К.С. Льюис о философии мифа и месте Макдональда в ней:
Если мы определяем литературу как искусство, оперирующее со словами, то Макдональду нет места в ее первом эшелоне, а может быть, и во втором. У него на самом деле есть пассажи, многие из которых вошли в это собрание, в которых мудрость и (я осмеливаюсь назвать ее так) святость, которые были в нем, торжествуют и даже выжигают низшие элементы его стиля: выражения становятся точными, весомыми, экономными, приобретая острые края. Но он недолго удерживается на этом уровне. Текстура его сочинений невыразительна, а местами неуклюжа. Худшие традиции церковных проповедей сказались на ней; иногда сказывается нонконформистское многословие, иногда – старинная шотландская слабость к цветистым украшениям (она проходит сквозь шотландскую литературу от Данбара до романа «Уэверли»), иногда – переслащенность, заимствованная у Новалиса. Но этого недостаточно даже для того, чтобы литературная критика отделалась от него. Что получается у него лучше всего, так это фэнтези – фэнтези, которое зависает посередине между аллегорией и мифопоэйей. И это, на мой взгляд, получалось у него лучше, чем у кого бы то ни было. Критическая проблема, с которой мы сталкиваемся – является ли это искусство, искусство мифотворчества, разновидностью литературы. Возражение против отнесения его к литературе заключается в том, что Миф, в сущности, вообще существует не в виде слов. Мы все согласны, что история Бальдра – великий миф, вещь неистощимой ценности. Но о чьей версии, о чьих словах мы думаем, когда говорим об этом?
Со своей стороны, мой ответ таков, что я не думаю о чьих бы то ни было словах. Ни один поэт, насколько я знаю или могу припомнить, не рассказал эту историю в высшей степени хорошо. Я не думаю ни о какой частной версии этого мифа. Если история где-то и воплощается в слова, то это почти случайность.
Что действительно радует и питает меня, так это частный пример событий, который точно так же радовал и питал бы меня, если бы он достиг меня каким-либо иным путем, вовсе без слов – например, через пантомиму или фильм. И я нахожу, что это верно для всех историй такого рода. Когда я думаю об истории аргонавтов и восхваляю ее, я не восхваляю ни Аполлония Родосского (которого я так и не закончил читать), ни Кингсли (которого я забыл), ни даже Морриса, хотя я считаю его версию очень приятной поэмой. В этом отношении истории мифического типа находятся на противоположном полюсе от лирической поэзии. Если вы попробуете взять «тему» стихотворения Китса «Соловей» в отрыве от слов, в которых он воплотил ее, вы обнаружите, что говорите практически ни о чем. Форма и содержание могут быть в данном случае отделены друг от друга только в фальшивой абстракции. Но в мифе – в истории, где имеет значение только чистый образец событий – это не так. Любые средства коммуникации, которые сумеют уложить эти события в нашем воображении, достигают цели, как мы говорим. После этого вы можете отбросить средства коммуникации. Конечно, если средства коммуникации – слова, то желательно, чтобы письмо, в котором сообщаются важные новости, было написано чисто. Но это лишь вопрос удобства; ибо письмо в любом случае отправится в мусорную корзину сразу, как только вы усвоите его содержание, а слова (которые мог изобрести Ламприер) будут забыты сразу, как только вы усвоите Миф. В поэзии слова – это тело, а «тема» или «содержание» – душа. Но в мифе воображаемые события – это тело, а нечто невыразимое – душа: слов, или пантомима, или фильм, или серия картинок в данном случае – даже не одежды, а немногим более чем телефон. Несколько лет назад я получил доказательство этому, когда я сначала услышал о «Замке» Кафки в разговоре, а потом прочитал книгу. Чтение ничего не прибавило. Я уже усвоил миф, который один лишь имел значение.
