В «Униженных и оскорбленных» риторика альтруизма, благородства и самоотверженности скрывала гордость, мазохизм и ненависть. В «Братьях Карамазовых» именно гордость выходит на первыи‌ план. Но неистовые речи этой гордости позволяют мельком увидеть добро, у которого во всем остальном нет ничего общего с романтическои‌ риторикои‌.

Достоевский позволяет говорить злу, чтобы вынудить его само опровергнуть и осудить себя.

#Рене_Жирар. #Критика_из_подполья. #Достоевский: от двойника к единству

Я извиняюсь, что хочу излить свою эмоциональную жизнь на вас, но у меня случился уход с кафедры, и цитата Жирара сегодняшнего дня очень хорошо описывает мой эмоциональный всплеск. Руководство моей кафедры звучит так, будто Достоевский решил смешать "Униженных и оскорблённых" и "Братьев Карамазовых" и в одном шизоидном потоке.

Это тот самый случай, когда риторика благородства и самоотверженности зеркально чисто показывает, что скрывает под собой ненависть, неуважение и бесконечную эгоцентричность. Однако эта горделивая и мнительная риторика позволяет увидеть минимальные крупицы добра, которые остались ещё в этом пространстве.

Буквально, Лукавый, который ведёт лицемерно-добродетельный нарратив исключительно, чтобы разоблачить собственную мерзость и пошлость.

Простите, но сегодня у меня умного поста не будет.

J'accuse!

Хочу радиоактивное Распятие из урановоного стекла

Между прочим, завтра происходит мой новый показ в моем киноклубе Слёзы Делёза. Будем смотреть фильм "1917" Сэма Мендеса. Ссылка на регистрацию тут.

Если вдруг вам нечем заняться вечером в четверг – приходите.

Ранний #Камю не знал, насколько коварным и всепроникающим злом является суд. Он считал, что он вне такого суда, потому что осуждает тех, кто осуждают. Используя терминологию Габриэля Марселя, мы могли бы сказать, что Камю рассматривал Зло как что-то внешнее по отношению к себе, как «проблему», которая касается только судей, в то время как #Кламанс хорошо знает, что он тоже им затронут.

#Рене_Жирар. #Критика_из_подполья. К новому процессу над «Посторонним»

А вот я сижу, вытянувшись по струнке, и смотрю фильм (за мной наблюдает камера)

Метафизика раньше: Мы определим заботу как вперёд-себя-уже-бытие в-(мире) как бытие-при (внутримирно встречном сущем). И не забывайте, что ничто ничтит.
Метафизика сегодня:
Пэ и не ку, следовательно, (длинное неразборчивое рассуждение про сознание)

Amor Vincit Omnia

Малейшее насилие может привести к катастрофической эскалации. Даже если теперь эта истина, нисколько не устарев, стала плохо — по крайней мере, в нашей обыденной жизни — различима, все равно мы знаем, что в зрелище насилия есть что-то «заразительное». Это знаем мы все. Иногда не заразиться почти невозможно. По отношению к насилию нетерпимость может в конечном счете оказаться столь же губительной, как и терпимость. Когда насилие становится явным, некоторые отдаются ему охотно и даже с энтузиазмом; другие сопротивляются его нарастанию — но нередко именно они и приводят его к триумфу. Ни одно правило не имеет универсальной применимости, ни один принцип противодействия не сохраняет силу до самого конца. Бывают моменты, когда эффективны все средства — и непреклонность, и потворство; бывает итак, что все они тщетны; тогда они только увеличивают зло, которое надеются остановить.

Кажется, что всегда наступает момент, когда сопротивляться насилию можно только другим насилием; таким образом, независимо от того, терпят при этом поражение или одерживают победу, насилие все равно в выигрыше. Насилие обладает чрезвычайными миметическими эффектами — то прямыми и позитивными, то косвенными и негативными. Чем больше люди стараются с насилием справиться, тем больше пищи ему дают; препятствия, которые против него хотят воздвигнуть, оно превращает в свои орудия; оно похоже на огонь, который пожирает все, чем его забрасывают, желая погасить.

Мы воспользовались образом огня; мы могли бы вспомнить и о буре, потопе, землетрясении. И на самом деле это не были бы, как и чума, всего лишь метафоры. Я не имею в виду, что мы возвращаемся к теории, делающей из священного простую трансформацию природных явлений.

