Как Антонина Игоревна сходила на показ мастерской «Кинопамять»

Я опоздала. Все уже сидят перед экраном, пустых стульев практически нет.

— А вы фотограф?
— Периодически, да. Не знаю, правда, что мне тут снимать, темно же.
— Не проблема, давайте я сейчас на них свет включу!
— Ой, нет, не надо, давайте не будем никого пугать.

Я слукавила. Страшно мне.

Я наиболее неподходящий корреспондент для этого мероприятия. Где я и где кино? Я про буквы. Иногда картинки, но на них желательно должны быть буквы. Моя коллега, которая фиксировала на сезоне все перформансы, подошла бы лучше. Ну, шо поделоть.

Начинается. Главным фокусом интенсива была работа со звуком, так что перед фильмами мы настраиваемся и слушаем: меланхоличное пианино, нервные струны, сверху голос. Кажется, сначала на французском, потом на английском, но слова разобрать трудно. Украдкой озираюсь. В зале появляется какое-то особое состояние. Даже технические неполадки и сонное посапывание кажутся частью замысла.

Подумала, что есть только «сейчас». Не уверена, как долго мы слушаем. На переднем ряду Дима с ЛМТ закрывает циферблат экрана. Прошла ли минута, час, год?

И есть только «здесь». Никакой «наружи» не существует, а может, она и есть, но меня для нее нет. Выйти из зала и долить кипяточку в стаканчик неловко.

Впереди слева сидит Антон, директор «Кинопамяти». Вроде не спит. На всякий случай прячу улыбку и делаю одухотворенное лицо. Надолго меня не хватает, и когда Антон все-таки оглядывается, я не успеваю вернуть задумчивость, что уже откровенно меня смешит. Надеюсь, он не читает.

Наконец, фильмы. После каждого фильма раздаются аплодисменты, а затем пауза на несколько минут, которые мы проводим в тишине. После всех работ — обсуждение. Гриша, организатор «Кинопамяти», заметит, насколько неловкой для всех была эта тишина, как она рождала тягу услышать, стремление к действию. Фух, дружище, спасибо за валидацию!

Почти все кадры сняты на базе «Менделеево» и почти все звуки схвачены из совершенно других пространств. Так что в фильмах я узнаю места и людей, с которыми провела ЗЛШ, но одновременно и не узнаю. Легкомысленная комедия под джаз (позже автор фильма скажет, что мотивом было одиночество, так что вышло «иронично и смешно», и я подумаю: «Хм»). Почти хоррор с зацикленными и реверсивными кадрами и неуютным саундтреком. Фильмы, где исследовался ритм, текучесть момента и как изображение сопротивляется соединению со звуком, — про себя я думаю: «Лютое авторское кино».

Но один фильм меня не отпускает. Он начинается с упаковки в виде земного шара от круглой конфеты. Вскрытый, расколотый и пустой, шарик перекатывается по кровати. Тут мне уже перестало быть смешно. И хотя все в фильме создает подъем (от мажорной музыки и кучи улыбающихся людей до теплой цветовой гаммы и названия «Реклама жизни»), этот земной шарик не идет из моей головы. В конце он снова появляется, спойлер: внутри ползает жучок, и красивая женская рука метким щелчком выкидывает шарик из кадра. Я в ужасе. Зал смеется и аплодирует.

Казалось бы, мы все смотрели одно и то же. Кому-то работы показались компьютерными, как будто «одушевленный андроид смотрит на мир». Кто-то обратил внимание, что они были очень человеческими, личными. На показ попал случайный человек, который ничего не знал ни о базе, ни о «Летней школе», и он удивился, что люди видят мир настолько неприглядно, что «вокруг уродливый совок». Ему тут же возразили, что это вопрос интерпретации.

Если зритель — такой же соавтор кино, то что это значит про меня?

На вторую половину фильмов и обсуждений меня не хватает. Мне надо уйти. Благо на перерыве я пересекаюсь с избовцами: можно раствориться в организационной текучке и заглушить звук собственных мыслей.

Впрочем, думаю, на летнем сезоне я постараюсь прийти на показ новых работ.