В 2015 году на филфаке проходила конференция по кино. В секции было два доклада про Балабанова: один мой, другой — рыжеволосой девушки, рассказывающей, как не внутри, но между двумя фильмами изменился образ Данилы Багрова. Мне тогда понравилось, как свободно она говорит, какой непосредственный и живой у нее язык (у меня такого не было). После заседания мы познакомились. Мне было интересно, где это она еще в СПбГУ изучает кино. Так я впервые услышала о Смольном.

Сегодня Саше Скочиленко дали 7 лет колонии общего режима за расклейку антивоенных ценников в Перекрестке весной 2022 года. Процесс длился полтора года и закончился итогом, который, как водится, никого не удивил, но все равно шокировал, выбил почву и причинил боль. Ведь, как заметил Александр Сокуров, приходивший неоднократно на слушания, Сашу судят не за преступление, а за позицию и нежелание поступаться собственной честностью. Думаю, быть за это судимым не хочет никто, каких бы позиций ни придерживался.

Я уверена, что Саша выйдет раньше и будет реабилитирована. Но отнятых лет и здоровья ей уже никто не вернет.

Спустя несколько месяцев продолжила серию текстов для HSE Media о личной документалистике. В этот раз пишу об антропологии ближнего круга — фильмах, режиссеры которых выбирают в герои родных людей. Текст получился довольно обзорным и несколько поверхностным, но зато аккумулирующим — богатым по материалу. Среди героинь и героев — Акерман (да, опять), Фридрих, Берлинер, Хатум, Эрно (а вы знали, что у нее в прошлом году вышел фильм, составленный из записей личного архива? я увидела совсем недавно), Кавасе, Хайзе, Дьетр, Кауэтт, Хура, Джонсон и актуальный в свете прошедшего фестиваля Абдулвахед.

Почитать можно здесь.

По перечисленным примерам заметно, что близкий Другой — мать, отец, муж — присутствует в фильмах только затем, чтобы проявить режиссерское переживание его реального отсутствия. И если обозначить центральной задачей антропологии ближнего круга анализ семейных отношений, заметно, что стертость этой фигуры как раз и становится главной темой.

Очень-очень-очень важная и трепетная новость.

На КиноПоиске сегодня вышел огромный (мой дебютный на сайте!) материал, над которым я работала четыре месяца. Когда читаете огромный, не рассчитывайте на преувеличение. По ссылке — подробная, фактурная и драматичная история пиратского киноперевода в СССР и России объемом в 60 тысяч знаков. Не знаю, во что я вкладывала больше сил, разве что — в кандидатскую диссертацию.

Расскажу, что осталось за кадром.

Чтобы его написать, я не только по крупицам-зернышкам-фразочкам собирала информацию из самых разных очевидных (их почти нет) и неочевидных источников, но и лично поговорила с пятью замечательными людьми. И, пожалуй, самые яркие моменты осени связаны именно с этими разговорами.

Когда раздался, например, телефонный звонок. Беру трубку и слышу голос, который знаю с пяти лет: Алло, Дарина? Это Василий Горчаков. Как будто я могла не узнать. Или когда скуриваю полпачки в несколько часов, потому что места себе не нахожу от волнения, готовясь к первому интервью с Юрием Сербиным. Он оказывается самым деликатным, внимательным, приятным и расчудесным человеком, уделив нашему общению целых полтора часа. Или когда прошу Андрея Дольского (он, кстати, тоже не пожалел времени на беседу) не забрасывать идею с написанием книги о его пиратских девяностых. Кто ещё так подробно расскажет, как видеобизнес жил по законам Дикого Запада. Но самое трогательное — в конце: я вправду чуть не расплакалась, когда Андрей Гаврилов закончил интервью словами "папе привет".

КиноПоиск — строгое издание, там как-то не до личного, но здесь можно вновь написать, что все тексты об одноголосых переводчиках я посвящаю папе, воспитавшему синефилку путем разучивания фразочек из переводов Михалева. Факт — без твоей любви к кино, без твоего вкуса, без труда, который ты затратил, собирая вручную нашу огромную коллекцию VHS, ничего бы не было. Так что, пусть с Юрием Товбиным мне побеседовать не удалось, все равно — люблю и прочти с удовольствием 🤍

Сутки пытаюсь придумать, как можно адресовать поддержку лично, но поскольку вчера персональную боль причинили, наверное, сотне моих друзей, студентов, коллег, напишу тут и максимально просто.