Священное — это все, что господствует над человеком, и тем надежнее, чем больше сам человек надеется над этим господствовать. То есть в том числе, хотя и во вторую очередь, это поражающие население бури, лесные пожары, эпидемии. Но прежде всего, хотя и в более скрытом виде, это насилие самих людей, насилие, выведенное за пределы человека и потому слитое со всеми прочими силами, грозящими человеку извне. Подлинное сердце и тайную душу священного составляет насилие

#Насилие_и_священное@girardr
#насилие@girardr
#мимесис@girardr

Старшие коллеги вчера рассказали анекдот, как однажды Ю. М. Лотману на какой-то лекции задали вопрос, почему, собственно, Библия написана не на русском языке. Лотман ответил: «по техническим причинам».

Было бы забавно создать ради приличия некую общую теорию зла.

Сегодня, пожалуй, наиболее волнующая мысль, которая мне пришла в голову, - это то, что я бы хотел быть злодеем. Не то, чтобы я чувствую какую-то склонность ко злу. Большинство людей, видимо, считают меня скорее доброжелательным. Однако я как будто бы чувствую эстетику злодеяний, и она приводит меня в неясное экстатическое чувство. Наверное, если меня прямо спросят, что я думаю по поводу совершаемых в мире злодеяний, моя позиция была бы весьма двулика. С одной стороны, я бы никогда не стал оправдывать какие-то злодеяния, тем более мелкие, однако великое (чисто интенсивно) и циничное зло имеет какое-то неочевидное притяжение. Возможно, дело в нашей трагико-драматическом начале нашей культуры. В этом смысле эстетика зла мне вполне ясна, хотя сама по себе, вне драматического искусства, она весьма скучная. В реальности людям не хватает фантазии, чтобы остроумно совершать злодеяния. С другой стороны, доброта доведённая до предела тоже выглядит весьма экзальтированно. Но проблема в том, что добро общественно не порицается. Чтобы быть добрым, человеку не нужно особо скрываться, но даже если такая необходимость и есть, скромность, выражающаяся в сокрытии собственной доброты во избежание гордыни (тут, конечно, стоило бы тоже рассмотреть, какую структуру морали имеет экзальтированная доброта, это весьма неоднозначная вещь). Потому, как мне видится, в доведении до предела абсолютных злодеев количественно гораздо меньше чем абсолютно добродетельных людей, но к первым при этом приковано непропорционально больше внимания.

В то же время, зло никогда не может или не хочет честно признать своё злодеяние. Зло предельно лицемерно, практически нет злодея, который бы прямо говорил, что он творит зло. Он прячется за понятиями об общем благе, справедливости, необходимости и моральном превосходстве. Создание иллюзии добродетельности зла — это самая интеллектуально неприятная мне вещь, которая только может существовать, поскольку это тот случай, в котором с наибольшей очевидностью функционирует ресентимент. Это никому не нужно, в это никто не верит, скорее всего, даже сам творящий зло, но злодей сам для себя отказывается признать, что он злодей, всё ещё находясь в определённом моральном порядке, и врёт самому себе относительно интенции своих поступков. Таким образом, он страшно опошляет и добро, и, в общем, зло тоже. Потому я бы хотел бы быть таким чистым мировым злом не с практической точки зрения, а с теоретической, чтобы показать некий пример того, как правильно быть чудовищем. Это, конечно, всё спекуляции, но если бы я не испытывал трепета моральной ответственности, полагаю, мне бы ничего не мешало бы быть весьма эстетичным злодеем. Меня больше раздражает не зло, а то, что современные злодеи делают всё неправильно. Когда злодеяния делаются неправильно, добродетельность тоже притупляет свои чувства.

#дурацкие_заметки@girardr

В конце концов, и Христу нужен был свой Иуда

Когда Достоевский определяет свои собственные претензии к христианству, он встречает на этом пути #Евангелие, рассказ о трех «искушениях в пустыне»:

«Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих.
Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках по­ несут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею.
Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего.
Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне.
Тогда #Иисус говорит ему: отойди от Меня, #сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи»

Это и есть три главных искушения Достоевского: социальное мессианство, сомнение и гордость.

