***
Это одна история, а вот другая.

Что до меня, до моего персонального пути, то я уже неоднократно писала и говорила, как много Смольный мне подарил. Оттуда взялись мои преподавательские ориентиры (Артем Евгеньевич, Ольга, Андрей Николаевич, Нина Михайловна), мой любимый человек, половина ближайших друзей.

Еще на некоторое время Смольный подарил мне надежду, что я все-таки могу сродниться с каким-то сообществом — а у меня с этим всегда были большие проблемы, ведь по натуре я одиночка. Хотя иногда меня это мучает (как говорила Акерман, нигде мне нет места), это все-таки не хорошо, и не плохо — это просто факт, который нужно про себя понимать. По каким-то личным причинам, особенностям характера (может быть, наследственным — пап, привет) мне очень тяжело сходиться и уживаться с коллективом. Выстраивать продолжительные персональные отношения с отдельными людьми — это я могу. Но быть в коллективе, в плотном сообществе для меня тяжело, и я не всегда справляюсь.

Собственно, история со Смольным — тот единственный раз, когда я на некоторое время поверила, что получится: провела там два счастливейших магистерских года, а потом погрузилась в мечты и планы. Оборачиваясь сейчас назад, я понимаю, что где-то обманывалась в том, насколько взаимной была эта любовь, неправильно считывала сигналы, держала в голове искаженный студенческой романтикой образ. Пойми я это сразу, уберегла бы себя от сильных переживаний, от разрушительного чувства, как когда-то очень точно выразился мой друг Р., что у меня полный бак бензина, а ехать некуда. Мои личные отношения со Смольным и людьми, его для меня олицетворявшими, с какого-то момента стали очень болезненными, приведшими к нескольким разрывам, которые некогда переживались тяжело, пока я их не отпустила. Хотя завершая какой-то этап, принято вспоминать только хорошее, я не хочу исключать и эти переживания — они тоже часть пути, часть моей биографии и взросления. И часть моего Смольного, который, как и любые продолжительные и близкие отношения, сложен, неоднозначен, внутренне противоречив. Но. Парадоксальным образом сейчас я чувствую эту частичную неудачу как что-то, дарующее надежду: хоть все складывалось и сложилось не так, как мечталось, Смольный все-таки позволил вообразить, как может или могло бы быть.

Завершу это снимками, которые сделала недавно, придя на пару в субботу и некоторое время оставаясь в обыкновенно наполненном людьми здании почти в полном одиночестве. Это, конечно, не то, как я запомню дворец Бобринских, но все-таки какой-то важный, даже красивый финальный момент.

И еще мне завтра исполнится тридцать лет — и как-то очень правильно вышло, что прямо перед этой датой я публикую пост о месте, которое было для меня главным все мои личные двадцатые годы. Спасибо тебе за все и, кто знает, может быть, до свидания.

Ух, наклевывается самое затянувшееся молчание в канале за всю недолгую историю его существования, а я так и не могу придумать хоть какой-нибудь повод его прервать.

Всё, что смотрела или читала за последнее время, не хорошее, не паршивое, а какое-то серенькое, двух слов про него не свяжешь. Про окончание рабочего сезона, краткую поездку в родные края, загородное празднование дня рождения, прогулки с заморскими друзьями по улицам Петербурга и счётчик выпитых Корон отдельные посты тоже не написались. Вообще есть ощущение, что мои зачаточные блогерские способности укатили в отпуск как минимум до конца Чемпионата Европы. Если тоже его смотрите, вот вам злободневный пост по теме. Если нет, всё равно не спешите отписываться: скоро обязательно отыщу в томной летней рутине темы для текстов.

...когда-то сознательно запретила себе начинать какой-либо текст с исповедального абзаца о причинах, по которым его сложно писать, потому что из обаятельно-искреннего хода это слишком быстро превращается в клише, но тут такого ещё не было, так что один раз согрешу.

Сходили на Максин — заключительную часть трилогии Тая Уэста. Перед этим специально пересматривала Х и Перл, и как-то в комплексе, а не с интервалом в несколько лет, всё смотрится бодрее и продуманнее: детальки бликуют друг в друге, зеркалятся, тема про кровавый запах успеха в этой редакции работает четко. Нравится, что локальная придумка выросла в запоминающийся и яркий концепт, а не осталась только набором однотипных аттракционов, как часто бывает, например, в хоррор-франшизах. Миа Гот везде превосходная и по-настоящему жуткая (особенно, если вас, как и меня, пугают лица без бровей).

