Эллиниcтика

Ещё в школе учат универсальной формуле произведения, строгому шаблону, состоящему из всем известных вступления-экспозиции, пика-перипетии и кульминации-развязки; всё это очень предсказуемо, и вызывает зевоту, и потому в XX в. их научились сильно разнообразить, например, перемешивать, не в самом начале знакомя читателя с персонажами, а делать это чуть ли не в середине, по ходу дела или вовсе от этого воздерживаясь, забрасывая зрителя прямо в гущу событий, сразу же в фазу активного противостояния, а кульминацию помещать и вовсе в самое начало, в какой-нибудь пролог.

Плюс теперь ещё принято постоянно разрушать линейность повествования бесконечными flashback'ами и flashforward'ами, а то и вовсе делать его сомнительным, повествуя от лица персонажа, который способен и приврать — подобный приём, P.O.V., считается едва ли не наисвежайшим.

Реформа воистину оказалась удачной; впрочем, некоторым критикам поветрие пришлось не по вкусу, многие из которых заговорили об агонии литературы, удушьем, вызванным приступом постмодернизма.

Но действительно ли мы имеем дело с новьём, с прогрессом? Только очень неискушённый ум это может посчитать таковым; увы, только такой в наши дни и слышно, ведь сейчас а эту тему повадились рассуждать те самые люди, которых К.Г. Юнг называл лишёнными классического образования — так он заклеймил автора термина «сексуальная революция», заявив, что подобное мог сочинить лишь человек, не ведавший, как жили греки и римляне, — ведь на самом деле, разумеется, имело место не революция, но лишь возвращение к норме, преодоление культурного провала длиной в десяток веков.

Подобное же произошло и с литературой, она точно также лишь пробудилась после веков стагнации, не развилась, но возродилась. О шаге вперёд можно было говорить лишь по сравнению с временами, непосредственно предшествовавшими изобретению деконструкции, то есть превзойдена была только литература XIX века и ранее, — но отнюдь не античная.

Упоминаемая выше формула из трёх актов якобы восходит ещё к «Поэтике» Аристотеля, но на деле ничего подобного он не писал, да и не мог, ибо в своё время наблюдал произведения, скроенные по совсем иному принципу; он как раз говорил, что «нет никакой необходимости … чтобы за одним следовало другое». Читая античную классику, мы встретим все те приёмы, которые сейчас выставляются как новомодные, тогда же они были обыденностью и применялись запросто, безо всякой претензии на новизну.

Первое же и самое главное произведение европейской литературы, Илиада, начинается сразу же с конфликта между персонажами, а о том, чтобы познакомить читателя с действующими лицами, автор задумывается только к третьей главе песни. Ионийский аэд постоянно прибегает к флешбекам (или, точнее, к ἀνάληψις'ам), рассказывая о более древних событиях, но также и для того, чтобы наполнить произведение тем, что сейчас называется отсылками, пасхалками.

Никакого эпилога его труд не знает, поскольку он, в лучших традициях Дерриды, существует не сам по себе, но в тесной связке со многими иными сюжетами. Илиада ожидает искушённости от зрителя, того, что он многое знает и понимает, но на всякий случай всё же упоминает последствия — делая это вскользь и малозаметно, так, чтобы эти заветные знания из текста приходилось вылавливать; подобным образом сейчас поступают произведения с претензией на экспериментальность, например, какое-нибудь Memento Нолана или «Ведьмак» пана Сапека.

В Одиссее половина повествования — это рассказ именного персонажа, и только там встречаются боги, вмешивающиеся в жизнь людей, таким образом, Гомер возлагает ответственность на своего героя на возможные выдумки, i.e. шутя реализует тот самый троп «ненадёжный рассказчик», которым так гордятся сейчас т.н. «постмодернистские» произведения, и который всё ещё не слишком умело ими воплощён. Вот и Ахилл называется «ужасным» лишь в тот момент, когда к нему пришёл просителем Приам — и никогда боле, это явно ощущения, восприятие самого старика Подарка.