#Рене_Жирар. #Критика_из_подполья. #Достоевский: от двойника к единству

"У него было мало рыбов и он всех накормил"

Если моральная религия, которую следует полагать не в формулах и обрядности, но в стремлении сердца к соблюдению всех человеческих обязанностей как божественных заповедей, должна быть обоснована, — то все чудеса, с которыми история соединяет ее возникновение, должны в конце концов сделать самую веру в чудеса излишней; ведь нежелание видеть достаточный авторитет в предписаниях долга (как они первоначально начертаны разумом в сердце человека) выдает непозволительную степень морального неверия, когда в эти предписания не верят, если они не подтверждены чудесами.

Для определения теистических чудес все-таки можно было бы иметь по крайней мере хоть отрицательный признак – а именно если что-либо представляется происшедшим по велению Божьему в его непосредственном явлении и тем не менее прямо противоречит морали, то при всем внешнем облике божественного чуда его все же нельзя считать таковым (напр., если бы отцу было приказано убить своего сына, ни в чем, как он знает, неповинного). А при свершении демонического чуда отпадает и этот признак. И если даже при истолковании подобного чуда использовать свой разум в противоположном, положительном направлении – а именно так, словно это чудо побуждает к какому-нибудь доброму поступку, который сам по себе мы признаем долгом, не могущим проистекать от злого духа, то и в этом случае все-таки можно было бы ошибиться, ибо этот дух, как говорится, часто предстает в облике ангела света.

#Кант@girardr
Религия в границах одного только разума

(Снова немного слов по поводу #тауматургия)

Правда я так и не узнал, как с нами общаются святые, но это я выясню чуть позже.

Французский глагол sacrifier («приносить в жертву») буквально означает «делать священным», производить священное. Жертву приносит (sacrifie) #насилие; именно оно – руками жреца-священника (sacrificateur) – убивает жертву, уничтожает ее и одновременно возносит ее над всеми, делает ее в каком-то смысле бессмертной. Жертва приносится тогда, когда священное насилие берет на себя ответственность за жертву; смерть производит жизнь, равно как и жизнь производит смерть в непрерывном цикле вечного возвращения, общем для всех великих богословских рефлексий, непосредственно привившихся к практике жертвоприношения и не имеющих ничего общего с иудео-христианской демистификацией. Разумеется, неслучайно западная философия также начинается и в определенном смысле заканчивается «интуицией» Вечного Возвращения, общей для досократиков и для #Ницше; а она есть интуиция жертвоприношения par excellence.

#Жертвенная_интерпретация – это, в сущности, не что иное, как незаметное, но решительное движение вспять, к ветхозаветным понятиям. Чтобы доказать это, достаточно сослаться на тексты Второисайи, которые мы цитировали в одной из предыдущих дискуссий, а именно на песнь Слуги #Яхве, в которой евангельский текст, а затем и все #христианство в целом видят figura Christi, прообраз Христа, самый поразительный во всем Ветхом Завете – и с полным основанием, поскольку речь идет о заместительной жертве, уже частично явленной. Тот факт, что все общество объединяется против Слуги, чтобы преследовать и убить его, не мешает этой жертве быть невинной, а обществу – виновным. В этом тексте все уже почти христианское, кроме того, что в нем Яхве все же несет некоторую долю ответственности за гибель своего Слуги. Здесь речь идет не о том, чтобы приписывать эту божественную ответственность поздним интерпретациям, искажающим первоначальный смысл текста. Она эксплицитно фигурирует в самом тексте, в таких выражениях, как «за преступления народа Моего был предан казни» (Ис 53:8) или «Яхве угодно было сокрушить Его страданиями» (Ис 53:10)<...>

Богословие жертвоприношения в христианстве не соответствует тексту Евангелий, но вполне соответствует песни о Слуге Яхве. Хотя средневековая мысль всегда утверждала, что существует принципиальное различие между двумя Заветами, ей никогда не удавалось определить это различие – и на то есть причина. Мы уже констатировали тенденцию экзегетов, как средневековых, так и новейших, читать Новый Завет в свете Ветхого; например, глава 8:43-44 #Евангелия от Иоанна читается в «свете» мифа о Каине… Те, кто претендует на чтение Ветхого Завете в свете Нового, в действительности уверенно делают нечто прямо противоположное, поскольку им никогда не удается обрести «ключ разумения», утраченный фарисеями.

#Рене_Жирар, #Вещи_сокрытые от создания мира: Жертвенная интерпретация и #историческое_христианство@girardr