Впрочем, пока покажу фотографии с перевала. Это было непросто, об этой дороге говорили разное. И проехать по ней я хотел уже давно - в конечном счете в Дагестане горы - это чаще всего ущелье, которое кончается тупиком. Оттого "проездные" маршруты становятся ещё ценнее. Перевал - из Агульского района в Кулинский. Проехать, вспомнив о главном правиле - не расслабляться и помнить о том, что всегда можно повернуть назад - можно. Но на внедорожнике. Пара бродов, один узенький мост, три часа времени - и вы у лакцев. Маршрут помимо всего прочего интересен "этнографически" - переписные табасараны, затем агульцы, затем одно ооочень высокогорное даргинское село и - уже "Лакия". Так что ежели хочется контролируемого автоэкстрима с невероятно красивыми видами - дорога вполне подходит для этого.
Итак, о Кала-Корейш. Недалеко от одного из самых известных и в хорошем смысле раскрученных дагестанских аулов, аула Кубачи, находится древняя столица государства, бывшего там примерно с распада Арабского халифата и до прихода Российской империи – Кайтагского уцмийства. Монголы в 13 веке крепость сожгли, отчего столица уцмийства сначала была перенесена в Уркарах, аул неподалеку, а затем и в более «равнинный» Маджалис. Но жизнь в Кала-Корейш продолжалась, и жили там люди до 1944 года, когда их оттуда выселили в Чечню, «на замену» депортированным чеченцам, а потом, когда калакорейшцев «вернули» в Дагестан, в горы их «возвращать» не стали, а поселили в приморский поселок Мамед-Калу. Да – считается, и более или менее следует из названия, что Кала-Корейш – это форпост Арабского халифата в Дагестане и точка, откуда ислам стал распространяться. Корейш – «тухум» пророка Мохаммада.
Узнал я о Кала-Корейш от информанта в Мамед-Кале, куда вообще-то ехал заниматься «юждагом», то есть не аварцами-даргинцами-лакцами-кумыками. Информант же безусловно относил себя к даргинцам, однако, когда я попросил его рассказать о себе, начал он с рассказа о Кала-Корейш, хотя родился он уже в Чечне. И вообще, у информанта был уже сложившийся нарратив о себе (включая то «откуда» он), отчего само по себе интервью не было сильно удачным. Зато я узнал некоторые условно кала-корейшитские легенды, причудливо переплетавшиеся с современностью. Был, скажем, некоторый героический Маппа, дед информанта. И когда жителей села уже выселили в Чечню, на рынке в Хасавюрте он увидел, как избивают мальчика, кумыка (как отметил информант) – тот воровал. Маппа «отбил» мальчика и взял его к себе в воспитанники. И вот, когда информант захотел пойти в армию (его почему-то не брали), он пришел в Дербенте к военкому и слово за слово выяснилось, что это тот самый воспитанник, страшно благодарный деду информанта, отчего информант был отправлен служить, более того – в Ленинград, как он и хотел. Про Кала-Корейш же он говорил, что туда иногда поднимаются потомки жителей села, и там по большей части развалины, но есть и древняя мечеть. И что сам он уже не бывает там – старенький, проблемы с сердцем.
Очень мне захотелось туда попасть. И я попал. И был впечатлен. Недоезжая аула Кубачи десять километров направо будет подъем, пешком идти порядка сорока минут – часа, и вы на вершине скалы, где и располагалась крепость. Мечеть, усыпальница уцмиев – везде можно зайти и взглянуть одним глазком. Помимо – остатки большого города: стены, здания. Арабское, как пишут, кладбище. Очень спокойно и красиво. И, хотя туда водят и место фигурирует в рекламе, массовый турист дотуда пока не добрался. Поэтому, будете в этих краях, запаситесь водой и вперед, а точнее – вверх!
