Славяно-греко-латинская академия и Китай

Биографии попавших в XVIII - нач. XIX вв. в Пекин учеников Славяно-греко-латинской академии изучены мало. В своем труде о. Сергий Смирнов пишет, что при выборе сотрудников заграничной миссии руководствовались правилом «не отторгать от семейных привязанностей» и отправляли в миссии преимущественно сирот, не связанных узами родства, или из монашествующих. Пекинская миссия была одной из самых важных и трудных. Недоверчивые китайцы с подозрением смотрели на выходцев из Европы, и в русских миссионерах хотели видеть политических агентов. Дело несколько поправилось, когда в 1725 г. в Китай был назначен посланником гр. Савва Владиславич Рагузинский. С ним были отправлены трое учеников академии Лука Воейков, Федор Третьяков и Иван Шестопалов с назначением им жалованья по 130 рублей в год каждому. По требованию Рагузинского при заключении трактата с империей Цин для миссионеров была выстроена церковь при русском посольском доме.

Воейков, Третьяков и Шестопалов по приезде в Иркутск остались там для изучения китайского языка. Они отправились в Пекин уже в марте 1729 года с начальником миссии архимандритом Антонием Платковским и прибыли туда в декабре того же года. Однако Платковский скоро был уволен из Пекина, и в 1732 году по указу св. Синода из академии были избраны студенты иеромонах Антоний Льховский, иеродиакон Виктор и двое учеников Петр Иевлев и Петр Каменский с назначением им жалованья из «караванной суммы» － первому 300 рублей, второму 200, ученикам, назначенным в причетники, по 60 рублей в год. Из них Виктор оставлен в Иркутске, Антоний жил в Пекине до 1746 года и потом выехал в Россию, Каменский отправлен в Россию ранее, в 1744 году. В 1753 году назначен новый начальник миссии, учитель академии Амвросий Юматов, и с ним посланы казначей Заиконоспасского монастыря Софроний и трое учеников академии, из риторики － Стефан Зимин, из пиитики － Илья Иванов и Алексей Данилов. Все трое назначены в причетники при посольской церкви с производством им жалованья по 200 рублей каждому. Но эта миссия была несчастлива. Архимандрит Амвросий, иеромонах Софроний, Илья Иванов и Алексей Данилов умерли в Пекине. Зимин прожил там до 1772 года и возвратился в Россию. Труды миссии не были безуспешными: в 1738 году при русской церкви в Пекине дьячок, пономарь и трапезник были из новокрещенных китайцев. Ученики академии открыли для китайцев школу, в которой учили их русскому языку, вместе с тем и сами занимались изучением китайской литературы.

В 1780 году начальником миссии был назначен архимандрит Иоаким Шишковский, воспитанник киевской академии. При нем для изучения китайского и маньчжурского языков в Пекин отправились четверо учеников московской академии: Егор Салертовский, Иван Филонов, Антон Владыкин и Алексей Попов. Но Иоаким недолго жил в Пекине и там скончался. На его место был избран Софроний Грибовский － сперва воспитанник киевской академии, потом студент московского медицинского госпиталя, после монах Софрониевой Молченской пустыни, с 1787 года студент московской академии. По окончании курса академии Софроний в сане иеродиакона поступил к церкви при Московском университете для отправления священнослужения и преподавания катехизиса. В конце 1792 года он был посвящен в архимандрита и отправлен в Пекин, в котором пробыл 13 лет. В 1805 году, когда избирали его преемника, в миссию были отправлены четверо человек: из академии студент философии Григорий Воздвиженский и ученик риторики Павел Маслов, из Вифанской семинарии студент Сергей Десницкий и из Троицкой семинарии ученик Симеон Лосев. Судьбы их неизвестны.

Роковый храм

Родовые храмы часто служат местом отдыха пенсионеров — они играют там в карты или пинг-понг. Бывает, что в родовых храмах проходят традиционные представления, оперы или ушу. Видел я и родовые храмы, переоборудованные в кухни или столовые. Но вот родовой храм, превращенный в базу для рок-группы, вижу впервые.

