Новогодний снежок разукрасил брезент армейский. И в палатку, как будто в церковь вошёл боец. А Христос говорил по-русски на арамейском: «Пронеси эту чашу мимо меня, Отец.»
Почему то вдруг сами собой загорелись свечки, Было каждое слово острее любой стрелы: «Тридцать лет и три года Россия спала на печке. А теперь вдруг подпрыгнула и затряслись полы.»
Под полами распяли волю, вкурив свободу, Перерезали всех овец, ради двух козлов. Поменяли блаженство на кайф, да на колу воду, А любовь на секс и архангелов на битлов.
Но уже ни битлов, ни секса - объект размолот. Наркотический морок - удобный мертвецкий сон. Только сеть, а в сети только цифры и ровный холод. Между раем и адом берлинский забор снесён.
Механический слон эбонитовый вскинул хобот. Снег, как пепел летит. И церквушка стоит вдали. Под Черниговом институт, в институте робот. И поставлена цель: Нас с тобой стереть с земли.
По привычке ещё надевает коньки столица. Мы стоим на советском вокзале, как вся страна. Говоришь: «Буду каждую ночь за тебя молиться!» И танцует от печки любовь, и грядёт весна.
Новогодний снежок разукрасил брезент армейский. И в палатку, как будто в церковь вошёл боец. А Христос говорил по-русски на арамейском: «Пронеси эту чашу мимо меня, Отец.»
Почему то вдруг сами собой загорелись свечки, Было каждое слово острее любой стрелы: «Тридцать лет и три года Россия спала на печке. А теперь вдруг подпрыгнула и затряслись полы.»
Под полами распяли волю, вкурив свободу, Перерезали всех овец, ради двух козлов. Поменяли блаженство на кайф, да на колу воду, А любовь на секс и архангелов на битлов.
Но уже ни битлов, ни секса - объект размолот. Наркотический морок - удобный мертвецкий сон. Только сеть, а в сети только цифры и ровный холод. Между раем и адом берлинский забор снесён.
Механический слон эбонитовый вскинул хобот. Снег, как пепел летит. И церквушка стоит вдали. Под Черниговом институт, в институте робот. И поставлена цель: Нас с тобой стереть с земли.
По привычке ещё надевает коньки столица. Мы стоим на советском вокзале, как вся страна. Говоришь: «Буду каждую ночь за тебя молиться!» И танцует от печки любовь, и грядёт весна.
Pavel Durov, a billionaire who embraces an all-black wardrobe and is often compared to the character Neo from "the Matrix," funds Telegram through his personal wealth and debt financing. And despite being one of the world's most popular tech companies, Telegram reportedly has only about 30 employees who defer to Durov for most major decisions about the platform. In February 2014, the Ukrainian people ousted pro-Russian president Viktor Yanukovych, prompting Russia to invade and annex the Crimean peninsula. By the start of April, Pavel Durov had given his notice, with TechCrunch saying at the time that the CEO had resisted pressure to suppress pages criticizing the Russian government. "Someone posing as a Ukrainian citizen just joins the chat and starts spreading misinformation, or gathers data, like the location of shelters," Tsekhanovska said, noting how false messages have urged Ukrainians to turn off their phones at a specific time of night, citing cybersafety. At its heart, Telegram is little more than a messaging app like WhatsApp or Signal. But it also offers open channels that enable a single user, or a group of users, to communicate with large numbers in a method similar to a Twitter account. This has proven to be both a blessing and a curse for Telegram and its users, since these channels can be used for both good and ill. Right now, as Wired reports, the app is a key way for Ukrainians to receive updates from the government during the invasion. But because group chats and the channel features are not end-to-end encrypted, Galperin said user privacy is potentially under threat.
from br