Узнал я о Кала-Корейш от информанта в Мамед-Кале, куда вообще-то ехал заниматься «юждагом», то есть не аварцами-даргинцами-лакцами-кумыками. Информант же безусловно относил себя к даргинцам, однако, когда я попросил его рассказать о себе, начал он с рассказа о Кала-Корейш, хотя родился он уже в Чечне. И вообще, у информанта был уже сложившийся нарратив о себе (включая то «откуда» он), отчего само по себе интервью не было сильно удачным. Зато я узнал некоторые условно кала-корейшитские легенды, причудливо переплетавшиеся с современностью. Был, скажем, некоторый героический Маппа, дед информанта. И когда жителей села уже выселили в Чечню, на рынке в Хасавюрте он увидел, как избивают мальчика, кумыка (как отметил информант) – тот воровал. Маппа «отбил» мальчика и взял его к себе в воспитанники. И вот, когда информант захотел пойти в армию (его почему-то не брали), он пришел в Дербенте к военкому и слово за слово выяснилось, что это тот самый воспитанник, страшно благодарный деду информанта, отчего информант был отправлен служить, более того – в Ленинград, как он и хотел. Про Кала-Корейш же он говорил, что туда иногда поднимаются потомки жителей села, и там по большей части развалины, но есть и древняя мечеть. И что сам он уже не бывает там – старенький, проблемы с сердцем.
Очень мне захотелось туда попасть. И я попал. И был впечатлен. Недоезжая аула Кубачи десять километров направо будет подъем, пешком идти порядка сорока минут – часа, и вы на вершине скалы, где и располагалась крепость. Мечеть, усыпальница уцмиев – везде можно зайти и взглянуть одним глазком. Помимо – остатки большого города: стены, здания. Арабское, как пишут, кладбище. Очень спокойно и красиво. И, хотя туда водят и место фигурирует в рекламе, массовый турист дотуда пока не добрался. Поэтому, будете в этих краях, запаситесь водой и вперед, а точнее – вверх!
Итак, отпуск позади, начинаем второй сезон этого канала, канала on the edge современных исследований этничности. Тех, в которых уже не занимаются «народами» и их «культурами», а занимаются категоризациями, их контекстами и последствиями. Собственно, это и есть основная идея когнитивного поворота, «опрокинутого» на этничность. Этничность – это категоризация, которая «включается» в определенных обстоятельствах, зачастую стабильных и воспроизводящихся, отчего и возникает иллюзия, согласно которой человек принадлежит к той или иной национальности, является кем-то. В опросе, который мы сейчас делаем, вопрос об этнической категории идентификации был сформулирован как «к какой национальности вы себя относите», и некоторые респонденты прямо-таки обижались – что значит отношу, я русский, я им являюсь. Но такие идеи и есть результат существования этой иллюзии – де-факто же человек знает, что в ответ на вопрос о национальности ему надо отвечать «русский» и иные способы обсуждения этой темы для него странны. А эта странность, равно как и привычка – являются когнитивными феноменом, которые и находятся в фокусе исследований этничности. Или, немного иначе, этничность это такая рамка, которую мы накладываем на мир в некоторых ситуациях – в них мы вдруг начинаем относиться к людям как к представителям тех или иных этнических категорий и действовать соответствующе. Но это не мешает нам на следующем повороте забыть об этом и действовать исходя из другого. Мой любимый, почти карикатурный, пример – это как на фестивале «Москва нас подружила» в РУДН стенка на стенку пошли армянские и азербайджанские студенты, в свободное от фестиваля время не конфликтовавшие и даже приятельствовавшие. Почему так получилось? Сама ситуация – государственные флаги, национальные павильоны и прочее – «разместила» их в обществе, сообщила им о том, что они армяне и азербайджанцы, тем самым заставив не любить друг друга, а дальше – кто-то кого-то толкнул на лестнице и понеслась. И внимание к самим этническим категориям, контекстам, в которых они «врубаются», триггерам, посредством которых это происходит, долженствованиям к категориям привязанным – все это и является объектом современных исследований этничности. Для неофита это может показаться контринтуитивно, но и солнце, как кажется, вращается вокруг земли, и, чтобы доказать обратное или войти в метапозицию (теория относительности) – нужны специальные инструменты. Этим инструментам, результатам их использования и заметкам на полях – и посвящен этот канал.
