Яков Миркин

Были же на Руси богатыри! Или сейчас тоже есть? В 1910-х их был целый рой. Всем известный Николай Турбас, двадцати с лишним лет, очень любил ломать подковы. «Огромная подкова летит на манежный круг к моим ногам. Публика улыбается...
— Раз силач — ломайте! — кричат насмешливо с галерки.
Отказаться? Значит вызвать шиканье и свист. Но я устал, взволнован. Уверенности нет.
Но нет и выхода. Я беру подкову, напрягаю мускулы. Подкова не поддается. Напрягаю мышцы рук до последней возможности, чувствую, как кровь приливает к голове, как хрустят суставы.

Все ждут. Тишина… Но еще одно отчаянное усилие, и я с двумя половинками подковы в руках падаю на арену.
Артисты подхватывают меня под руки и уводят под шумные аплодисменты и крики «ура!» (здесь и дальше - Н. Турбас. На арене цирка).

«Программа у меня была большая… Я лежа держал на своем корпусе оркестр из пятнадцати человек в течение всего времени, пока он исполнял марш. На мою грудь ставили пианино, около которого сидело шесть человек; тапер играл различные пьесы. На одном мизинце вытянутой руки я держал трех взрослых че¬ловек, связанных полотенцем. На моих плечах двадцать человек сгибали железные строительные балки…».

Нам бы так! А – вот так? «Я согласился… на последний, самый… тяжелый номер: проезд через меня автомобиля… Отказаться нельзя — контракт заключен, я дал обещание. И я рискнул. Весь секрет оказался в том, что надо было, набрав в себя воздуху, напрячь мускулы и не дышать. Сделал все это я инстинктивно.
В съемках принимала участие одна из первых русских женщин-шоферов, миленькая курсистка. Она, между прочем, и фигурировала в журнале как «первая в России женщина-шофер».

Итак, начинался наш номер. Девушка бодро выводила машину на манеж. Рядом с ней я. В кузове — пассажиры... Я посматриваю на публику. Все аплодируют юной водительнице. Она останавливает автомобиль у моей платформы, я выхожу из машины, раскла¬ниваюсь, смотрю на часы. Автомобиль с пассажирами делает круг по манежу, а я ложусь на арену, и полтора десятка рабочих водружают на меня платформу…

Вдруг девушка… подбегает ко мне.
— Я ни за что не поеду, — горячо шепчет она, став рядом со мной на колени. — Ведь это же смертельный номер... Никогда не стану убийцей.

Номер срывается. А вместе с тем уплывают и 100 рублей, обещанных мне по договору.
Взяв девушку-шофера за руку, я деланно улыбнулся, отвел ее в сторону и сказал:
— Это фокус.
— Фокус? — она посмотрела на меня недоверчиво. — Серьезно? Ну, тогда давайте.

Она вскочила в кабину, взялась за руль, дала газ. Я забрался под платформу, напряг мускулы, не дышу. Шум мотора надо мной, быстрый шорох шин по платформе, и вот ее снимают с меня униформисты. Я вскакиваю, наклоняю голову под обрушившиеся на меня аплодисменты, девушка и пассажиры выскакивают из автомобиля, подбегают ко мне, начинают обнимать... Я стою счастливый и только чувствую сильную боль в боку.

Девушка улыбается, жмет руку. Она уверена, что я знал какой-то «секрет». И каково ее удивление, когда она, доставив меня на своем автомобиле в номера «Эйжен» на Петровке, узнает, что никакого «секрета» не было!» .

«Я стою счастливый»! Контракт – делай, если обещал. Сто рублей, между прочим, цена жизни. И еще – будем надеяться, улыбка «миленькой курсистки». Куда без нее?
Но ставки для счастья всё выше! Ставки сумасшедшие. «В борьбе с медведем я выходил победителем и отделывался ссадинами и ушибами.

Труднее было бороться с быком… Шестеро здоровенных служителей ведут на цепи огромного рыжего быка. Яростно упираясь всеми четырьмя ногами, он тупо озирается, сильно бьет копытами. От его могучего удара сотрясается сцена. Очевидно, протестуя против этой пятитысячной массы зрителей, слепящих потоков света, бык заревел…

Делать нечего, в костюме тореадора я выхожу на сцену… Оркестр играет «Марш тореадора». Я иду на быка, размахивая красным плащом. А он, пригнув сильную шею, выставив грозные рога, яростно бросается навстречу. Шерсть его встала дыбом, изо рта брызнула пена. Увернувшись от страшного удара, я продолжаю дразнить быка: то отступаю, то наступаю, вновь размахивая перед его глазами плащом.

www.group-telegram.com/br/ymirkin.com/2271

3.0K viewsJan 16 at 04:36

Были же на Руси богатыри! Или сейчас тоже есть? В 1910-х их был целый рой. Всем известный Николай Турбас, двадцати с лишним лет, очень любил ломать подковы. «Огромная подкова летит на манежный круг к моим ногам. Публика улыбается...
— Раз силач — ломайте! — кричат насмешливо с галерки.
Отказаться? Значит вызвать шиканье и свист. Но я устал, взволнован. Уверенности нет.
Но нет и выхода. Я беру подкову, напрягаю мускулы. Подкова не поддается. Напрягаю мышцы рук до последней возможности, чувствую, как кровь приливает к голове, как хрустят суставы.