Два Страхова

К слову, о родственниках и ошибках в нашем историкознании. Постоянно приходится подчищать эти авгиевы конюшни. Дело неблагодарное, друзей здесь не наживешь, одних недоброжелателей, но кому-то же надо этим заниматься. Наука, как говорится, требует жертв. Хотел бы реабилитировать в какой-то мере имя своего родича (двоюродного брата моей прапрабабушки) философа и педагога Николая Николаевича Страхова-мл. (1852 － 1928). Ему выпало несчастие быть полным тезкой философа-почвенника Николая Николаевича Страхова (1828-1896). Поэтому многие его работы оказались приписаны Страхову старшему. В одной истории не могло уместиться двух полных тезок Страховых. В результате их образы слились не только в библиотечных каталогах, но и в рефератах и диссертациях как бы специалистов, чьи имена не буду здесь перечислять. При этом слава старшего Страхова затмила Страхова младшего только в наше время, на волне увлечения почвенничеством. В конце XIX － начале XX вв. Страхов младший тоже был хорошо известен. Достаточно сказать, что его «Очерк истории философии с древнейших времен» переиздавался семь раз, начиная с 1893 г. и вплоть до революции. «Методика русской грамоты» с 1898 г. выдержала шестнадцать изданий, «Методика закона божия» － четырнадцать, то есть они выпускались почти каждый год (можно сравнить объем биографических справок о Страхове-мл. －наверху, и о Страхове-ст. － внизу, в аннотированном указателе «Русская интеллигенция. Автобиографии и биобиблиографические документы в собрании С.А.Венгерова» － см.фото).

В работах Страхова младшего встречается много замечательных и актуальных по сию пору высказываний и наблюдений, которые я временами беру эпиграфами в свои собственные тексты. Например: «Всякий видит, что знание существует, что оно есть факт, но какой это факт, мы этого не видим». Или «Оттого-то многие и не понимают теперь значения философии, что не знают, что значит жить собственным разумом...» Или － о философах: «Некоторые из них совсем покидают свою родину и ищут себе второй родины там, где бы их жажда умственной жизни могла найти лучшее удовлетворение», что сопоставимо с судьбой меня самого и моих друзей, скитающихся по миру.

Вот завершающая часть его труда «Заслуга греческих философов архаического периода». О греках-философах увлекательно писали многие, например, Рожанский и Гаспаров, но уже после Страхова. Он был одним из первых.

«Никогда, кажется, жажда умственной жизни и деятельности, вытекавшая из бескорыстной любви к истине, не заявляла себя так сильно, как в эту эпоху первого пробуждения философского сознания. Разумная мысль всегда вообще имеет какое-то обаяние, но в большей степени она производит это обаяние без сомнения тогда, когда является делом собственного творчества. Большая разница － уразуметь собственную мысль и заимствованную; уразуметь первую значит быть творцом ея; в этом заключается более прямой интерес знания. Этого-то непосредственного интереса знания, этого стремления к мудрости ради самой мудрости － и были полны все мыслители рассматриваемой эпохи. И это сообщает всей этой эпохе какое-то симпатическое величие...