Одна из самых залипательных карт из жанра альтернативной истории. Залипательных – потому что все действительно запросто могло быть по-другому и СССР мог оказаться "нарезан" как на этой карте. Районирование страны «по нациям» не было заложено в советский проект изначально, и «принцип национальностей» конкурировал в 1920-х с идеей экономического районирования. «Принцип национальностей» победил, и советское государство стало номинальным союзом наций-государств (одновременно, разумеется, эти нации производя). А победи экономическое районирование – кто знает, как бы разрешился кризис советской экономической модели 1970-х, случился бы распад страны в ответ на этот кризис и, если да, по каким границам. Вряд ли «национальным», потому что их бы не было.
Картинка – из, пожалуй, важнейшей работы про этот период: Хирш, Франсин. Империя наций: Этнографическое знание и формирование Советского Союза. Новое Литературное Обозрение, 2022.
Картинка – из, пожалуй, важнейшей работы про этот период: Хирш, Франсин. Империя наций: Этнографическое знание и формирование Советского Союза. Новое Литературное Обозрение, 2022.
Наткнулся на структурную, дискурсивную аналогию в двух сильно отстоящих друг от друга контекстах. А утро сегодняшнее я провел (don’t ask) за чтением предвыборного интервью Александра Шпрыгина, футбольного фаната, который баллотируется в Мосгордуму от ЛДПР. И журналист все к стенке его прижимает, ловит на несоответствиях, и, в частности, спрашивает, как так он долгое время был против фан-айди, а теперь он на стадионы ходит и с властью, которая это фан-айди ввела, дело имеет. А фан-айди – это, по сути, пропуск на матчи РПЛ, который ты должен получить, чтобы иметь право туда ходить, без него ты не можешь купить билет. Надо ли говорить, что фанаты выступили против фан-айди широкой коалицией и, в качестве меры, решили бойкотировать матчи команд, которые они поддерживают. До отмены фан-айди. Но его не отменили, и до сих пор значительное число фанатов не ходит на матчи, а тех, кто ходит, они считают коллаборантами и предателями фанатского движения. Ну так вот, Шпрыгин сказал примерно следующее: вот, был конфликт, я в ходе этого конфликта занимал позицию против фан-айди. Но мы проиграли. Закон подписан. Закон не будет отменен. Наши противники оказались сильнее. Надо признать поражение, пересобраться, переставить цели и достигать их уже в новых условиях.
И что-то мне это напомнило. А напомнило мне это то, как в Дагестане объясняют номинальное противоречие между памятью о войнах Шамиля и нахождением Дагестана в составе России. Как, казалось бы, это может уживаться в одной картине мира – ведь если ты идентифицируешься с Шамилем, ты должен болезненно воспринимать его поражение и иметь как минимум противоречивые чувства в отношении России. Но в Дагестане много искренних патриотов-государственников. Как у них это уживается? А точно так же. Дискурс такой. Мы, дагестанцы, долго и храбро воевали против России, но затем, когда это стало бессмысленно, когда мы проиграли, когда Россия оказалась сильнее, мы приняли поражение и, став частью России – страны и армии – стали воевать так же смело на стороне России. И в этом нет ничего недостойного – достойно воевали сначала, достойно приняли поражение, достойно воюем за Россию.
Очевидно, дискурсивные, смысловые ходы в первом и втором случае аналогичны, при этом в дагестанском случае выпирает (и воспроизводится в разных интервью) еще и «право сильного» и уважение к этому праву. Это, предположительно, есть и в случае Шпрыгина, но именно на основании интервью такой вывод сделать нельзя. Что это за дискурсивная структура за этим? Как она может быть убедительна? Как она может «победить» идею что бороться надо до конца? Насколько такой дискурсивный, смысловой ход универсален в ситуации эпизодов насилия при присоединении территорий? Насколько он модерный (потому как требует рациональности и калькуляции) или все же нет, и он вполне себе использовался и «до рационализма»? Все это важные вопросы для исследования, потому как, по всей видимости, принятие поражения – это важнейшая социальная форма, которая и объясняет возможность широких легитимных солидарностей вроде современных государств.
