Что будет, если я исчезну? Вопрос под стать экзистенциалистам, однако из индивидуальной перспективы нам вряд ли удастся шагнуть дальше ответа «черт его знает».
«Духу в машине» надлежит вообразить себя развоплащенным, чтобы взглянуть на собственное отсутствие с позиции парадоксального взгляда из ниоткуда. Парадокс в том, что это всегда не просто взгляд откуда-то, но из конкретных и определенных обстоятельств, в рамках которых индивид воображает то, чего в моменте быть точно не может – отсутствия этих самых обстоятельств. Этот и другие рефлексивные вопросы неплохо иллюстрируют то специфическое абстрагирование, которое то тут, то там встречается в философских рассуждениях.
Допустим, мы уже вообразили это ниоткуда, с позиции которого смотрим на собственное отсутствие. Похоже, что рассматривать особо нечего. Разве что кроме возможных искажений и ошибок, вызванных самим наличием некоего взгляда на ситуацию. Тем более, что всяческие лакуны, отсутствия и пустоты – это заманчивый повод чем-то их наполнить.
Возможность ошибки связана с тем, что взгляд способен придавать значение, оценивать и относиться к увиденному. Здесь стоит воспользоваться простым примером Ортеги-и-Гассета. Возлюбленная его друга покинула Мадрид и теперь этот друг видит город иначе. Не произошло никаких архитектурный изменений, но теперь человек наблюдает «отсутствие возлюбленной в Мадриде», поскольку в рамках субъективной географии исчезла символическая точка притяжения, позволявшая определять центр (допустим, дом возлюбленной или их типичное место встреч) и периферию (то, что находится вокруг этих мест).
Аналогичным образом мысль о собственном исчезновении сталкивается с тем, что этому факту будет придано определенное значение, которое тотчас же сплетется с тем, как факт будет увиден. «Ничего не поменяется» и «изменится многое» — это два направления одного же трагического взгляда на ситуацию. Как только воображаемое путешествие в никуда закончится, то из поездки будет привезен сувенир: либо смиренное мудрствование о том, «кто мы в масштабах космоса или хотя бы истории», либо не менее многозначительная догадка о том, как же ловко «все переплетено».
Конечно, можно занять тривиальную и поэтому скучную позицию о том, что что-то в каких-то масштабах изменится, а что-то, что никак от меня не зависело, останется тем же. Куда труднее отказаться от соблазна оценить характер возможных изменений неопределенного масштаба. Кто-то подумает о том, что вместе с ним исчезнут и все неприглядные поступки, а кто-то о том, что пропадут и все лично совершенные добрые дела. Пару минут утилитарного подсчета и будет получен вывод о том, стал бы мир немного лучше или хуже.
Но не должно ли нас смущать, что все эти выводы делаются по поводу того, что воображается отсутствующим? Не получается ли, что мы всегда имеем дело только с мыслями о воображаемом мире, где нет того, кто существует в актуальном мире и эти мысли производит? Что, кроме фактического наличия «Я», делает вопрос о его возможном отсутствии более интересным, чем вопрос об отсутствии любой произвольной вещи?
Было бы ошибкой наивно полагать, что, задаваясь вопросом о том, что будет, если ты исчезнешь, ты даешь ответ именно на этот вопрос, а не на вопрос о том, что существующий ты думает о воображаемом мире, где тебя нет. В общем, если по ходу рассуждения никак не переиначивать начальный вопрос, то «черт его знает» — это действительно хороший ответ.
Что будет, если я исчезну? Вопрос под стать экзистенциалистам, однако из индивидуальной перспективы нам вряд ли удастся шагнуть дальше ответа «черт его знает».
«Духу в машине» надлежит вообразить себя развоплащенным, чтобы взглянуть на собственное отсутствие с позиции парадоксального взгляда из ниоткуда. Парадокс в том, что это всегда не просто взгляд откуда-то, но из конкретных и определенных обстоятельств, в рамках которых индивид воображает то, чего в моменте быть точно не может – отсутствия этих самых обстоятельств. Этот и другие рефлексивные вопросы неплохо иллюстрируют то специфическое абстрагирование, которое то тут, то там встречается в философских рассуждениях.