Обнимаю каждого и каждую. Я вас очень люблю -- и мне тоже больно.

Сегодня день рождения празднует самиздат о кино К! 🤍

За три года из очень камерной студенческой инициативы выросло важнейшее для современного Петербурга (я знаю, вы шире, но мне как-то особенно дорог именно этот локальный акцент) киносообщество, которое с каждым месяцем вовлекает в свою орбиту все новых и новых людей. Вы, ребята, энергией, талантом, амбициями, страстью, примером того, как можно держаться вместе, — сумели выстроить что-то новое в пространстве, которое (был такой риск) могло просесть и сдаться без борьбы трагическим временам. Этого не случилось — и здесь, без преувеличений, есть огромная ваша заслуга.

Поздравляю и обнимаю членов прекрасной редакции. Чудо, что столько ярких людей могут так долго уживаться друг с другом в гармонии. С кем-то близко дружу, каждого безмерно уважаю и ценю. Спасибо огромное за все, что вы делаете для нашего общего ощущения близости, теплоты, за вашу открытость и искренность!

Кстати, совсем скоро выйдет новый номер самиздата. Предзаказы шестого выпуска уже открыты (для оформления напишите @hitheredi). Полистать его можно будет перед Новым годом, но уже сейчас предлагаю посмотреть тизер, смонтированный Полиной Трубицыной (вот тут чуть-чуть ниже не пропустите ссылку на сообщество в тг).

Миллион новостей и анонсов

❄️ Фестиваль невидимого кино активен, как никогда. Девочки продлили прием заявок на участие в новом смотре, так что до 13 декабря еще можно отправить им свой фильм, заполнив форму на сайте. Там же подробно расписано, что это за фестиваль (ну, вдруг кто-то все еще не знает!) и какие фильмы отбираются для участия. Котики обещают провести показы в феврале-марте, так что давайте уже сейчас вложимся в будущее яркое событие!

❄️ Полтора года назад я написала статью в научный журнал Versus как раз про Фестиваль невидимого кино, и он наконец-то вышел! Новый номер, посвященный исследованиям кино, идущим в обход оптикоцентризма, уже доступен в книжных магазинах города. Обложка очень красивая, а под ней — отличный коллектив авторов, который собрали Нина Саченкова и Ольга Давыдова. 14 декабря в 18.00 в Европейском университете пройдет презентация номера. Я там тоже буду, в прекрасной компании. Приходите, кому интересно!

❄️ Также приглашаю на еще один круглый стол, которых что-то очень много стало в последнее время. В рамках кинофестиваля Сделано в Санкт-Петербурге соберемся в ресторане Дома кино уже в это воскресенье, 10 декабря в 18.00. Тема разговора: «Нужна ли кинокритика сегодня?». Участники: Павел Пугачев (Сеанс), Диана Абу-Юсеф (К!), Виктория Смирнова-Майзель (Кинема), Владимир Митрофанов (Синема Рутин). Я модерирую. По сути, это такой перевод в живое пространство вот этого замечательного текста о новых бумажных самиздатах последних лет. Мне кажется, получится интересная беседа. Вход свободный, регистрироваться тоже не надо!

❄️ Наконец, коллеги сообщают, что 19 декабря в 19.00 в Доме радио состоится абсолютно суперическое событие: премьера «Трейлера фильма, которого никогда не будет: “Странные войны”» — фильма Годара, который вышел после смерти режиссера осенью 2022 года и был впервые представлен на Каннском кинофестивале весной 2023-го. Подробнее о том, что это за показ (да еще и сопровожденный лекцией киноведа Дмитрия Голотюка), можно почитать по ссылке. Регистрация на мероприятие откроется 15 декабря в 12.00, и я бы советовала поставить будильник, а то, боюсь, билеты разберут моментально. Здесь меня не будет, потому что вечера вторника безжалостно заняты парами, а так бы с вами стояла в очереди за билетами(((

И еще два анонса, простите!

На этот раз про Сеанс.

Во-первых, редакция сообщает, что устраивает до пятницы распродажу книг, журналов и мерча. Я бы как раз на последний пункт обратила особенное внимание: очень уж хороши футболки с титрами фильмов Бергмана, Хичкока, Джармуша и Фассбиндера.