И что-то мне это напомнило. А напомнило мне это то, как в Дагестане объясняют номинальное противоречие между памятью о войнах Шамиля и нахождением Дагестана в составе России. Как, казалось бы, это может уживаться в одной картине мира – ведь если ты идентифицируешься с Шамилем, ты должен болезненно воспринимать его поражение и иметь как минимум противоречивые чувства в отношении России. Но в Дагестане много искренних патриотов-государственников. Как у них это уживается? А точно так же. Дискурс такой. Мы, дагестанцы, долго и храбро воевали против России, но затем, когда это стало бессмысленно, когда мы проиграли, когда Россия оказалась сильнее, мы приняли поражение и, став частью России – страны и армии – стали воевать так же смело на стороне России. И в этом нет ничего недостойного – достойно воевали сначала, достойно приняли поражение, достойно воюем за Россию.
Очевидно, дискурсивные, смысловые ходы в первом и втором случае аналогичны, при этом в дагестанском случае выпирает (и воспроизводится в разных интервью) еще и «право сильного» и уважение к этому праву. Это, предположительно, есть и в случае Шпрыгина, но именно на основании интервью такой вывод сделать нельзя. Что это за дискурсивная структура за этим? Как она может быть убедительна? Как она может «победить» идею что бороться надо до конца? Насколько такой дискурсивный, смысловой ход универсален в ситуации эпизодов насилия при присоединении территорий? Насколько он модерный (потому как требует рациональности и калькуляции) или все же нет, и он вполне себе использовался и «до рационализма»? Все это важные вопросы для исследования, потому как, по всей видимости, принятие поражения – это важнейшая социальная форма, которая и объясняет возможность широких легитимных солидарностей вроде современных государств.
Зачем нужны этнические категории – в целом и в каждом конкретном случае – это ключевой вопрос для исследований этничности. Да, человек инерционное, но все-таки рациональное существо, и то, что теряет всякий смысл – социальный, психологический – откидывается им за ненадобностью. Смыслы эти разнородны, но одновременно – универсальны. Скажем, как пел Майк Науменко, «Нам всем бывает нужно над кем-то посмеяться, и, если хочешь, ты можешь застебать меня», и этнические категории и категоризации универсально нужны для того, чтобы под боком был кто-то хуже (или просто кто-то другой) – кого можно «обстебать» и почувствовать себя хорошо. Этот механизм используется и в рамках политического популизма.
Другая польза от этнических категорий – оборона ресурса элитными группами. Всех хитросплетений своей молодежи не объяснишь, а если она будет якшаться с разным сбродом – ресурс, за счет браков и дружб, будет выходить за пределы группы. И поэтому – помимо того, чтобы сообщать молодежи, что "они хуже, мы лучше", можно нормативно запретить ей принимать пищу с внешними людьми или сильно регламентировать этот процесс. Помимо очевидного в этом контексте еврейского кашрута, упомяну классическое исследование Абнера Коэна, который показал, как в Ибадане (Нигерия) торговцы-хауса обороняли свой прежде всего информационный ресурс от окружающих йоруба тем, что – в отличие от окружающих язычников – они, хауса, были мусульманами, но когда йоруба стали массово принимать ислам, хауса резко проапгрейдили свою исламскость до гораздо более picky в смысле коммуникации суфизма и тем самым вернулись к коммуникативному status quo.