Пробудившаяся страсть любознательности почти всех мыслителей древности, в ту или иную пору их жизни, манит в далекие странствования, заставляет их переходить с места на место и всюду и во всем искать разрешения занимавших их дум. Некоторые из них совсем покидают свою родину и ищут себе второй родины там, где бы их жажда умственной жизни могла найти лучшее удовлетворение. Ксенофан Колофонский 67 лет странствует по разным местам Эллады и другим землям, одинокий и отовсюду убегающий, потому что нигде не находил сочувствия своим думам. Когда Анаксагора, уже в зрелых годах своей жизни покинувшего свой родной город Клазомены и переселившегося в Афины, упрекали в равнодушии к родине, он указывал на небо и говорил: «Бог с вами, напротив я только и думаю об ней», выражая этим, что мысль и знание считал он самым высшим благом и с ними везде находил себе родину. Что умственное влечение для древних мыслителей было ценнее и сильнее всего, это особенно ясно доказывается тем, что многие из них свободу и уединение мыслителя предпочитали всем выгодам обладания богатством и всем почестям общественной деятельности. Парменид еще в юных летах, несмотря на блеск и богатство своего рода, отказался от всякой общественной деятельности и безгранично отдался науке. Анаксагор также ради науки бросил свое богатство, пренебрег всеми преимуществами политического деятеля, и, когда впоследствии из богатого человека стал нищим, он будто бы высказывал: «я обязан философии моим материальным разорением и счастием моей души». Гераклиту, как передают, в его родном городе Эфесе предлагали высшую должность, но он отказался от нея и, как сообщает предание, часто уходил в горы и жил там, как аскет, предаваясь своим любимым размышлениям. О Демокрите рассказывают, что он из своего родового имущества взял самую меньшую долю и всю ее употребил на путешествия, так что последнее время своей жизни провел в бедности. Но весь преданный интересу философии, он нимало не тяготился этою бедностию: «всего царства Персидского, говорил он, не взял бы я за одно приобретение науки», и эта преданность его философии, как и у Гераклита, доходила у него также до некоторого аскетизма.

Естественно, что эти величавые личности древнейших мыслителей должны были оставить по себе великое впечатление в греческом мире; и немудрено, поэтому, что древние предания о них так изукрашены различными чудесными легендами, что очень трудно отличить в них истину от вымысла; чудесные легенды слагаются всегда только о великих людях. Обаяние многих из древних мудрецов было так велико, что им приписывали сверхъестественную силу и сверхчеловеческую мудрость. О Пифагоре, напр., предание высказывается, что это был демонический муж, существо совершенно особенное, не бог, не человек, но Пифагор. О Пармениде Платон, или лучше сказать －Сократ у Платона высказывается, как о человеке почтенном и вместе странном. «Я, говорит Сократ, будучи юношею, знался с ним уже старцем, и мне казалась в нем глубина какая-то чудесная». Вообще древние с великим уважением и почтением относились к первым разыскателям истины, считая их за людей, великий дух которых «поднимался по небесной стезе истины», как говорит намогильная надпись об Анаксагоре.

Итак, искание истины, составляющее задачу философии, многими принимаемое в наше время за какой-то странный и непонятный призрак, уже на первых страницах человеческой истории представляется нашему взору, как самый жизненный и имеющий глубокое значение факт. Факт этот остается и будет оставаться простым призраком только для той близорукости ума, при которой человек как будто и не подозревает, что между всеми интересами, наполняющими содержанием человеческую жизнь, одними из самых высших являются всегда － теоретические интересы ума, которые (своим могуществом) могут всецело покорить себе человека, наполнить всю его жизнь и сообщить ей высокий смысл и содержание. Смысл жизни, которая посвящается этим возвышенным интересам, которая вся обращается на служение высокому идеалу истины, для поверхностного представления всегда будет оставаться непонятным. Раскрытая пред нами самая первая страница из целой многовековой истории философии представляет высокие образцы этого безраздельного и бескорыстного служения истине; этими образцами стоило бы назидаться многим людям нашего времени, которые всю цель знания, всю цену науки обыкновенно полагают только в той пользе, которую из них можно извлечь, для которых знание и научная деятельность получают значение только тогда, когда из этого, как из капитала, можно сделать какое-нибудь выгодное обращение. Многие как будто опускают из вида то, что цель знания есть истина, стремление к которой есть одно из самых могущественных стремлений человеческого духа, и что обладание истиной, насколько оно дает силу убеждения, само по себе есть высшее и самое ценное благо жизни. О приобретении тех или других убеждений без сомнения все заботятся и в наше время, но к собственному мышлению обращаются в этом случае редко; в большинстве случаев －убеждения приобретаются прямо готовыми из книг и слагаются под влиянием господствующих в данную минуту авторитетов. Оттого-то многие и не понимают теперь значения философии, что не знают, что значит жить собственным разумом...»