– На фронте слишком интенсивное проживание жизни, там всё по-настоящему, и рядом люди, с которыми тебе очень здорово... А здесь нет подобной концентрации жизни и такого уровня взаимоотношений между людьми.

Хотя у меня жёсткий шок был в сентябре 2022 года, когда я туда впервые поехал волонтёром. Я был в Новоайдаре с командой Юрия Мезинова. Помню в Старобельске местные люди жуткие вещи рассказывали про 2014 год: что у них происходило, что творили украинские формирования... Видел, как в Северодонецке люди на развалинах живут, и общался с ними. Приехал в Москву, а здесь ничего не происходит, люди ни о чем не знают, живут по-прежнему. Это был удар.

А сейчас, после возвращения с фронта, у меня уже нет такого острого восприятия. Мне вообще кажется: если у человека изначально нет проблем с психикой, то война его делает спокойным и добрым, происходит переоценка многих вещей и своей реакции на них.

Из интервью с Андреем Черпиным. Продолжение.

– От вас отвернулось театральное окружение?

– Ну, если оно и было, то уже едва-едва меня помнило... За 2 года до СВО я из него выпал. Не мог и не хотел ничего делать в театре и думал, что ушёл навсегда.

Но сейчас да, почти все, с кем я был знаком в театре, заняли позицию противоположную моей. Есть люди, с которыми ещё общаюсь, но объективно в театре страну поддержали единицы.

Порой мне кто-нибудь пересказывает что-то из украинской пропаганды о российской армии или о людях на территории Новороссии. Я им отвечаю, что всё очень просто: нужно самим туда поехать и поговорить с местными. Но они, конечно, никуда не едут. У них оптика настроена видеть всегда то, что они и раньше видели: предательство «демократических ценностей», ужасную власть, быдловатый народ и т.д.

Думаю, это поддерживалось в том числе и извне: вот такое насаждение среди людей искусства мнения, что их страна – дерьмо, и они должны «открыть глаза» тёмному народу, тогда он это осознает и будет стремиться к идеалам, которые несёт просвещённый Запад. Было создано плотное сообщество с однородной идеологией, обязательным негативом к стране...

– Спектакли об СВО и донбасской войне сейчас нужны?

– Коллеги твердят про необходимую «дистанцию», что им нужно время, нужно найти формы... Но если не делать спектакли сейчас, то мы никогда и не отработаем эти формы! В конце концов, есть прекрасные современные стихи о войне. Поэзия всегда соразмерна войне, потому что поэт находится в непосредственной близости к смерти в этом своём поэтическом движении. Поэты говорят о происходящем сразу и точнее всех. Так делайте поэтические спектакли!

Безусловно, сейчас нужно ставить спектакли и снимать фильмы. Пусть в начале они будут эстетически несовершенны, но настоящее всегда должно пройти момент роста... И это нужно не военным. Там, на фронте, всё предельно понятно, там живут полноценной, осмысленной и оправданной жизнью. Это нужно тем, кто здесь, кто спит или оторван от происходящего с его родной страной.

Сегодня – 2 апреля – годовщина теракта в Петербурге, во время которого в кафе на Университетской набережной погиб военкор Максим Фомин (Владлен Татарский), более 50 человек пострадали, некоторые стали инвалидами.

И, кажется, тот мой текст, про Владлена Татарского и Дарью Трепову, написанный через несколько дней после трагедии, всё так же актуален.