Однако уже классическая антропология в лице Барта и Глакмана, а затем – и Клайда Митчелла – показала, что этнические категории используются в новых динамичных контекстах – для грубой, первичной категоризации людей. Они изучали это на материале новых африканских промышленных городов, где этническая категоризация была прежде всего вернакулярной – то есть люди сами по сути создавали эти категории, адаптируя их из названий племенных политических организаций, не имевших, впрочем, влияния в описываемых городах.
Список ответов на вопрос, зачем нужны этнические категории, может и должен быть продолжен – ведь только так и можно понять этничность, и такой список и есть ответ на вопрос о ее природе. Полезным методическим ходом для этого, среди прочего, может быть фокусировка внимания на исчезнувших категориях. Исчезновение категории значит, что до того – она была зачем-то нужна, а затем – перестала быть нужной. И вот здесь и можно «поймать кота за хвост» и понять, «почему звезды зажигают». Собственно, поэтому мне так интересен Дагестан – кажется, национальности утрачивают там многие смыслы и функции, которыми были наделены в прошлом, поддерживаясь во многом по инерции.
Но так ли это в других регионах России? И можно ли говорить о том, что советские национальности – категориальная рамка, введенная советской властью для предупреждения национальных движений и доступа к «мозгам» людей через «национальные» языки – постепенно «отмирают» в целом? А единственное, что сохраняет их – это инерционная национальная политика, доставшаяся России «в наследство» от СССР (а она включала и национальное районирование, в т.ч. национальные республики)? Об этом – в следующих постах. Stay tuned!
Другая польза от этнических категорий – оборона ресурса элитными группами. Всех хитросплетений своей молодежи не объяснишь, а если она будет якшаться с разным сбродом – ресурс, за счет браков и дружб, будет выходить за пределы группы. И поэтому – помимо того, чтобы сообщать молодежи, что "они хуже, мы лучше", можно нормативно запретить ей принимать пищу с внешними людьми или сильно регламентировать этот процесс. Помимо очевидного в этом контексте еврейского кашрута, упомяну классическое исследование Абнера Коэна, который показал, как в Ибадане (Нигерия) торговцы-хауса обороняли свой прежде всего информационный ресурс от окружающих йоруба тем, что – в отличие от окружающих язычников – они, хауса, были мусульманами, но когда йоруба стали массово принимать ислам, хауса резко проапгрейдили свою исламскость до гораздо более picky в смысле коммуникации суфизма и тем самым вернулись к коммуникативному status quo.
Однако уже классическая антропология в лице Барта и Глакмана, а затем – и Клайда Митчелла – показала, что этнические категории используются в новых динамичных контекстах – для грубой, первичной категоризации людей. Они изучали это на материале новых африканских промышленных городов, где этническая категоризация была прежде всего вернакулярной – то есть люди сами по сути создавали эти категории, адаптируя их из названий племенных политических организаций, не имевших, впрочем, влияния в описываемых городах.
Список ответов на вопрос, зачем нужны этнические категории, может и должен быть продолжен – ведь только так и можно понять этничность, и такой список и есть ответ на вопрос о ее природе. Полезным методическим ходом для этого, среди прочего, может быть фокусировка внимания на исчезнувших категориях. Исчезновение категории значит, что до того – она была зачем-то нужна, а затем – перестала быть нужной. И вот здесь и можно «поймать кота за хвост» и понять, «почему звезды зажигают». Собственно, поэтому мне так интересен Дагестан – кажется, национальности утрачивают там многие смыслы и функции, которыми были наделены в прошлом, поддерживаясь во многом по инерции.
Но так ли это в других регионах России? И можно ли говорить о том, что советские национальности – категориальная рамка, введенная советской властью для предупреждения национальных движений и доступа к «мозгам» людей через «национальные» языки – постепенно «отмирают» в целом? А единственное, что сохраняет их – это инерционная национальная политика, доставшаяся России «в наследство» от СССР (а она включала и национальное районирование, в т.ч. национальные республики)? Об этом – в следующих постах. Stay tuned!
