ПАСТЕРНАК - 1

ПИЗДА.

Взошла пизда полей
В распахнутом пространстве
Пизда поводырей,
Печаль непостоянства.

Высок ее зенит
Над замершей землею,
Он в воздухе звенит
Консолью неземною.

Но час пизды лесов
Нависшей бомбой страшен,
Сурьмяной кровью сов
Ольховый лист окрашен.

С пиздою темных рек
Столкнулся мир спокойный,
Пизда немых калек
Сменить ее достойна.

Пиздою диких псов
Она неспешно станет,
Тугую завязь снов
Лучом тяжелым ранит.

В пизде подробных гор
Движенья ужас ожил,
Долин слепой простор
Лавиной потревожил.

Уставший слушать бор
Пиздой гнилых скворешен,
Как рыцаря убор,
На крепости подвешен.

Растет пизда домов,
Дворов и переулков,
Пизда литых мостов
И виадуков гулких.

Задумалась пизда
Полуприкрытых ставен,
Ее узор всегда
Тяжел и музыкален.

Рояль, как антрацит,
Застыл пиздою черной.
Он в сумраке блестит
Пюпитром непокорным.

Огонь какой пизды
Проступит новой раной?
От лезвия звезды
Он ускользнет, упрямый.

Взойдет пизда путей,
Раскроются бутоны,
Нет места для гостей,
Все полночи – бессонны.

Пизда больных ветров,
Оплавленных огарков,
Распиленных дубов
Пиздой накрытых парков.

Нет, человеку творчества нужна только свобода, — думал он, спокойно затягиваясь и скашивая глаза на янтарный огонек. — Любая зависимость, будь то служба или семья, губит человека. Даже не собственно человека, а то свободное дыхание, которое и способно породить мысль или художественное произведение. Творческая личность не должна ни с кем делиться своей свободой. Но, с другой стороны, любовь? Ведь безумно влюблялись и Рафаэль, и Гёте, и Данте. И это не вредило их творчеству, а, наоборот, помогало...

Аудиоверсия рассказа «Тридцать первое» из сборника «Моноклон»

Прочитать полностью можно здесь

— Этих людей тоже надо понять, — Штаубе передал Ольге рюмку, — что ж это — работали честно, перевыполняли план, жили впроголодь, защищали Родину, а потом им говорят: ваша жизнь, балбесы, — ошибка, вы не светлое будущее строили, а хуевый сталинский лагерек, который называется Союз Советских Социалистических Республик! С чем вас, ебена мать, и поздравляют благодарные потомки!

Он потянул ее к кровати.
– Дверь прикрою... – шепнула она ему в ухо так, что сердце его застучало молотом.
Но он ни за что не хотел ее отпускать. Прижимаясь к ее телу, приник губами к шее. От женщины пахло потом, водкой и лавандовым маслом. Рывком он задрал ее ночную рубашку и схватил за ягодицы. Они были гладкими, большими и прохладными.
– Ох... – прошептала она.
Доктор повалил ее на кровать и, дрожа, стал срывать с себя исподнее. Но ни оно, ни руки не слушались.
– Черт... – Он рванул, пуговица отлетела, покатилась по полу.
Содрав с ноги одну штанину ненавистного исподнего, он повалился на женщину, стал своими ногами грубо раздвигать ее полные гладкие ноги. Они послушно разошлись и согнулись в коленях. И через мгновения, дрожа и задыхаясь, он вошел в это большое, отдавшееся ему тело.
– Ох... – выдохнула она со стоном и обняла его.
Он схватил ее за полные покатые плечи, которыми любовался за столом, сделал несколько судорожных движений и не смог сдержать себя: семя его хлынуло в это большое тело.
– Хороший мой... – Она успокаивающе прижала его голову к себе.
Но он не мог и не хотел успокаиваться, он сжал ее, задвигался, словно догоняя это желанное и ускользающее тело. Ноги ее разошлись сильнее, впуская его, теплая рука проскользнула по спине доктора и легла на его ягодицы. Доктор двигался резко, обхватив женщину руками, впившись в нее пальцами. Ягодицы его вздрагивали и сжимались в такт движению. Женская рука стала мягко и несильно нажимать на них, словно успокаивая. Доктор шумно дышал ей в шею, голова его вздрагивала.
– Хороший мой...
Рука ее нажимала на его ягодицы, чувствуя ярость сжимающихся мышц.
– Хороший мой...
Рука успокаивала, словно говоря каждым своим движением: не торопись, я теперь никуда не уйду, я твоя этой ночью.
И он внял языку этой руки, судорога оставила его тело, он стал двигаться медленней, размеренней. Левой рукою женщина приподняла его горячую голову и прижалась своими губами к его пересохшим, открытым губам. Но он был не в силах ответить на ее поцелуй. Рот его дышал жадно и прерывисто.

МАША. Вот так всегда: захочешь выпить не просто так, а с идеей, и, как назло, чего-нибудь не окажется — или водки, или огурцов!

