Стоило только написать о Школе дизайна, как появилась вот такая приятная новость. В этом году ребята включили меня в число Лучших преподавателей факультета, высказав при этом в отзывах очень много теплых и трогательных вещей. Поздравляю других коллег и обнимаю крепко всех, кто решил так проголосовать 🤍

Забавный факт: когда меня выбрали лучшим преподавателем в первый раз (в 2020-м), за меня голосовали студенты, которые в этом году уже оказались в списке награжденных буквально по соседству. Считаю, это особенный повод для радости!

В прошлый четверг первый раз за долгое время сходила в кино — на Черного пса. Во время просмотра почувствовала такую переполненность, что, не дождавшись конца сеанса, сообщила товарищу-редактору о желании написать рецензию. Увы, к тому моменту фильм уже занял другой очарованный автор. Потому просидела неделю один на один с невыговоренными восторгами; за это время немного успокоилась, а впечатления утратили острую сентиментальность, что, пожалуй, пошло им на пользу.

И все же запишу два момента, которые задели меня в фильме Гуань Ху — о герое Лане, вынужденно вернувшемся в родные края после тюремного заключения.

Прежде всего, это пейзаж. Городок по всем канонам дистопичен — панельки и трущобы, как будто не к месту выросшие посреди ландшафта, позаимствованного у первых частей Безумного Макса. Недаром все, кого Лан встречает, тотчас заводят разговор о его скорой реновации в связи с открытием нового предприятия. И хотя их речи подчеркнуто несентиментальны (мол, туда этой рухляди и дорога), по частоте таких бесед заметно, что герои обречены на тихое оплакивание исчезающих пейзажей. И Лан, вопреки нарочитой отстраненности, тоже поддается этому настроению: становится постоянным гостем зоопарка с аттракционами, где клетки давно покинуты, а каркасы сооружений годами ржавеют под солнцем и дождем.

Пейзаж по большей части пустынен, и несложно представить, что будущее строительство уничтожит не только ветхие здания, но и эту разреженность. Так, въезжая в родной город после долгого отсутствия, в первую очередь замечаешь, как там, где раньше ничего не было, высится новый жилищный комплекс, и вздыхаешь именно по пустотам, которые уже не вернуть. Словом, всегда есть что-то тоскливое в том, как нечто вырастает на месте ничто.

Вообще, сочувствие и нежность к тому, что любить непросто, — для меня ключевой мотив фильма. Будь то пустота, обшарпанные стены, суровая каменистая гладь Гоби, молчаливый парень, отсидевший в тюрьме за убийство, или уличный пес, действительно покусавший не одного горожанина. Гуань Ху как бы предлагает спуститься с уровня обобщений, где всему перечисленному хочется спешно отказать в при(н)ятии и отстраниться. Вместо этого есть вот этот парень и вот этот пес — они вместе катят на мотоцикле по вот этим улицам и поднимают пыль вот в этой пустыне. И все это вдруг, вопреки первоначальной дистанции, хочется сберечь — защитить от надвигающихся больших событий (в Китае вот-вот пройдет Олимпиада-2008) и грандиозных планов, от прогресса и закона, беспощадных ко всему маленькому и единичному.

Такая новость:
запускаем в Доме кино Лабораторию критического письма!

Если наберем группу, то с 30 сентября по 9 декабря проведу для ее участников очные встречи в Петербурге — лекции, читательские семинары и практические занятия. Это ни в коем случае не мастерская, а именно лаборатория, где я создам условия для размышления о ваших личных отношениях с письмом, познакомлю с текстами прекрасных авторов разных эпох, научу с удовольствием и пользой для себя их читать и обсуждать, расскажу о подходах к (кино)критике и вместе с действующими редакторами дам чуткий и подробный комментарий к текстам, которые вы создадите за время нашей совместной работы.

Подробная информация о курсе (аннотация, описание занятий, предполагаемые результаты, условия) и ссылка на покупку абонемента вот здесь.

Задумана скидка для студентов, а еще — открытая первая встреча, на которую можно прийти и пообщаться прежде, чем принимать решение.

По всем вопросам можно писать @hitheredi или мне лично, если мы уже знакомы)

Написала для Сеанса о Субстанции, которая буквально сегодня вышла в прокат. У меня к фильму Корали Фаржа куда больше вопросов, чем у многих критиков и друзей, хотя не пытаюсь отрицать, что сам просмотр был очень насыщенным (идите в кино!). Впечатления зафиксировались ломаной линией, похожу с ними еще какое-то время. Деми Мур — кайф.

Читать здесь.

Вы когда-нибудь завидовали самой себе?

Летом я впервые за долгое время одна, для себя, пожила в Москве — не спеша, не подстраивая свое пребывание под спутников или друзей. За эти дни неожиданно вспомнила, что вообще-то люблю музеи, и, последовав случайно услышанному перед поездкой совету, пошла в Музей истории ГУЛАГа, где провела в итоге три часа.