Сегодня умер мой друг, Абсалитдин Мурзаев. Человек, с которого, во многом, начался мой Дагестан. Он собой, своей биографией примерно сразу же показал мне, какое это сложное и яркое место. А как он – технично и вдохновенно – перемещался между дискурсами, регистрами, стилями – это надо было видеть! Он буквально играл с собеседником (мной), будучи то разгневанным лидером кумыкского народа, то пожилым мачо, делящимся советами с молодым «коллегой по цеху», то – ученым, кандидатом наук, исследователем идентичности и толерантности. Но когда речь заходила о вещах человеческих, серьезных – о болезнях, неурядицах, смерти – он становился внимательным, отзывчивым, поддерживающим. В эти моменты он переставал играть, это было в нем базовым, ключевым. Год назад – чуть больше – он приехал в Москву, зашел ко мне в гости, мы сделали шуточную фотографию (внутренние «приколы»), а через несколько дней – у него случился инсульт. Год он пролежал в больнице, его пытались реабилитировать – но безуспешно. И вот сегодня он умер. Глубокие соболезнования семье. Она у него большая. Например, у него есть внук, зовут почти так же – не Абсалитдин, а Абзалитдин. Сокращенно Абзик. Помню, ехали по Махачкале втроем, я за рулем, детского кресла не было, и когда Абсалитдин видел гаишников – командовал: «Абзик, вниз». И Абзик, сидевший на заднем сидении, весело сползал под него. Где-то на старых ноутбуках у меня есть примерно трехчасовое биографическое интервью с Абсалитдином, надо попробовать извлечь и расшифровать.
«Путин обязал казачьи общества готовить своих членов к поступлению в мобилизационный резерв». Не вмешиваясь в бессмысленную дискуссию о том, являются ли казаки этносом или сословием (ни тем, ни тем они не являются, а являются одновременно вернакулярной и учетной социальный категорией) – я предлагаю всем желающим понаблюдать за неизбежными «танцами вокруг членства». Государство будет неизбежно пытаться «оказачить» как можно больше народу, значительная часть «казаков», используя разную аргументацию, будут наоборот пытаться «расказачиться», тем самым избежав риска приоритетной мобилизации. Собственно, за аргументацией – «от крови», «от документов» и проч. – я и предлагаю наблюдать. Важно это, потому что последние определения этничности – «вертятся» именно вокруг правила членства. Обычно говорится, что этническая категория это такая, членство в которой преимущественно наследуется. Но сейчас появляется и распространяется альтернативная влиятельная идеология членства (sic!), согласно которой человек тот, кем себя считает. И – в той мере, в какой люди так думают и действуют исходя из этого – это не «либеральная придурь», а вполне себе социальный факт. Так или иначе, коллизии вокруг правила членства – это важная тема современных исследований этничности и, если кто-то из, допустим, студентов, хочет написать что-то ценное, тема (казенно сформулированная, но тут уж извините) «Кто такой казак: конкурирующие правила членства в меняющихся институциональных условиях» вполне хороша, и сейчас самое время заняться наблюдением.
Пятая заповедь когнитивизированного конструктивизма в исследованиях этничности гласит: не бывает этнических конфликтов per se, бывают только этнизированные конфликты, то есть те, которые начинаются или продолжаются в связи с дискриминирующими (в нейтральном смысле – разделяем, относимся по-разному) категоризациями. Проще говоря, если кто-то кого-то или что-то в связи с конфликтом «считал» через этнические линзы, то есть решил, что на него злобно смотрят «по причине национальности», увидел в дерущихся за окном представителей разных национальностей и вмешался на стороне «своих» или написал в СМИ заметку, связав какое-то событие с «многолетней враждой народов», произошла этнизация. И чем больше таких этнизирующих взглядов «опрокидывается» на события, тем в большей степени конфликт оказывается структурирован этнически и тем более этническим он в конечном счете становится.