Во-вторых, книжный магазин Порядок слов в грядущую пятницу приглашает на лекцию Арины Журавлевой — арт-директора журнала «Сеанс». Раз большая часть моих студентов — дизайнеры, не могу не поделиться и этой новостью. Не припомню, чтобы Арина хоть когда-то частила с публичными выступлениями, так что возможность почти уникальная, да и анонс интригующий:

...как кадр фильма превращается из прямой цитаты в самостоятельную художественную единицу, а обрезы журналов в титры, почему журнал Сеанс однажды чуть не стал розовым и причем здесь пиджак Фассбиндера.

Кстати, как раз в пятницу в «Порядке слов» на Фонтанке книги издательства «Сеанс» можно будет купить со скидкой 10%.

Дочитав перевод книги Мириам Хансен Вавилон и вавилонское столпотворение: зритель в немом американском кино, подумала, что этот текст — отличный сейсмограф индивидуальных отношений с теорией кино.

Я не читала до этого Хансен и не знаю, так ли устроены прочие её книги, но Вавилон как будто пытается выкрутить все возможные варианты кинотеоретических исследований: тут и оголённый теоретический дискурс, спаривающий Фрейда с Делезом, Метца со Стивеном Хитом, Малви с Мэри Эн Доан; и подход, называемый сейчас медиаархеологическим, — изучающий, в том числе, экстрафильмические практики в исторической перспективе (как были устроены залы, где показывали кино? а кто туда ходил? а кто музыку выбирал? а кто выступал перед сеансами?); и почти школярские штудии, состоящие в дисциплинированном прикладывании известных концептов (идентификация, мужской / женский взгляд) к конкретному фильмическому материалу (у Хансен это фильмы Гриффита и перформансы Рудольфо Валентино в основном). Книга от совмещения всех этих, прямо скажем, довольно разных перспектив, пухнет, рассыпаясь на фрагменты, из которых некоторые очень любопытны, а другие приходится пролистывать или читать через предложение.

О сейсмографе я говорю как раз потому, что решение о том, к чему относиться с вниманием, а что пропускать, принимается из личных предпочтений, а не оттого, что в каких-то частях текста Хансен хороша, а в каких-то — нет.

Мне, например, все еще легко дается прочтение абстрактных теоретических текстов, даже если они не порождают ничего особенно нового (а с Хансен, к слову, так и происходит — она систематизирует концепты, а не создает их). Удовольствие от такого процесса можно счесть за своеобразный акт профессиональной мастурбации, когда сверяешь свое понимание теории с чужим, радуешься узнаваниям и возможности читать / думать на родном языке — как будто, бродя по улицам чужой страны, услышал внезапно русскую речь из уст незнакомцев.

Самыми примечательными фрагментами оказались те, где Хансен, покопавшись в источниках, рассказывает об истории зрительства в первых американских кинотеатрах. Это не только социологический срез — хотя он тоже интересен, я, например, никогда не задумывалась, в чем конкретно выражалась знаменитая мигрантская специфика никельодионов, а тут это очень фактурно подано (про еврейские и итальянские зрительские общины, например). Но самое классное — это исследование организации показов. Например, про приглашение лекторов, сопровождавших живой речью немые фильмы, чтобы приладить их к очень конкретной, локальной аудитории. Или про значимую фигуру киномеханика, который тогда, по сути, мог самостоятельно решать, в какой монтажной версии, с каким хронометражом будет показан фильм вот в этот конкретный раз.

У Хансен есть отличный тезис (также, в целом, не ее, но хорошо ею развернутый), что переход от рассмотрения конкретных практик демонстрации к анализу фильмов как стабильных и неизменных единиц — тоже результат стандартизации 1930-х годов, привнесших ее не только в кинематографический стиль, но и вообще во все существование киноиндустрии. В который раз убеждаюсь, что мой неудержимый интерес к теме закадрового перевода, расходящийся с тем, чем я всегда занималась раньше, связан именно с этим историческим поворотом, произошедшим не только в теории кино 1980-х годов, но и, наконец-то, у меня в голове. Часто сожалею, что так не вовремя поучилась на истфаке, потому что только сейчас начинаю схватывать очарование исторических исследований.

