Года полтора назад писала уже о небольшом тексте «Родина» моей любимой современной философини — Оксаны Тимофеевой. И вот его допечатали soyapress, это большое счастье. Он написан довольно давно, накануне пандемии, во времена, которые остались в прошлом, но звучит он по-прежнему так, будто бы пишется сегодня, прямо сейчас. Такой же странный и сильный эффект был и от её сборника «Это не то».

«Родина» — это автофикциональность переходящая в политическую философию, это личное обнаженное письмо, растущее из метафизики и ностальгии. Тимофеева пишет о трёх разных персональных родинах, размышляя, что же это такое и как ощущать родину, если она везде и нигде, если она сконцентрировалась в мелочах из прошлого, расплылась по маковому полю, забралась в невидимые щели сибирского асфальта. Она обращается к Аристотелю, Гегелю, Хайдеггеру, Делёзу и Гваттари, переводя текст в сложноустроенное философское эссе, не отстраняясь от него лично, создавая иссиня-черную глубину и делая очень красивый пируэт в конце.

Эта тонкая черная книжка с изображением цепочки реальных людей на обложке, которые, взявшись за руки, растянулись на северной железнодорожной станции Шиес, протестуя против вырубки километров леса, как будто вросли в землю. Эта тонкая черная книжка заставила меня плакать в метро и плакать, пока я пишу о ней. Эта тонкая черная книжка очень нужная всем нам 🖤

Плацкартные практики чтения

Благодаря Даше за последнюю неделю еще больше влюбилась в канадскую писательницу Шилу Хети, слушая её анахроничный и неспешный подкаст Podcasts with raisins. Она записывала монологи и диалоги на протяжении многих лет, а выложила только в прошедшем году: там есть и разговоры с Рейчел Каск в шумном ресторане, и тихие монологи о писательстве на берегу озера, и мысли на ходу со всеми звуками жизни вокруг, очень успокаивает, будто слушаешь бесконечное голосовое от подружки.

Потом нашла какой-то легендарный подкаст Bookworm и там тоже был замечательный неспешный разговор с Шилой Хети о её новом на тот момент романе «Чистый цвет». Это прекрасная книжка о любви и горевании, писала о ней вот здесь.

«…какое-то очень пронзительное и глубокое исследование возможностей и вариантов говорения о скорби, горевании и жизни после потери близкого, которая всегда продолжается, но становится совсем другой. А еще утверждение красоты и хрупкости мира через письмо»

Найдено гениальное название мемуаров 🤩

Практики чтения в электричке — в топе практик чтения ever

Продолжаю по две страницы перед сном читать Йонга и орать его «Необъятный мир». Вот, например, про чувство вкуса у сомов:

«Самым без преувеличения разносторонним чувством вкуса в дикой природе обладают сомы. Эта рыба, по сути, сплошной плавучий язык. Вкусовые сосочки распределены по всей поверхности ее лишенного чешуи тела, от кончиков длинных извивающихся усов до хвоста. Где ни тронь сома, везде под рукой окажутся тысячи вкусовых сосочков. Если лизнуть сома, вы с ним одновременно ощутите вкус друг друга. “Будь я сомом, я бы хотел нырнуть в чан с шоколадом, — говорит мне Джон Каприо. — Что называется, почувствовать его жопой”. Но и это всеохватное чувство сомы по-прежнему используют исключительно для оценки пищи.
Сомы питаются мясом, и если положить его кусок в любое место на теле сома (или впрыснуть в воду, в которой плавает сом, мясной сок), сом развернется и цапнет именно там, где надо. Они обладают острейшим чутьем на аминокислоты — строительный материал белков и, соответственно, мяса.
А вот сахара они, наоборот, распознают плохо, так что сладкие грезы Каприо все равно несбыточны»

Субботний заход в Пархоменко: забрала «Чистое сердце», откопала письма о войне и решила дать Мейсу второй шанс, все-таки мой диплом по немецким экспрессионистам стучит со дна

Провела вторую неделю января с «Побегами» Ирины Костаревой, которые вышли в Поляндрии No Age пару месяцев назад и сразу вошли во все топы и итоги лучших книг года.

«Побеги» — экологическая проза, которую мы заслужили. Поэтичная, с большим количеством воздуха внутри, стройная и ладная, построенная на очень понятной и древней антитезе сухого и закупоренного мира насилия/ живого и флюидного мира ненасилия. Это история о маленьком поселке Горячий, запертом между густым лесом и горящими торфяными болотами, подвешенном в странном не названном времени, о течении которого мы узнаем только по косвенным деталям, но они будто встраиваются в странное колесо повторения, война сменяется войной, что-то происходит, но сердцевина жизни и изначальной антитезы не меняется, превращая время настоящего в мифологическое.