Все ждут. Тишина… Но еще одно отчаянное усилие, и я с двумя половинками подковы в руках падаю на арену.
Артисты подхватывают меня под руки и уводят под шумные аплодисменты и крики «ура!» (здесь и дальше - Н. Турбас. На арене цирка).

«Программа у меня была большая… Я лежа держал на своем корпусе оркестр из пятнадцати человек в течение всего времени, пока он исполнял марш. На мою грудь ставили пианино, около которого сидело шесть человек; тапер играл различные пьесы. На одном мизинце вытянутой руки я держал трех взрослых че¬ловек, связанных полотенцем. На моих плечах двадцать человек сгибали железные строительные балки…».

Нам бы так! А – вот так? «Я согласился… на последний, самый… тяжелый номер: проезд через меня автомобиля… Отказаться нельзя — контракт заключен, я дал обещание. И я рискнул. Весь секрет оказался в том, что надо было, набрав в себя воздуху, напрячь мускулы и не дышать. Сделал все это я инстинктивно.
В съемках принимала участие одна из первых русских женщин-шоферов, миленькая курсистка. Она, между прочем, и фигурировала в журнале как «первая в России женщина-шофер».

Итак, начинался наш номер. Девушка бодро выводила машину на манеж. Рядом с ней я. В кузове — пассажиры... Я посматриваю на публику. Все аплодируют юной водительнице. Она останавливает автомобиль у моей платформы, я выхожу из машины, раскла¬ниваюсь, смотрю на часы. Автомобиль с пассажирами делает круг по манежу, а я ложусь на арену, и полтора десятка рабочих водружают на меня платформу…

Вдруг девушка… подбегает ко мне.
— Я ни за что не поеду, — горячо шепчет она, став рядом со мной на колени. — Ведь это же смертельный номер... Никогда не стану убийцей.

Номер срывается. А вместе с тем уплывают и 100 рублей, обещанных мне по договору.
Взяв девушку-шофера за руку, я деланно улыбнулся, отвел ее в сторону и сказал:
— Это фокус.
— Фокус? — она посмотрела на меня недоверчиво. — Серьезно? Ну, тогда давайте.

Она вскочила в кабину, взялась за руль, дала газ. Я забрался под платформу, напряг мускулы, не дышу. Шум мотора надо мной, быстрый шорох шин по платформе, и вот ее снимают с меня униформисты. Я вскакиваю, наклоняю голову под обрушившиеся на меня аплодисменты, девушка и пассажиры выскакивают из автомобиля, подбегают ко мне, начинают обнимать... Я стою счастливый и только чувствую сильную боль в боку.

Девушка улыбается, жмет руку. Она уверена, что я знал какой-то «секрет». И каково ее удивление, когда она, доставив меня на своем автомобиле в номера «Эйжен» на Петровке, узнает, что никакого «секрета» не было!» .

«Я стою счастливый»! Контракт – делай, если обещал. Сто рублей, между прочим, цена жизни. И еще – будем надеяться, улыбка «миленькой курсистки». Куда без нее?
Но ставки для счастья всё выше! Ставки сумасшедшие. «В борьбе с медведем я выходил победителем и отделывался ссадинами и ушибами.

Труднее было бороться с быком… Шестеро здоровенных служителей ведут на цепи огромного рыжего быка. Яростно упираясь всеми четырьмя ногами, он тупо озирается, сильно бьет копытами. От его могучего удара сотрясается сцена. Очевидно, протестуя против этой пятитысячной массы зрителей, слепящих потоков света, бык заревел…

Делать нечего, в костюме тореадора я выхожу на сцену… Оркестр играет «Марш тореадора». Я иду на быка, размахивая красным плащом. А он, пригнув сильную шею, выставив грозные рога, яростно бросается навстречу. Шерсть его встала дыбом, изо рта брызнула пена. Увернувшись от страшного удара, я продолжаю дразнить быка: то отступаю, то наступаю, вновь размахивая перед его глазами плащом.

BY Яков Миркин