ГЮНТЕР. Ннно может быть для тттвоей идеи подойдут и маринованные огггурцы?

МАША. Если бы тебя сейчас услышали наши писатели-деревенщики, они бы тебя назвали бездуховным человеком.

ГЮНТЕР. Ззза что?

МАША. За то что ты не знаешь разницы между маринованным и соленым огурцом.

ГЮНТЕР. Ну ррразница конечно есть, ннно она... не принципиальна.

МАША. Не принципиальна? (Качает головой.) Боже мой! Не думала, что на Западе живут такие дикари... Да ты знаешь что такое соленый огурец?

ГЮНТЕР. Ннну я пробовал...

МАША (печально). Пробовал... Соленый огурец, это... это как... как... я даже не знаю с чем это сравнить. Да еще, чтоб вам, немцам, было понятно. С первой любовью? Понятно?

ГЮНТЕР. Ннне очень...

МАША (задумчиво). Ну тогда... с падением Берлинской стены! Понятно?

ГЮНТЕР (с улыбкой пожимает плечами). Тоже ннне очень...

МАША. Какой непонятливый народ! Ну, хорошо, я тебе для ясности одну историю расскажу. Со смыслом. Сталин в последние годы жизни много пил. А опохмелялся утром знаешь чем? Рассолом из-под соленых огурцов. Ну и однажды они страшно напились, а Берия приказал утром подать Сталину рассол. Но из-под маринованных огурцов.

ГЮНТЕР. И что?

МАША. Ну и умер Сталин.

Hochzeitsreise

Мельничиха подошла к приемнику, сняла с него вязаное покрывальце, взяла черную коробочку управления, вернулась к столу, привернула фитиль в лампе, села на свое место и нажала красную кнопку на коробочке. В приемнике щелкнуло, и над ним повисла круглая голограмма с толстой цифрой «1» в правом углу. По первому каналу шли новости, говорили о реконструкции автомобильного завода в Жигулях, о новых одноместных самоходах на картофельном двигателе. Мельничиха переключила на второй канал. Там шла будничная церковная служба. Мельничиха перекрестилась, покосилась на доктора. Он сидел, равнодушно глядя на пожилого священника в ризе и молодых дьяков. Она переключила приемник на последний, третий, развлекательный канал. Здесь, как всегда, шел вечный концерт. Сперва спели дуэтом про золотую рощу две красавицы в светящихся кокошниках, потом широколицый весельчак, подмигивая и прищелкивая языком, рассказал о кознях своей неугомонной атомной тещи, заставив мельничиху пару раз рассмеяться, а доктора устало хмыкнуть. Затем начался долгий перепляс парней и девок на палубе плывущего по Енисею парохода «Ермак».

Из-за романа Владимира Сорокина «Наследие» на 4 млн рублей оштрафовали Издательства «ЭКСМО», «АСТ» и типографию «Парето-принт»

Компании признали виновными в распространении порнографических материалов с изображениями несовершеннолетних, сообщает ТАСС.

... Со смертью Сталина началось размораживание трупа. С грехом пополам холодильник починили, но ненадолго. Наконец телеса нашей красавицы оттаяли окончательно, и она снова стала заваливаться. Уже поднимались новые руки и постсоветские империалисты были готовы превратиться в кариатид. Но здесь наконец к власти пришла мудрая команда во главе с невзрачным на первый взгляд человеком. Он оказался великим либералом и психотерапевтом. На протяжении полутора десятка лет, непрерывно говоря о возрождении империи, этот тихий труженик распада практически делал все, чтобы труп благополучно завалился. Так и произошло. После чего в распавшихся кусках красавицы затеплилась другая жизнь. Так вот я, my dear Todd, нахожусь сейчас в Москве – бывшей голове великанши. После постимперского распада Москва прошла через многое: голод, новая монархия + кровавая oprichnina, сословия, конституция, МКП, парламент. Если попытаться определить нынешний режим государства Московии, то я бы назвал его просвещенным теократокоммунофеодализмом.

Теллурия, 2013

Опричнина — очень серьезная и болезненная для русских тема. Потому что она, хоть и просуществовала всего 6-7 лет, впрыснула в сознание народа своеобразный яд. Человек, приближенный к власти,— любой человек, даже самый маленький и ничтожный,— может стать оккупантом в собственной стране. И вести себя по отношению к населению, как оккупант. Опричники так и вели себя. Тактика выжженной земли, когда они, возвращаясь из разграбленного и практически уничтоженного Новгорода, резали скот в деревнях и жгли дома,— это тактика оккупантов. Яд помог родиться идее, что есть мы и есть они — власть, к которой я, маленький человек, гаишник или чиновник, прислонился. И я теперь оккупант в своей стране.
Этот яд и формирует, на самом деле, вертикаль власти. Пока это не будет описано, вскрыто, названо своим именем и обсуждено, система будет работать. Если на Западе каждый человек может сказать: «государство — это я», то мы говорим: «государство — это они».

