Политическое поле в России с началом войны настолько сжалось, что не оставляет почти никаких возможностей для действия. Одиночный пикет, протестный стикер и антивоенный пост — даже такие символические формы протеста могут закончиться уголовным делом. Что остается протестно настроенным россиянам? Один из вариантов — слушать политиков в интернете и ставить лайки антивоенным голосам, звучащим из безопасного места. Многие российские оппозиционеры стали блогерами, вероятно, полагаясь на свою виртуальную аудиторию как на политическую силу будущего. Может ли из просмотра YouTube, склок в твиттере и погони за числом подписчиков возникнуть консолидированное протестное движение? Каким бы ни был ответ на этот вопрос, господство медиаполитики как формы политической работы вызывает опасения.
Засилье медиаполитики иллюстрирует массовое отчуждение граждан от участия в политической жизни, и это не российская особенность, а длительный мировой тренд. Сами профессиональные политики к концу ХХ века все чаще стали полагаться на услуги внешних консультантов и политтехнологов. Их консультации стали нормой не только для разных ведомств государственного аппарата, но и для политический партий. Политикам больше не нужно (да и попросту вредно) вовлекать сторонников в большие и стабильные структуры — достаточно ознакомиться с результатами опросов и следовать предвыборной стратегии, разработанной экспертами. В России политтехнологи появились и показали себя в середине девяностых годов. Злоупотребление этими технологиями способствовало тому, что в России политика теперь воспринимается как «грязное дело».
Как политические технологии и логика потребительского капитализма влияют на демократию? Почему успех российской оппозиции в медиа и социальных сетях может оказаться проблемой? Историк и журналист Владимир Метелкин разбирается в отношениях между новыми медиа и политикой.
Политическое поле в России с началом войны настолько сжалось, что не оставляет почти никаких возможностей для действия. Одиночный пикет, протестный стикер и антивоенный пост — даже такие символические формы протеста могут закончиться уголовным делом. Что остается протестно настроенным россиянам? Один из вариантов — слушать политиков в интернете и ставить лайки антивоенным голосам, звучащим из безопасного места. Многие российские оппозиционеры стали блогерами, вероятно, полагаясь на свою виртуальную аудиторию как на политическую силу будущего. Может ли из просмотра YouTube, склок в твиттере и погони за числом подписчиков возникнуть консолидированное протестное движение? Каким бы ни был ответ на этот вопрос, господство медиаполитики как формы политической работы вызывает опасения.
Засилье медиаполитики иллюстрирует массовое отчуждение граждан от участия в политической жизни, и это не российская особенность, а длительный мировой тренд. Сами профессиональные политики к концу ХХ века все чаще стали полагаться на услуги внешних консультантов и политтехнологов. Их консультации стали нормой не только для разных ведомств государственного аппарата, но и для политический партий. Политикам больше не нужно (да и попросту вредно) вовлекать сторонников в большие и стабильные структуры — достаточно ознакомиться с результатами опросов и следовать предвыборной стратегии, разработанной экспертами. В России политтехнологи появились и показали себя в середине девяностых годов. Злоупотребление этими технологиями способствовало тому, что в России политика теперь воспринимается как «грязное дело».
Как политические технологии и логика потребительского капитализма влияют на демократию? Почему успех российской оппозиции в медиа и социальных сетях может оказаться проблемой? Историк и журналист Владимир Метелкин разбирается в отношениях между новыми медиа и политикой.
But the Ukraine Crisis Media Center's Tsekhanovska points out that communications are often down in zones most affected by the war, making this sort of cross-referencing a luxury many cannot afford. Markets continued to grapple with the economic and corporate earnings implications relating to the Russia-Ukraine conflict. “We have a ton of uncertainty right now,” said Stephanie Link, chief investment strategist and portfolio manager at Hightower Advisors. “We’re dealing with a war, we’re dealing with inflation. We don’t know what it means to earnings.” On February 27th, Durov posted that Channels were becoming a source of unverified information and that the company lacks the ability to check on their veracity. He urged users to be mistrustful of the things shared on Channels, and initially threatened to block the feature in the countries involved for the length of the war, saying that he didn’t want Telegram to be used to aggravate conflict or incite ethnic hatred. He did, however, walk back this plan when it became clear that they had also become a vital communications tool for Ukrainian officials and citizens to help coordinate their resistance and evacuations. To that end, when files are actively downloading, a new icon now appears in the Search bar that users can tap to view and manage downloads, pause and resume all downloads or just individual items, and select one to increase its priority or view it in a chat. Since its launch in 2013, Telegram has grown from a simple messaging app to a broadcast network. Its user base isn’t as vast as WhatsApp’s, and its broadcast platform is a fraction the size of Twitter, but it’s nonetheless showing its use. While Telegram has been embroiled in controversy for much of its life, it has become a vital source of communication during the invasion of Ukraine. But, if all of this is new to you, let us explain, dear friends, what on Earth a Telegram is meant to be, and why you should, or should not, need to care.
from cn