Уэст отличный стилизатор, и очень точно сам сказал в интервью, что пытался сделать Лос Анджелес 1980-х обжитым: не наивной ретротопией и не холодной игрой в цитаты, а местом и временем, у которого есть объём. Находиться там для ностальгика и любителя кино — одно удовольствие. Особенно, в начале фильма, когда сюжетное действие ещё как следует не закрутилось: в глазах рябит от пленочного зерна, камера по-скорсезовски следует за кудрявой Гот с улицы в помещение, мельтешат вывески, бамперы, из автомата вываливается старая банка колы и готовится призывно шипеть.

Первые полчаса готова была влюбляться, но потом всё как-то посыпалось. Почти все убийства совсем не по-хоррорному скромно спрятались в монтажные склейки. Героиня Гот из латентной маньячки окончательно превратилась в последнюю девушку. Тема сумрачной стороны Голливуда, которую сюжетно как будто должна была тащить шикарная героиня Дебики, оборвалась на полуслове.

Но всё равно хочется всех звать в кино. Хотя бы затем, чтоб полюбоваться на шикарный второй план — он большая удача Максин. Про героев и героинь Дебики, Самни, Каннавале, Эспозито, Бейкона хочется посмотреть отдельные фильмы. А Мишель Монахэн вообще мощно разблокировала воспоминания о моих детских мечтах по поводу того, кем быть и как выглядеть, когда вырастешь.

Выбрала, пожалуй, лучший момент, чтобы наконец-то прочитать роман Обладать Антонии Байетт, который уже несколько лет без дела стоял на полке. Первые впечатления о нем я записала в тетрадь от руки, сидя на веранде маленького домика посреди соснового леса. Не сказать, что рядом не было телефона, чтобы напечатать заметку, но там — вдали от — хотелось касаться его как можно реже. И текст этому желанию благоволил.

Обладать — книга, переплетающая природу, науку, литературу в единый романтический образ. С первым все ясно: часть повествования Байетт — о викторианской Англии, символом которой для меня остается одинокая, хрупкая женская фигура, вброшенная в природный ландшафт. По паркам, лесам и полям блуждали женщины из романов сестер Бронте (с ними у Обладать много общего). Спустя полтора века тот же образ позаимствует для К реке Оливия Лэнг — тоже, как и герои Байетт, литературоведка, расследующая гибель исчезнувшей в водах Уз Вирджинии Вулф.

Байетт, голосом одной из героинь, и сама рассуждает о связи между природой и женским письмом:

Героини женских произведений приятнее всего чувствуют себя в такой местности, которая достаточно открыта, обнажена и одновременно не давит на тебя: небольшие холмы, некрутые подъемы, отдельные пучки растительности, каменистые утесы, возвышающиеся столь ненавязчиво, что об истинной крутизне склонов судить трудно, скрытые расселины, не одно, но многие потаенные отверстия и проходы, из которых свободно сочатся или внутрь которых, также без насилия, пробираются животворящие воды.

И все же отношения женщин с природой в этих историях парадоксальны, как и она сама. Золотистое поле с нависшей над ним грозовой тучей; неподвижная масса гор и деревья на склонах, гнущиеся от шквального ветра. Им одновременно присущи и умиротворенность, желание раствориться, спрятаться в пейзаже, как в убежище, и обостренное чувство неприкаянного скитальчества. Как книжная девочка, я, произвольно или нет, начинаю ощущать что-то близкое, оказываясь за пределами города: сохраняя покой в теле — сидя на веранде, лежа в гамаке, неспешно передвигаясь по лесу — чувствую, вместе с тем, постоянную внутреннюю взволнованность. Апатия отступает, одновременно обостряются мечтательность и тревожность.

Куда реже в книгах романтизируется наука, а этого у Байетт в избытке. Двое главных героев — англичанин и американка — случайно пересекаются друг с другом в общем литературоведческом интересе и начинают совместный путь. В Обладать хорошо передано то, чем всегда привлекал и волновал меня исследовательский процесс: его базовый, можно даже сказать, структурный, эротизм — интригующая сокрытость и медленное, поступательное разоблачение, продвигающееся на ощупь, без уверенности в финале. Это ощущается как тет-а-тет с предметом исследования, так и в заговорщической работе с другим — как будто на время вы изобретаете язык, которого больше никто не знает.

Впрочем, хотя Обладать оказалась очень приятным чтением, все-таки с книгой не все так безоблачно: как минимум к двум ее особенностям лучше заранее подготовиться.