⬅️ «Догоняя Гомера», 2/3 ➡️

www.group-telegram.com/cn/hellenistics.com/235

8.7K viewsedited  Oct 13, 2022 at 14:06

Ещё в школе учат универсальной формуле произведения, строгому шаблону, состоящему из всем известных вступления-экспозиции, пика-перипетии и кульминации-развязки; всё это очень предсказуемо, и вызывает зевоту, и потому в XX в. их научились сильно разнообразить, например, перемешивать, не в самом начале знакомя читателя с персонажами, а делать это чуть ли не в середине, по ходу дела или вовсе от этого воздерживаясь, забрасывая зрителя прямо в гущу событий, сразу же в фазу активного противостояния, а кульминацию помещать и вовсе в самое начало, в какой-нибудь пролог.

Плюс теперь ещё принято постоянно разрушать линейность повествования бесконечными flashback'ами и flashforward'ами, а то и вовсе делать его сомнительным, повествуя от лица персонажа, который способен и приврать — подобный приём, P.O.V., считается едва ли не наисвежайшим.

Реформа воистину оказалась удачной; впрочем, некоторым критикам поветрие пришлось не по вкусу, многие из которых заговорили об агонии литературы, удушьем, вызванным приступом постмодернизма.

Но действительно ли мы имеем дело с новьём, с прогрессом? Только очень неискушённый ум это может посчитать таковым; увы, только такой в наши дни и слышно, ведь сейчас а эту тему повадились рассуждать те самые люди, которых К.Г. Юнг называл лишёнными классического образования — так он заклеймил автора термина «сексуальная революция», заявив, что подобное мог сочинить лишь человек, не ведавший, как жили греки и римляне, — ведь на самом деле, разумеется, имело место не революция, но лишь возвращение к норме, преодоление культурного провала длиной в десяток веков.

Подобное же произошло и с литературой, она точно также лишь пробудилась после веков стагнации, не развилась, но возродилась. О шаге вперёд можно было говорить лишь по сравнению с временами, непосредственно предшествовавшими изобретению деконструкции, то есть превзойдена была только литература XIX века и ранее, — но отнюдь не античная.

Упоминаемая выше формула из трёх актов якобы восходит ещё к «Поэтике» Аристотеля, но на деле ничего подобного он не писал, да и не мог, ибо в своё время наблюдал произведения, скроенные по совсем иному принципу; он как раз говорил, что «нет никакой необходимости … чтобы за одним следовало другое». Читая античную классику, мы встретим все те приёмы, которые сейчас выставляются как новомодные, тогда же они были обыденностью и применялись запросто, безо всякой претензии на новизну.

Первое же и самое главное произведение европейской литературы, Илиада, начинается сразу же с конфликта между персонажами, а о том, чтобы познакомить читателя с действующими лицами, автор задумывается только к третьей главе песни. Ионийский аэд постоянно прибегает к флешбекам (или, точнее, к ἀνάληψις'ам), рассказывая о более древних событиях, но также и для того, чтобы наполнить произведение тем, что сейчас называется отсылками, пасхалками.

Никакого эпилога его труд не знает, поскольку он, в лучших традициях Дерриды, существует не сам по себе, но в тесной связке со многими иными сюжетами. Илиада ожидает искушённости от зрителя, того, что он многое знает и понимает, но на всякий случай всё же упоминает последствия — делая это вскользь и малозаметно, так, чтобы эти заветные знания из текста приходилось вылавливать; подобным образом сейчас поступают произведения с претензией на экспериментальность, например, какое-нибудь Memento Нолана или «Ведьмак» пана Сапека.

В Одиссее половина повествования — это рассказ именного персонажа, и только там встречаются боги, вмешивающиеся в жизнь людей, таким образом, Гомер возлагает ответственность на своего героя на возможные выдумки, i.e. шутя реализует тот самый троп «ненадёжный рассказчик», которым так гордятся сейчас т.н. «постмодернистские» произведения, и который всё ещё не слишком умело ими воплощён. Вот и Ахилл называется «ужасным» лишь в тот момент, когда к нему пришёл просителем Приам — и никогда боле, это явно ощущения, восприятие самого старика Подарка.

⬅️ «Догоняя Гомера», 2/3 ➡️

BY Эллиниcтика