Из жизней и смертей девочек и женщин Горячего плетется тонкое, видное только на просвет, покрывало из паутины — все девичьи судьбы связаны, тогда как мужской мир будто заперт в одиночной камере. Все девочки и женщины в романе обладают магической силой, но будто невзначай: обостренный слух, превращение в змею, способность выращивать цветы на теле, а мужчины — просто не замечают этого.

Стягивающее всё феминное в одну точку пространство — сад. Разбитый на небольшом пригорке за домами, он начинается с небольшого участка, и совместным трудом каждой разрастается до размеров поселка, заполняя цветами и травами дворы и улицы, как бы накрывая собой, как куполом, весь поселок. Сад — место тихого сопротивления, место силы и место возрождающейся жизни. Сад — утешение, земляное нутро, надежный и немой свидетель горя, начало и конец, тысяча соцветий, проросших из густого торфа.

«Глубоко в земле, под круглой клумбой с бессмертником и лавандой, лежит человек. Руки сложены на груди, лицо обращено к потрескивающей темноте. Торф замедлил процесс разложения, но цветы уже пустили корни сквозь дуги ребер. Питаясь смертью, побеги тянутся к свету. Прорастая в человеческой плоти, они раскрывают толстые бутоны с самыми красивыми цветками, чей запах такой сильный и яркий, что стебли кренятся под его весом».

Рабочие библиотечные будни в январе ощущаются как день за два, поэтому чтение стопорится, сил немного, но что-то происходит:

дочитываю очень хорошую книгу Киоко Мори «Одинокая птица», этакий бойкий young adult о непокорной девочке, её сложной семейной ситуации и птицах;

слушаю в аудио супер-хит зарубежных рейтингов — «Привет, красавица» Энн Наполитано. Семейная драма об американском пригороде 1980-х, сестринстве и жажде любви;

на английском медленно, но верно читаю историю о двух сестрах с постоянно меняющейся оптикой и гениальным названием — «The deeper the water the uglier the fish» Кати Апекиной. Очень смешное местами, иронично-ершистое, нравится

Прочитала один из лучших романов взросления и теперь буду болеть за его переиздание, а то выходил двадцать лет назад и всё.

«Одинокая птица» Киоко Мори — сложноустроенный карточный домик из сильных эмоций и переживаний юной Мегуми — пятнадцатилетней девчонки, которая живет и взрослеет в японской провинции 1970-х. Брак родителей совсем разваливается, и мать Мегуми уезжает к своему отцу в деревню. По патриархальным японским обычаям дочь должна остаться с отстраненным отцом и не видеться с матерью до своего совершеннолетия. И без того запутанный клубок гнева, горя и обиды еще больше затягивается в узел проблемами веры: Мегуми растет в своего рода японской христианской общине, где церковь по воскресеньям и разговоры о священных текстах составляют эссенцию жизни, но она больше не чувствует себя на своем месте.

Справляться с давшей трещину реальностью героине помогают птицы и её новая наставница и подруга-орнитологиня из соседнего квартала. Они вместе выхаживают воробьев и ворон, откармливают выпавших птенцов, ездят в лес наблюдать и слушать, говорят о важных вещах. Старшая подруга — role model для Мегуми — независимая, сильная, в одиночку бродящая по лесной чаще и рассуждающая о свободах и правах женщин.

В этом небольшом романе так много всего смешалось: честно-проживаемые эмоции девичьего взросления, христинство и атеизм, птицы как метафора и птицы как лекарство, динамика отношений матери-дочери-бабушки, размышление о свободе и несвободе женщин внутри патриархальной системы взглядов послевоенной Японии, прозрачное ощущение освобождения, очень много надежды, внутренней силы молодости и любви к природе.

Карманная книжка-эссе японско-французской поэтессы и писательницы Рёко Секигути — скорее набросок, блокнот с отдельными размышлениями, которым необязательно складываться в тяжеловесную конструкцию текста с абзацами.

Размышление о феномене голоса, который сминает время, звуча после смерти из того момента, когда тело было живо. Сравнение записанного голоса и фотографии, важность консервации звучащего голоса, который сможет перебраться в будущее, преодолеть привычное представление об утрате и исчезании человека.

«Записанный голос появляется в настоящем, а в каком времени существует голос, который вспоминается? Когда я слышу фразы, часто повторявшиеся дедом, из какого времени они идут? Его тела со мной больше нет, его голос ушел из моей жизни и не знает, какая я теперь, десяток лет спустя. Часть моей жизни останется недоступной для него, живущего в мире без меня.
Где именно проходит разрыв между нами — этим незаписанным голосом и мной?
Если он пойдет меня искать, то как найдет дорогу?»

читая, начала ценить практику голосовых на двадцать минут подружкам еще больше — такой звучащий дневник, который здорово бы сохранить