Если же говорить о фрагментах, которые я пролистывала, — то это как раз те, где Хансен по волокнам разбирает отдельные кадры из Нетерпимости, рассказывая, например, как можно прочитать образ женщины, качающей колыбель, в перспективе семиотики и психоанализа. Здесь ничего нового — у меня давняя аллергия на такой вариант кинотеории. Пожалуй, дело в том, что я никак не могу понять, для кого пишутся такие тексты (если только это не работа в рамках учебного процесса, по которой нужно рассудить, насколько студент овладел разными теоретическими инструментами), недаром дальше академических сборников они не уходят. Они не запоминаются, они утомительны и скучны из-за избыточной детализации, они — что, пожалуй, основной их недостаток — убивают всякий интерес к самостоятельной мысли. Никак не могу отделаться от ощущения, что авторы подобных текстов и сами не в состоянии ответствовать за смысл своей работы — разве что признаться в удовольствии от самолюбования. Главный аргумент в их защиту обычно — возможность расширить / углубить (кому что ценнее) понимание фильма. Но вот тут на плечо каждому должен садиться маленький Рансьер и нашептывать в ушко про учителя-шарлатана, который вместо того, чтобы простимулировать самостоятельное мышление, пережевывает все тайны, секретики, недосказанности и двусмысленности в кашицу и сует ее по ложечке в рты читателей-учеников.

И еще: вот это свежая мысль. Я вдруг поняла, что теория кино как раз нравится мне именно своей отвлеченностью. Ее существование как бы движется по параболе: она получает от конкретного материала / из конкретного опыта (это очень важно, без этого — до свидания уже на первом этапе) импульс к рождению, затем расцветает, оттачивается, превращается в умозрительную конструкцию, а потом, увы, влачит довольно жалкое существование. Как только теория превращается в методологию и неминуемо начинает прикладываться к конкретным фильмам, всякое ее очарование для меня совершенно утрачивается. Думать про male gaze в кино в целом — ок. Читать, как он работает в фильмах Мартина Скорсезе — невозможная скука. И дальше вопрос, на который я сама себе не могу ответить: если теоретические построения нищают в применении, то зачем они тогда нужны? Отдавая себе отчёт в субъективности такого распределения интереса, его, возможно, даже стоит переформулировать: если для тебя, Дарина, теоретические построения (даже твои собственные) в последующем приложении к конкретному материалу оказываются неинтересными, ради чего ты всю профессиональную жизнь занимаешься теорией кино?

Может, пора скорректировать идентичность?

Мне тоже очень понравился новый фильм Александра Пэйна. Смотреть Оставленных было тепло, утешительно и как-то ностальгично. Как будто мне снова 5-6 лет, мы с папой покатались по заснеженным улицам на санках, а вечером вернулись домой к маме, заварили чай и включили кассету* с каким-нибудь фильмом из восьмидесятых — идеально попадающим своей простотой и нежностью в атмосферу семейного просмотра.

Во многих хвалебных отзывах, написанных людьми моего поколения, сквозит именно такая детская интонация, адресующаяся сложному сгустку воспоминаний, относящихся не ко времени действия фильма (1970е), не ко времени, когда такие ленты в Голливуде выпускались в особенно больших количествах (1980е), а ко времени, когда мы их смотрели — в девяностые, забравшись с ногами на старый диван. Мне кажется, отсюда (а не только от рождественской темы самого фильма) ассоциации с подарочком под ёлкой — как описал просмотр один мой друг.

...«Оставленные» — чудо из чудес <...> cловно забытая, но найденная на другой стороне ветра киноплёнка <...> короче, проверьте ёлочку, под ней лежит запечатанная коробка...

Но помимо поколенческой специфики испытанного удовольствия, есть, мне кажется, еще одна: по крайней мере, в моем окружении Оставленные как-то особенно трогают мужчин. Марат, например, на финальных сценах едва не заплакал. Другой дорогой друг пишет:

...момент, когда кино в достаточной мере переполняет тебя, чтобы отбросить лишнее рациональное и оставить только благодарность фильму за то, что он дарит тебе силы, настроение и какое-то легковесное вдохновение и желание жить несмотря ни на что...

Понимаю, что с такой выборкой невозможно прийти к каким-то масштабным заключениям, но отчего-то это случайное совпадение восприятий меня не оставляет — тут речь идет не просто о приятии фильма, а о внезапной растроганности, заставшей врасплох и сделавшей беззащитным.

Хочется даже сказать, что Оставленные — превосходный пример мужской мелодрамы, в природе, в специфической сентиментальности которой интересно было бы разобраться. Ведь как бы ни была хороша в кадре Давайн Джой Рэндольф, очевидно, что она — второй план, а основной сентиментальный фокус здесь на героях Джаматти и Доминика Сесса.

