В последние выходные все сбежали из дождливой Пуэблы, и город на эти несколько дней согласился стать в чём-то моим, в чём-то — нашим.

Приятельница на днях написала, что Мексика мне очень идёт. Рационально не схватываемое высказывание ощущается очень точным. Мне действительно так идёт Мексика, что в дни неумолимо приближающегося отъезда нужно срочно придумать, как, в каких формах, ее можно забрать с собой.

Привезу три бутылки мескаля: одну разопью с мужем, вторую — с другом, третью — с воспоминаниями о тех, с кем делю его здесь. Привезу сладости с тамариндом, у которых самая изящная и мелодичная острота. Привезу квадратики азула и расставлю их по квартире, как маленькие ловушки для памяти. Привезу керамику талавера: буду пить из нее по утрам крепкий кофе, угощать гостей, чтоб подстраивать повод лишний раз рассказать о поездке. Привезу журнал о кино и революции на испанском, чтобы начать потихоньку его учить. Привезу снимки мозаик, картин и муралов, чтобы не забыть, как много ещё нужно узнать о латиноамериканском искусстве. Привезу добытые частным образом ссылки на мексиканские фильмы — чтобы снова написать тем, кто мне их прислал.

Привезу привычку просто так говорить и получать комплименты. Привезу архив своих кружочков и фотографий — чтобы помнить, какой красивой и счастливой я здесь себя ощущала. Привезу любовь есть руками. Привезу способность откликаться на искренние my love и my dear, на так с тобой хорошо. Привезу убежденность в собственной нужности — в том, что словом, даже английским, я могу притягивать, менять и преображать. Привезу наконец обретенное умение быть спонтанной, поддаваться обстоятельствам и не сокрушаться от внезапно изменившихся планов. Привезу первый опыт обращения к богам за советом (Кетцалькоатль, к слову, ответил — потому в Пуэбле и шли дожди). Привезу интересное наблюдение: что могу стать нежно любимой другой страной в том числе и за то, как сильно люблю свою.

Привезу, видимо, горько-сладкое чувство: будто сердце моё отъездом разбито и, вместе с тем, наполнено до краев.

Луис Бунюэль, на какое-то время переехавший в Мексику после утверждения франкистской диктатуры, именно там снял фильм Ангел-истребитель. Я внезапно вспомнила о его мексиканском происхождении под самый конец поездки — в ее дополнительный день, который был выдан нам в утешение, как гостинец, уже на пороге спешно сунутый в карман уходящему визитеру. Из-за абсурдности главного концепта Ангел-истребитель часто называют комедией: там люди без всякой ясной причины не могут покинуть комнату, упираясь в невидимую стену и подбирая своим неловким потугам оправдания одно нелепей другого. Но это, друзья, не смешно.

Я воспринимала фильм так, как принято, — через рамку сюрреализма — пока при попытке покинуть Мексику с нами не начали происходить по-настоящему странные вещи.

На автобусной станции в Пуэбле мы впервые столкнулись с мексиканской полицией: нас чуть не арестовали из-за пса, подозрительно принюхавшегося к одному из чемоданов. Бессмысленное перетряхивание наших вещей и переговоры на испанском с чудом ответившей на звонок представительницей университета заняли ровно столько, чтоб мы успели все-таки заскочить в отъезжающий автобус. Но затем, уже в аэропорте, нам выдали неправильные билеты: не с тем временем, не с тем выходом. Так что шестичасовое ожидание рейса превратилось в блуждание, полное иррациональных сомнений: может быть, вопреки здравому смыслу, наш самолет так и не подадут на посадку, и мы все-таки никуда сейчас не полетим?

Мой коллега Омар любит рассказывать о слове ahorita, которое у них понимают не так, как везде. Обычно его говорят, если планируют справиться с чем-то в ближайшие сроки, но в Мексике ahorita — это нечто неопределенное, маркирующее одновременно и наличие, и откладывание намерения, так что два часа легко превращаются в пару десятилетий. Не в курсе, знал ли об этом феномене Бунюэль, именно там придумавший Ангела-истребителя, но это слово, как я теперь понимаю, определяет характер Мексики — выходит, вплоть до работы аэропорта — куда лучше аморфного в своей интернациональности сюрреализма.

Мы все-таки вылетели в Стамбул, последний раз полюбовавшись на одинокую пальму на горизонте, успев вдохнуть липкий, потный воздух Канкуна. Но Кетцалькоатль, под конец решивший противоречить себе и отправлять теперь совершенно другие сигналы, добрался до нас и там — развернул самолет, уже почти подлетевший к России, и вместо Петербурга на еще одну ночь отправил нас в Hampton by Hilton. В номера, где можно курить и снова, как будто успешней первого раза, пытаться свыкнуться с возвращением — чтобы потом пойти на прогулку и встретить стамбульский рассвет бок о бок с еще одним, теперь уже добрым спутником-псом.

Я уже в Петербурге, но меня не оставляет еще одна мысль: как-то так получилось, что в аэропорте Мехико мы так и не прошли пограничный контроль. Так что, если верить моему паспорту, теперь навсегда лишенному финального штампа, я как въехала в Мексику в начале июня, так и осталась там.