Андрей Пригов, Дмитрий Пригов, Владимир Сорокин, Лев Рубинштейн, Андрей Монастырский, Мария Константинова, Ирина Нахова
1984 год

Дорогие мои я и в Новом Годе сердечно прошу вас не убивайте меня не надо.

Рассказ «Сердечная просьба»

С Новым годом!

Японская культура прежде всего учит нас созерцательности. Созерцая, мы становимся внимательными к природе и вещам, нас окружающим, к нашему жилищу.

Мировую культуру невозможно представить без японской составляющей. От классической японской поэзии и философии дзен до современных японских анимационных фильмов и манга — целый мир, где много всего. Мне кажется, что такое широкое культурно-стилевое понятие, как минимализм,— во многом следствие японского влияния. Минималистическое изобразительное искусство 60-х, минималистическая поэзия, минимализм в дизайне и моде, минимализм в интернациональной кухне — все это следствие этого влияния. Даже в русской поэзии. Например, в 60–70-е годы был такой московский поэт Всеволод Некрасов, писавший минималистические стихи, которые отказывались печатать в советских журналах, мотивируя тем, что это «не русские стихи». Редакторы литературных журналов прямо говорили ему: «Ты что, японец?» Этот мощный поэт навсегда остался в андеграунде. Выражение «японский стиль» понятно для всех — и для художников, и для дизайнеров одежды. Простой, не сильно обремененный культурой человек, если видит что-то изящно-лаконичное, может пробормотать: «Да это же что-то японское…»

Гарин стал разглядывал зомби. От того попахивало. Но это не был запах нищего-бомжа. Пахло земляной прелью. На засаленной куртке у Байкала виднелся значок цой жив! с лицом кудрявого азиата.
— Кто такой Цой? — спросил Гарин Машу.
— Это вдохновляющий символ для всех дезактивированных зомби. Советский рокер. Погиб, но потом появлялся в разных местах.
— Думают, что зомби?
— Может быть…
— Маша, боливийская чёрная началась не в советское время. Как врач вы должны это знать.
— Я знаю, но тем не менее… Я одного не понимаю: зачем их дезактивируют?
— Коммерция. Используют как рабочую скотину на самых грязных работах. На фронтах – в похоронных командах.
Бармен принёс зомби стакан молока.
— Поставить твоё? — спросил он с улыбкой.
Зомби прогудел одобрительно. Бармен отошёл, и вскоре зазвучала советская рок-музыка. Услышав первые аккорды, зомби стал ритмично подёргиваться, замотал своей земляной головой в такт. Щельрот его разошёлся, и он глухо загудел песню, повторяя за поющим что-то про сердца, вены, глаза и перемены.
Гарин прислушался к звучащей в баре песне.
— Действительно очень похоже на голос зомби, — сказал Гарин.

AVE MARINA

Среди лесбийских смуглокожих дев
Сияешь ты, как среди нимф — Венера.
Феб осенил тебя, любовь тебе пропев,
Склонилась с трепетом Юнона и Церера.
Наследница пленительной Сафо,
Как ты прекрасна, голос твой так звучен.
Любить тебя, весталочка, легко:
Твой облик мною наизусть изучен;
Изучены и губы, и глаза,
Изгибы рук, прикосновенье пальцев.
На клиторе твоём блестит слеза...
Ты прелесть, ангел мой. Скорее мне отдайся...

...антропоморфизм ещё после Первой войны дал такую трещину, что вряд ли человечество её сумеет заделать. Трещина растёт угрожающе… Кто за это расплачивается? Мы, врачи. Все вопросы — к нам. Милитаристы-генетики ушли в тень, заработав чёртову кучу денег. К кому новые инвалиды духа нынче прут косяками? К кому прискачут пружинки? Кто в ответе за человеческое? Психиатры! Как тут не стать гипермодернистом…

Водка. Горькая и желанная, обжигающая и бодрящая, крепкая и веселящая. Русская водка. Сколько родного, знакомого и близкого навсегда связалось с этим привкусом!
В нем и зябкий свист метели, и кружащиеся золотые листы, и монотонный перестук вагонных колес, и шумная круговерть свадьбы, и песня, безудержно рвущаяся из груди, и переборы гармони, и молчаливая тризна, и жаркие объятья, и чудачество, и разгул, и забытье, и сбивчивое объяснение в любви и долгий прощальный поцелуй… Антон вздохнул, чувствуя с какой легкостью хмель овладевает уставшим телом.
Отец ничего не пил, кроме водки. В обычные дни он выпивал рюмку за обедом и пару рюмок за ужином. В гостях и во время праздничного застолья он пил больше, но никогда не пьянел в прямом смысле этого слова. Просто щеки его краснели, в глазах появлялся тепловатый блеск, худощавое тело расслаблялось, становясь более подвижным, движения рук убыстрялись, убыстрялась и речь. Отец начинал говорить длинными емкими фразами, в которых с еще большей отчетливостью сквозили острота ума и четкая направленность мысли.