Вопрос нетривиальный, ведь мелодрама (не путать с ромкомом!) в теории кино обычно осмыслялась как жанр, ориентированный на женщин (об этом писало какое-то невероятное количество авторов — от Стэнли Кавелла до Аннетт Кун). И если тенденция последних десятилетий — фем-ревизия традиционно мужского кино (вестернов, боевиков и т.д.), то об обратном жанровом движении тоже интересно подумать поподробнее. Наверное, что-то близкое можно найти в некоторых buddy movie, но там, как по мне, сентиментальность все же запечатана в другие зрительские настройки (юмор, экшн, пафос) и приходит исподволь (на эту тему по результатам беглого поиска нашла диссертацию Amy Jean Woodworth, но сама ее не читала).

В общем, Оставленные, кажется, может понравиться любому, но есть подозрение, что если вы — мужчина в районе тридцати, то вам удовольствие попросту гарантировано.

* про ностальгию еще: там даже в открывающих (!) титрах мелькает логотип Motion Picture Administration of America, который моментально меня перекидывает в детство — он всегда появлялся в конце заключительных титров, а как раз в VHS-период их часто приходилось смотреть. Например, если хочешь увидеть второй из записанных на кассету фильмов, но немного прогадал с перемоткой.

Во-первых, напоминаю, что завтра в 18.00 в Европейском университете пройдет презентация кинофилософского номера журнала Versus (вход с ул. Шпалерная, д.1, 201 ауд.). По-прежнему не очень люблю и не очень понимаю формат презентаций, но на этой будет очень теплая и, увы, редкая теперь возможность увидеть в пределах одного помещения некогда тесный коллектив преподавателей кино из Смольного минувших лет. Участники: Нина Савченкова, Ольга Давыдова, Мария Грибова, Татьяна Вайзер и я.

Во-вторых, близится Новый год (надеюсь, вы тоже это чувствуете), и в предпраздничной суете не хочется упустить возможность рассказать о нескольких новых проектах, связанных с кино, за которыми я очень советую следить в следующем сезоне — ребята проводят показы, организуют курсы и встречи, просто хорошо проводят время в кругу людей, думающих и чувствующих схожим образом.

❄️ Мой фаворит — камерный исследовательский проект praxis, занимающийся дневниковыми практиками. За несколько месяцев работы ребята успели провести несколько лекций, практикумов и мастер-классов, посвященных личному измерению в кино, фотографии, литературе. Даже успели организовать встречу с командой гениального проекта Прожито — крупнейшего архива эго-документов на базе Европейского университета. А еще я люблю видеть в ленте любую активность команды praxis, потому что у них, как мне кажется, все очень здорово получилось с дизайном.

❄️ Уже несколько лет в Петербурге работает киноклуб Kinemaclub, выросший из ковидных обстоятельств — студентам Смольного тогда очень хотелось собираться вместе и смотреть кино, чтобы как-то преодолеть кризис от онлайн-учебы. Сейчас ребята сильно расширили аудиторию, освоили новые площадки, все чаще не только проводят показы, но и организуют встречи с режиссерами, сценаристами, продюсерами. Недавно анонсировали новый тематический блок показов — тему девичества. На ближайшее время намечен показ фильма Софии Копполы, но программа только начинается.

❄️ Недавно узнала о существовании проекта БЛИК, специализирующегося на организации показов документального кино. На днях ребята проводили встречу с Никитой Ефимовым в лекторий`порте, смотрели и обсуждали победивший на Послании фильм Предлагаемые обстоятельства, который мне тоже очень понравился. В канале команда не только рассказывает о своих мероприятиях, но и собирает афишу показов достойного документального кино в Петербурге, так что подписывайтесь!

Ну и, чего уж, не могу не сказать, что в числе организаторов всех перечисленных проектов есть мои студенты — из разных университетов, из разных выпусков. И это снежным вечером согревает получше, чем чай и пледик)

я не хочу работать

я хочу красить стены, читать романы, готовить вкусную еду, ездить на сапсане, курить на балконе, ходить за шавухой в соседний подъезд, писать в стол, пить насыщенный стаут, смотреть хронику на ютубе, ностальгировать под музыку в новых наушниках, кататься ночью на такси, игнорировать сообщения, полететь в екатеринбург, гулять по району, бросать кошке бумажки, жечь свечи, ложиться под утро и спать до полудня, заваривать чай.

но 25 декабря у меня всё же будет последнее в этом календарном году публичное выступление. работать мне действительно совсем не хочется, но поговорить на любимую тему немножко все-таки хочется. обещаю не пересказывать свои тексты, а рассказать побольше о том, как исследовать кино, не исследуя фильмы, провести неожиданные аналогии с практиками других времён, много всего интересного показать и дать послушать.