В центре Москвы случился конфликт хозяйствующих субъектов. Это я о Вайлдбериз. С каждой стороны были свои охранники и с одной стороны – охранники погибли. Ничего хорошего, но и ничего этнического. Но на следующем шагу выясняется (важно – что выясняется не сторонними наблюдателями, а людьми, в конфликт вовлеченными), что охранниками одной из сторон были чеченцы, с другой – ингуши. И вот уже в Ингушетии хоронят погибших всей республикой (еще пару дней назад они были простыми приезжими-охранниками и ничего особо ингушского они не делали), депутат от Чечни Делимханов сообщает своему визави, что тот «стравливает народы», «представители чеченцев и ингушей» встречаются между собой для решения конфликта (между кем и кем?) и т.д. И то, почему, как именно, в рамках какой последовательности событий – этот конфликт оказался этнизирован до состояния «народ на народ» (хотя тоже нет слава богу) – это понятный вопрос для когнитивизированного конструктивизма, «опрокинутого» на этнический конфликт.
И единственного ответа здесь быть не может – только цепочка событий в структурах взаимных считываний, с одной стороны, интересов, с другой, сетевых отношений, с третьей и проч. Но важным здесь может оказаться, например распространенное на Кавказе представление, что чеченцы – на особом счету у «российской фемиды», и относительно недавний опыт «демаркационного» конфликта между Чечней и Ингушетией, тоже быстро этнизированного, и сети/принципы найма в московские охранные структуры и многое другое.
И – да – это еще одна хорошая тема для студенческого диплома. Но – с непростым и, если делать по уму, опасным полем. Хотя нет, скорее для взрослого исследования. А студентов, которые бы делали что-то взрослое полевое, я что-то давно не встречал.
В центре Москвы случился конфликт хозяйствующих субъектов. Это я о Вайлдбериз. С каждой стороны были свои охранники и с одной стороны – охранники погибли. Ничего хорошего, но и ничего этнического. Но на следующем шагу выясняется (важно – что выясняется не сторонними наблюдателями, а людьми, в конфликт вовлеченными), что охранниками одной из сторон были чеченцы, с другой – ингуши. И вот уже в Ингушетии хоронят погибших всей республикой (еще пару дней назад они были простыми приезжими-охранниками и ничего особо ингушского они не делали), депутат от Чечни Делимханов сообщает своему визави, что тот «стравливает народы», «представители чеченцев и ингушей» встречаются между собой для решения конфликта (между кем и кем?) и т.д. И то, почему, как именно, в рамках какой последовательности событий – этот конфликт оказался этнизирован до состояния «народ на народ» (хотя тоже нет слава богу) – это понятный вопрос для когнитивизированного конструктивизма, «опрокинутого» на этнический конфликт.
И единственного ответа здесь быть не может – только цепочка событий в структурах взаимных считываний, с одной стороны, интересов, с другой, сетевых отношений, с третьей и проч. Но важным здесь может оказаться, например распространенное на Кавказе представление, что чеченцы – на особом счету у «российской фемиды», и относительно недавний опыт «демаркационного» конфликта между Чечней и Ингушетией, тоже быстро этнизированного, и сети/принципы найма в московские охранные структуры и многое другое.
И – да – это еще одна хорошая тема для студенческого диплома. Но – с непростым и, если делать по уму, опасным полем. Хотя нет, скорее для взрослого исследования. А студентов, которые бы делали что-то взрослое полевое, я что-то давно не встречал.