Допустим, мы уже вообразили это ниоткуда, с позиции которого смотрим на собственное отсутствие. Похоже, что рассматривать особо нечего. Разве что кроме возможных искажений и ошибок, вызванных самим наличием некоего взгляда на ситуацию. Тем более, что всяческие лакуны, отсутствия и пустоты – это заманчивый повод чем-то их наполнить.
Возможность ошибки связана с тем, что взгляд способен придавать значение, оценивать и относиться к увиденному. Здесь стоит воспользоваться простым примером Ортеги-и-Гассета. Возлюбленная его друга покинула Мадрид и теперь этот друг видит город иначе. Не произошло никаких архитектурный изменений, но теперь человек наблюдает «отсутствие возлюбленной в Мадриде», поскольку в рамках субъективной географии исчезла символическая точка притяжения, позволявшая определять центр (допустим, дом возлюбленной или их типичное место встреч) и периферию (то, что находится вокруг этих мест).
Аналогичным образом мысль о собственном исчезновении сталкивается с тем, что этому факту будет придано определенное значение, которое тотчас же сплетется с тем, как факт будет увиден. «Ничего не поменяется» и «изменится многое» — это два направления одного же трагического взгляда на ситуацию. Как только воображаемое путешествие в никуда закончится, то из поездки будет привезен сувенир: либо смиренное мудрствование о том, «кто мы в масштабах космоса или хотя бы истории», либо не менее многозначительная догадка о том, как же ловко «все переплетено».
Конечно, можно занять тривиальную и поэтому скучную позицию о том, что что-то в каких-то масштабах изменится, а что-то, что никак от меня не зависело, останется тем же. Куда труднее отказаться от соблазна оценить характер возможных изменений неопределенного масштаба. Кто-то подумает о том, что вместе с ним исчезнут и все неприглядные поступки, а кто-то о том, что пропадут и все лично совершенные добрые дела. Пару минут утилитарного подсчета и будет получен вывод о том, стал бы мир немного лучше или хуже.
Но не должно ли нас смущать, что все эти выводы делаются по поводу того, что воображается отсутствующим? Не получается ли, что мы всегда имеем дело только с мыслями о воображаемом мире, где нет того, кто существует в актуальном мире и эти мысли производит? Что, кроме фактического наличия «Я», делает вопрос о его возможном отсутствии более интересным, чем вопрос об отсутствии любой произвольной вещи?
Было бы ошибкой наивно полагать, что, задаваясь вопросом о том, что будет, если ты исчезнешь, ты даешь ответ именно на этот вопрос, а не на вопрос о том, что существующий ты думает о воображаемом мире, где тебя нет. В общем, если по ходу рассуждения никак не переиначивать начальный вопрос, то «черт его знает» — это действительно хороший ответ.
BY здесь были драконы
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
The regulator said it has been undertaking several campaigns to educate the investors to be vigilant while taking investment decisions based on stock tips. "For Telegram, accountability has always been a problem, which is why it was so popular even before the full-scale war with far-right extremists and terrorists from all over the world," she told AFP from her safe house outside the Ukrainian capital. The regulator said it had received information that messages containing stock tips and other investment advice with respect to selected listed companies are being widely circulated through websites and social media platforms such as Telegram, Facebook, WhatsApp and Instagram. At the start of 2018, the company attempted to launch an Initial Coin Offering (ICO) which would enable it to enable payments (and earn the cash that comes from doing so). The initial signals were promising, especially given Telegram’s user base is already fairly crypto-savvy. It raised an initial tranche of cash – worth more than a billion dollars – to help develop the coin before opening sales to the public. Unfortunately, third-party sales of coins bought in those initial fundraising rounds raised the ire of the SEC, which brought the hammer down on the whole operation. In 2020, officials ordered Telegram to pay a fine of $18.5 million and hand back much of the cash that it had raised. Russians and Ukrainians are both prolific users of Telegram. They rely on the app for channels that act as newsfeeds, group chats (both public and private), and one-to-one communication. Since the Russian invasion of Ukraine, Telegram has remained an important lifeline for both Russians and Ukrainians, as a way of staying aware of the latest news and keeping in touch with loved ones.
from ca