вот здесь билеты, а здесь более развернутый анонс.

Старик-отец Ковбоя Мальборо: три тезиса о женщинах.

Готовлю маленькие видеоэссе к грядущей лекции. Кто думает, что одноголосые переводчики монотонны и похожи друг на друга, приходите в понедельник, буду разубеждать.

...и теперь про Слово пацана

Мое отношение к сериалу изменилось где-то между третьей и четвертой серией. Первые две посмотрелись равнодушно, с зевком, как унылая экскурсия по музею кинофицированного позднесоветского быта: все те же панельки, снежные дворы, спортивные куртки, меховые шапки, блевотно-зеленые подъездные стены и Ласковый май в кадре и за кадром. Словом, к коллективному упреку в романтизации насилия сразу хотелось добавить не менее существенный — в экзотизации времени.

Но потом что-то начало сбоить, и вот уже пятая серия раскрошила скепсис о стену даже не сюжетными поворотами и резкой переменой интонации (хотя это тоже), а образами, которые вдруг налились кровью и запульсировали. Как будто до того царившая здесь мелодия Седой ночи уступила наконец ритму гениальной (!) Пыялы. Дальше — после такой кульминации — пульс, конечно, замедлился, но к частоте первых серий уже не возвращался, а в финале и вовсе, на мой взгляд, почти подобрался снова к пику (да, я из тех, кого последняя серия полностью устроила).

Это абрис моего опыта, а если фиксировать частности, то:

— кажется, Иван Янковский вскоре сможет потеснить Юру Борисова в списке моих актеров-фаворитов в современном российском кино. Если б не нелепые попытки изображать ростовский акцент, влюбилась бы в него еще в Фишере, но ладно — зато вторая проверка пройдена без вопросов. Но после Слова пацана у них обоих появился еще один потенциальный конкурент, потому что Рузиль Минекаев, конечно, совершенно крышесносный. До сих пор не могу поверить, что в реальности он — 24-летний парень с собственным ребенком.

— очень раздражает, что многие, обсуждая Слово пацана, по привычке говорят, что он про 90е, и машинально переносят на него усталость от эпохи. Когда я полтора года назад читала книгу Гараева (очень достойная, подтверждаю), то особенно меня поразило как раз отличие перестроечного казанского феномена от криминальной среды следующего десятилетия. Самое странное в нем — как раз полное отсутствие прагматики: бандитизм девяностых был завязан на бизнесе, а дворовые группировки восьмидесятых явно про что-то совершенно другое (про потребность в сообществе и внятных понятиях, про дезориентацию и потерянность, про полное непонимание того, куда можно себя приложить). Поэтому, возвращаясь к кино, Вова Адидас — ну совсем не Саша Белый. Возможно, во многом Данила Багров, но так ведь и он как раз не совсем герой своего времени — за асфальт впрягался бы охотней, чем за деньги.

— весь сериал вводила в ступор линия Андрея и Ирины. Сейчас притушу безосновательное, но неуемное раздражение от Анастасии Красовской — давайте чисто о героях: 20-с-чем-то-летняя сотрудница комиссии по делам несовершеннолетних с очень сомнительной улыбочкой поощряет романтические флюиды со стороны 14-летнего подростка, а в конце даже экивоками подготавливает почву для сожительства. Будь здесь обратная гендерная ситуация, все бы уже давно возмутились, а тут как будто и нормально. Неужели только у меня от героини Красовской холодок по коже?

Напоследок: Жора Крыжовников — прекрасный режиссер и сценарист, в очередной раз доказавший, что умеет увлечь широченную аудиторию, которая обычно ни в чем не сходится (все эти полтора месяца я слушала, как Слово пацана обсуждают и коллеги по университету, и подростки, ехавшие со мной в автобусе до Дыбенко). И если меня что и раздражало за время, что сериал выходил, так это необоснованный снобизм со стороны тех, кто от него отворачивался не потому, что он не нравился (тут вопросов нет), а принципиально — оттого, что все вокруг его смотрят и обсуждают.

И совсем напоследок. Пост получился скорее эмоциональный, потому что сериал очень яркий, очень эффектный. Чтобы понять, сработает ли он вдолгую, останется ли от него что-то в памяти, должно, пожалуй, пройти время — тогда возникнет и более рефлексивная, рельефная реакция. Но даже если не сложится, ничего страшного: кто сказал, что краткосрочные, но интенсивные впечатления нужно ценить меньше?