К.С. Льюис о философии мифа и месте Макдональда в ней:
Если мы определяем литературу как искусство, оперирующее со словами, то Макдональду нет места в ее первом эшелоне, а может быть, и во втором. У него на самом деле есть пассажи, многие из которых вошли в это собрание, в которых мудрость и (я осмеливаюсь назвать ее так) святость, которые были в нем, торжествуют и даже выжигают низшие элементы его стиля: выражения становятся точными, весомыми, экономными, приобретая острые края. Но он недолго удерживается на этом уровне. Текстура его сочинений невыразительна, а местами неуклюжа. Худшие традиции церковных проповедей сказались на ней; иногда сказывается нонконформистское многословие, иногда – старинная шотландская слабость к цветистым украшениям (она проходит сквозь шотландскую литературу от Данбара до романа «Уэверли»), иногда – переслащенность, заимствованная у Новалиса. Но этого недостаточно даже для того, чтобы литературная критика отделалась от него. Что получается у него лучше всего, так это фэнтези – фэнтези, которое зависает посередине между аллегорией и мифопоэйей. И это, на мой взгляд, получалось у него лучше, чем у кого бы то ни было. Критическая проблема, с которой мы сталкиваемся – является ли это искусство, искусство мифотворчества, разновидностью литературы. Возражение против отнесения его к литературе заключается в том, что Миф, в сущности, вообще существует не в виде слов. Мы все согласны, что история Бальдра – великий миф, вещь неистощимой ценности. Но о чьей версии, о чьих словах мы думаем, когда говорим об этом?
Со своей стороны, мой ответ таков, что я не думаю о чьих бы то ни было словах. Ни один поэт, насколько я знаю или могу припомнить, не рассказал эту историю в высшей степени хорошо. Я не думаю ни о какой частной версии этого мифа. Если история где-то и воплощается в слова, то это почти случайность.
Что действительно радует и питает меня, так это частный пример событий, который точно так же радовал и питал бы меня, если бы он достиг меня каким-либо иным путем, вовсе без слов – например, через пантомиму или фильм. И я нахожу, что это верно для всех историй такого рода. Когда я думаю об истории аргонавтов и восхваляю ее, я не восхваляю ни Аполлония Родосского (которого я так и не закончил читать), ни Кингсли (которого я забыл), ни даже Морриса, хотя я считаю его версию очень приятной поэмой. В этом отношении истории мифического типа находятся на противоположном полюсе от лирической поэзии. Если вы попробуете взять «тему» стихотворения Китса «Соловей» в отрыве от слов, в которых он воплотил ее, вы обнаружите, что говорите практически ни о чем. Форма и содержание могут быть в данном случае отделены друг от друга только в фальшивой абстракции. Но в мифе – в истории, где имеет значение только чистый образец событий – это не так. Любые средства коммуникации, которые сумеют уложить эти события в нашем воображении, достигают цели, как мы говорим. После этого вы можете отбросить средства коммуникации. Конечно, если средства коммуникации – слова, то желательно, чтобы письмо, в котором сообщаются важные новости, было написано чисто. Но это лишь вопрос удобства; ибо письмо в любом случае отправится в мусорную корзину сразу, как только вы усвоите его содержание, а слова (которые мог изобрести Ламприер) будут забыты сразу, как только вы усвоите Миф. В поэзии слова – это тело, а «тема» или «содержание» – душа. Но в мифе воображаемые события – это тело, а нечто невыразимое – душа: слов, или пантомима, или фильм, или серия картинок в данном случае – даже не одежды, а немногим более чем телефон. Несколько лет назад я получил доказательство этому, когда я сначала услышал о «Замке» Кафки в разговоре, а потом прочитал книгу. Чтение ничего не прибавило. Я уже усвоил миф, который один лишь имел значение.
BY Zаписки традиционалиста
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
He adds: "Telegram has become my primary news source." These administrators had built substantial positions in these scrips prior to the circulation of recommendations and offloaded their positions subsequent to rise in price of these scrips, making significant profits at the expense of unsuspecting investors, Sebi noted. At its heart, Telegram is little more than a messaging app like WhatsApp or Signal. But it also offers open channels that enable a single user, or a group of users, to communicate with large numbers in a method similar to a Twitter account. This has proven to be both a blessing and a curse for Telegram and its users, since these channels can be used for both good and ill. Right now, as Wired reports, the app is a key way for Ukrainians to receive updates from the government during the invasion. Markets continued to grapple with the economic and corporate earnings implications relating to the Russia-Ukraine conflict. “We have a ton of uncertainty right now,” said Stephanie Link, chief investment strategist and portfolio manager at Hightower Advisors. “We’re dealing with a war, we’re dealing with inflation. We don’t know what it means to earnings.” This provided opportunity to their linked entities to offload their shares at higher prices and make significant profits at the cost of unsuspecting retail investors.
from br