Конструкция, в рамках которой в одном народе содержится много народов, транслируемая российской нацполитикой (в этом смысле ничего нового не придумавшей и просто наследующей в этом смысле "вайбу" нацполитики советской), если вдуматься, довольно шизофренична. Нас заставляют видеть одновременно сходства и различия, общность и (что уж там) противоречия. Конструкция эта уж точно противоречит straightforward национализму (в нейтральном смысле), который, будучи простым концептуально и несложным в исполнении (ну а что -- наконструировал себе какое-нибудь прошлое, включил в учебники, связал с какой-нибудь символикой -- и нация, особенно если она только что из села, готова) распространился по планете "подобно пожару". И конструкция эта конечно достаточно "имперская" (простите за относительно бессмысленное слово, отдам дань моде): кто еще как не империя (окей, уточним -- империя модерная), желая "сшить" разнообразное культурно, языково и проч. пространство, такую концепцию может породить. Не входя в дискуссию о том, хорошо это или плохо, задам вопрос: насколько такая конструкция интеллигибельна, насколько она действительно является "ключом", который "открывает дверь" в "доверие на входе"? Или человек и общество не способны к сложным таксономиям и даже если они в курсе про различное их категоризирование обществом в различных ситуациях, какие-то из этих "идентичностей" будут "примордиальными", а какие-то -- поверхностными? Кстати, слово "примордиализм" вошло в научную дискуссию как раз по мотивам похожего вопроса, заданного антропологом Клиффордом Гирца, который когда-то удивился тому, что как бы в Африке ни резали континент на страны и ни насаживали национализмы -- все равно люди верят в то, что они члены своего племени и действуют исходя из этого. Было исследование ИЭА РАН, который серией довольно прямолинейных вопросов пытался решить эту проблему и решил ее в пользу возможности "двойных" идентичностей. Но на стыке социологии и когнитивистики возможны более тонкие методы, позволяющие ответить на этот вопрос, на вопрос о "предельном одновременном количестве идентичностей" и проч. Ну и -- для меня самое в этом смысле любопытное -- происходит ли релятивизация всех этнически идентичностей altogether, когда государство и общество "перебирают" с попытками достучаться до человека через "окошки" в виде их этнических идентичностей. Это все открытые вопросы, пока толком в науке не заданные за отсутствием нужного междисциплинарного пространства. А, ну и самое главное, скорее всего пресловутая "глобальная идентичность" -- если только не прилетят инопланетяне как в 9 квартале -- это ситуация, когда все настолько запутались в разнообразных категориях, к которым их приписывает общество в разных ситуациях, в которых они оказываются, что поняли, что это все неважно и самое главное, чтобы человек был хороший (зачеркнуто) стали оценивать друг друга на основе индивидуальных характеристик -- оценивающего и оцениваемого. Но как туда попасть, в этот мир, где этнические категории откинуты за бессмысленностью... Об этом в следующих сериях. Доброе утро!
В продолжение предыдущего поста:
Как вообще возможна релятивизация и иррелевантизация этнической идентичности? Один из ключей в перемещениях. Если ты перемещаешься между существенно различающимися контекстами, в этих контекстах тебя неизбежно будут по-разному категоризировать, и именно это порождает рефлексию, которая, с одной стороны, создает возможность для инструментализации идентичностей ("я тот, кем быть удобно") с другой -- для ее иррелевантизации ("я много кто, а значит особо никто, то есть просто я"). И это уже гораздо проверяемее. Можно пойти и дальше -- если ты имеешь такой опыт рефлексии и инструментализации -- насколько ты делаешь следующий шаг и "опрокидываешь" это на остальных, начиная воспринимать их вне этнической призмы? Вот, вот, вот она -- когнитивная социология этичности, хорошие вопросы для нее.
Как вообще возможна релятивизация и иррелевантизация этнической идентичности? Один из ключей в перемещениях. Если ты перемещаешься между существенно различающимися контекстами, в этих контекстах тебя неизбежно будут по-разному категоризировать, и именно это порождает рефлексию, которая, с одной стороны, создает возможность для инструментализации идентичностей ("я тот, кем быть удобно") с другой -- для ее иррелевантизации ("я много кто, а значит особо никто, то есть просто я"). И это уже гораздо проверяемее. Можно пойти и дальше -- если ты имеешь такой опыт рефлексии и инструментализации -- насколько ты делаешь следующий шаг и "опрокидываешь" это на остальных, начиная воспринимать их вне этнической призмы? Вот, вот, вот она -- когнитивная социология этичности, хорошие вопросы для нее.