В тексте есть очень затейливая метафикциональность — он сложно устроен, отчего иногда утомляет: Байетт, меняя регистры, пишет за героев огромные письма, стихи, фрагменты монографий и научных статей. Чтобы это осилить, нужно читать не в метро, а терпеливо, неторопливо. Но что смущает по-настоящему, так это финал: и без того сильно мелодраматичная книга к концу достигает такого уровня сентиментальности, что начинает напоминать последние серии Бедной Насти (там тоже был момент ожидаемого зрителем, но как бы внезапного для героев разоблачения). В качестве коды — описание постельной сцены совсем уж в духе дамских романов в мягкой обложке, массово выходивших у нас в 90-е годы. Здесь цитаты, пожалуй, излишни. Не в книге, так хоть в тексте о ней, пусть останется недосказанность.

Для антуража прикреплю еще фотографию места, где писался черновик этого поста

Не знаю, каков мой психологический возраст, но с удовольствием посмотрела первую часть Горизонтов и буду ждать следующих. Это, как говорится, было не просто смело. Кевин Костнер снимает эпический авторский проект о Диком Западе (первые две серии, сделанные не для стримингов, а для кинотеатров, длятся по три часа каждая), в который вложена масса личных средств, что еще раз доказывает, насколько захватывающим может стать для кого-то вестерн как этос, ретротопия, фантазия. В режиссерах, последовательно работавших в этом жанре, — будь то Джон Форд, Клинт Иствуд или, вот, Костнер, — действительно чувствуется какая-то одержимость, бескомпромиссная верность хронотопу. Особенно, если режиссер — еще и актер, и может не только сконструировать этот мир для экрана, но и примерить на себя шляпу, кобуру, нанести на кожу тонкий слой сероватой пыли, оседлать лошадь. При этом Костнер — все-таки не Кеннет Брана, который экранизирует Агату Кристи, лишь чтобы покрасоваться в накладных усах. Его собственная актерская партия в Горизонтах явно еще разовьется, но пока скромна, вполне уравнена в правах с другими персонажами. А их много, разных, интересных, — потому и досадую, отчего это все-таки не сериал.

Горизонты сознательно старомодны, сделаны без намека на осмысленную жанровую ревизию, хотя и с не свойственной вестернам, но свойственной Костнеру гуманистической интонацией: в его фильмах о Диком Западе, как и положено, есть жестокость, но едва ли заметно любование ей. Местами повествование выглядит очень рваным, как бы парадоксально это ни звучало с учетом хронометража. Некоторые сюжетные линии и мизансцены хочется буквально растянуть вручную, насильно удержать камеру подольше на чьем-нибудь эффектном лице. Некоторые — напротив, подрезать, чтобы не распалять зря любопытство, которое все равно не получится удовлетворить. Впрочем, может быть, двухминутные перформансы некоторых героев, пулеметно сменяющих друг друга в первые сорок минут, пока фильм еще не разгладился, вполне укладываются в концепт — Дикий Запад как мир, в котором люди живут ярко, но коротко. Интересно ли это? В целом, если сразу занять позицию благосклонного зрителя, которому просто нравятся вестерны, да, вполне. Свежо ли? Не слишком, будем честны.

Но ведь фанатам жанра часто хочется не новизны, а повторения. Еще лет пять назад не подумала бы, что смогу когда-нибудь отнести себя к числу любителей вестерна, но от полного равнодушия за последние годы развернулась к повышенной заинтересованности в нем. Во-первых, благодаря прохождению Red Dead Redemption, которое заняло у меня где-то полгода. Там впервые прочувствовала настоящее, длительное наслаждение от пребывания в вестерновом сеттинге. Раньше он казался мне запредельно далеким от моих реалий и слишком искусственным — как полузаброшенный парк аттракционов в провинции. К тому же слишком мачистским (ощущение, что мир вестерна — мир мужской, не вытравят никакие современные фемревизии). Но оказалось, что скакать на любимой лошади по неизведанным землям, готовить добытую еду на костре, убегать по болотам от аллигаторов и от законников по пыльным железнодорожным мостам, бродить по улицам маленьких еще городков и откликаться на хрипловатое hey, partner — чертовски приятно. Жить в таком мире не хочется, но воображать себя в нем, сохраняя безопасную дистанцию, еще как.

Второй поворотный момент в отношении к вестернам — просмотр Человек, который застрелил Либерти Вэланса. Фильм, в котором легендарный Джон Форд на исходе карьеры самостоятельно производит очень тонкую ревизию жанра: показывает, как анархический индивидуализм настоящего вестернера неизбежно сдается подступающим регламентам цивилизации, но не умирает — остается коллективным мифом, мечтой одиночек, потаенной народной тягой к героям с волевым характером и сильной рукой. Можно по-разному к этому относиться, но думать об этом интересно, в том числе, и в современном контексте.

Собственно, предсказуемый провал Горизонтов даже идет этому проекту — как раз оттого, что в нем тоже есть какая-то уязвимая лихость, отчаянная мечта, обреченная на фиаско.