(приятельница, с которой мы прогуливались накануне, услышав о таком плане, спросила с удивлением: неужели еще работает этот музей? от естественности, с которой было озвучено это сомнение, стало как-то особенно странно и грустно)

Осваивая недочитанную советскую литературу, я и так все время нахожусь в орбите этой темы: раз прорвав молчание в годы оттепели, она больше никуда не уходила и питала собой бесчисленные тексты, как написанные прямо о личном лагерном опыте (Солженицын, Шаламов, Гинзбург), так и косвенно им вдохновленные (Рыбаков, Приставкин, немного Трифонов). Еще я представительница поколения, которому в школе о репрессиях рассказывали откровенно и честно. Потому от Музея хотелось не информации, а какого-то нового способа разделить эту травму, приблизиться к ней (что не отменяет головокружения от фактичности некоторых документов — например, приказа с утверждением количества подлежащих репрессиям граждан, изданный прежде, чем эти граждане были найдены).

Экспозиция задевает с порога: в первом зале выставлены снятые с петель двери, некогда впускавшие (но далеко не всегда выпускавшие) людей в помещения, связанные с историей репрессий. Одна, например, приехала в Москву из простого колымского барака (подобную ей ежедневно закрывали за Шаламовым), другая раньше вела в торговое помещение многоэтажного дома на Ленинском проспекте, в строительстве которого участвовал заключенный Солженицын, третья — из изолятора, в котором пытали Мейерхольда (в описании к ней, на кованой табличке, строки из его тюремного письма, от которых без преувеличений мутит).

Но лейтмотив выставки все же не двери, а трещины — экспонаты того же зала; из них на каждой дверной поверхности образуется свой рисунок. Так дальше и тянется материальный след: история репрессий воплощается в треснутых крестах, очках, чашках; в фотографиях, на которых от сгибов по выцветшим лицам расползаются паутинки; в рассказах о беззащитной коже, рассохшейся на лагерном морозе, и о коже безвозвратно состарившейся за годы, проведенные в заключении. Словари говорят, что трещина — экстремальный дефект, представляющий собой области с полностью нарушенными связями. Кажется, что-то подобное непременно происходит и с обществом, допустившим и пережившим опыт репрессий, особенно, если преждевременно забросить процесс размышления о них.

В путешествии по экспозиции один эпизод по-настоящему меня ранил, но о нем я не расскажу, чтобы не обезвредить его эффект для будущих посетителей (даже раскаиваюсь, что уже сообщила о нем, не подумав, нескольким близким друзьям).

Вопреки всему, музейный маршрут заканчивается чем-то светлым — выходом в сад, где можно спокойно и тихо провести время, погреться после холодных залов (так и не поняла, концептуально или сезонно они некомфортны для долгого пребывания, но это очень уместно). Хотя мне и там сделалось неуютно — уж слишком шестигранные постройки в центре похожи на дозорные вышки.

***
После Музея я в очередной раз отправилась к Дому на набережной — в одно из самых волнующих меня московских мест. Это по-настоящему нехороший дом, из которого исчезали люди, до того отвечавшие за исчезновение других. Он сам — как трещина между двадцатыми и тридцатыми, конструктивизмом и новой монументальностью, упоением властью и непереносимым унижением от публичного отлучения от нее. Там некогда был крохотный филиал Музея ГУЛАГа, но вот он, кстати, и правда как-то бессрочно закрылся. И все же удалось прошмыгнуть во двор, рассмотреть изнутри памятные таблички, посидеть на скамеечке возле парадной. Специально искала на стенах упоминание Юрия Трифонова — чем больше времени проходит с прочтения Московских повестей, тем острее чувствую, как он превращается для меня в одного из самых любимых и близких писателей.

Оправдывая название канала, сообщаю, что провела несколько дней в Перми по приглашению Пермской Синематеки (и это был 25-й — юбилейный! — субъект РФ, который довелось посетить).

Предложили приехать, чтоб представить фильм Жизнь (он, кстати, симпатичный — и в прокате со вчерашнего дня) и после сеанса обсудить его со зрителями. Такой формат мне обычно не нравится, и от похожих предложений в Петербурге я очень часто отказываюсь. Перед показом мне неловко отнимать время зрителей, а после просмотра чувствую в разговоре с залом — в попытках немедленно выудить из людей реакции на увиденное — какое-то неприятное взаимное принуждение. Но тут согласилась и в итоге была удивлена.

Фильм Маттиаса Гласнера и без всяких сопроводительных разговоров идет три часа, да и люди собрались вечером буднего дня — но мало, кто ушел, а из оставшихся многие действительно хотели беседовать: кто-то растрогал историей личной утраты, кто-то честно сообщал о трудностях восприятия и готов был в них разбираться, кто-то вспоминал Пруста и Мамардашвили. Даже получилось устроить небольшую полемику, разделившись по поводу финала на оптимистов и пессимистов. Словом, это был прекрасный, теплый и воодушевленный зал, какой встречается разве что на фестивалях и в маленьких киноклубах.

И Пермь прекрасная — чистая, солнечная, холмистая. Выдала мне тизер настоящей осени, пока в Петербурге на деревьях еще зеленые листья. Думая о беззаветной любви к Екатеринбургу, заподозрила: может быть, я так особенно тянусь к Уралу?