Я из тех счастливых девочек, которых безмерно любят отцы. Чаще всего рассказываю о папе как о человеке, благодаря которому увлеклась кино, — в возрасте, когда многие дети еще не вполне понимали значение этого слова. Но пост будет про другое. Потому что я обязана ему не только профессией и исследовательскими интересами, но определяющими меня чертами характера, которые он, возможно, сам того не вполне сознавая, воспитал во мне с самых ранних лет. И я подумала, что, раз теперь у меня есть свой канал, можно учредить маленькую ненавязчивую рубрику — раз в год, в честь его Дня рождения, писать о каком-нибудь маленьком ценном уроке, который я проношу с собой через жизнь.

В детские, дошкольные еще годы в кругу семьи (в детский сад я, слава богу, не ходила) у меня была репутация невозможной спорщицы — и это всех раздражало. Папу тоже (еще бы! он ведь — точно такой же), но я отчетливо помню, что его подход к решению проблемы был несколько другим. Он объяснял бабушкам-дедушкам и иногда даже маме: чтобы убедить меня что-то сделать, лучше не приказывать и не отдавать распоряжений с позиции авторитета, а объяснять — зачем и почему нужно поступить так, а не иначе. Так, мол, я смогу услышать и понять аргументы и, вероятно, своим умом приду в итоге к тому, что мне советуют правильные и нужные вещи. В общем-то — говорил он — это наоборот хорошо, что Дарина не делает то, что ей говорят, просто потому, что сказали.

Это вовсе не было похвалой принципиальному непослушанию, но зато сформировало стойкое отторжение к любой форме повиновения. И папа, надо сказать, сохранил в себе то же самое, что вызывает во мне непреходящее уважение.

И ты, пап, из тех счастливых отцов, которых безмерно любят дочери.
С Днем рождения 🤍

Сообщаю с огромным запаздыванием, но в любимых книжных города, а еще разбросанным в кофейнях, библиотеках, магазинах — там, словом, где свободнее дышится, — можно найти новый номер самиздата о кино К!

В этот раз среди прочих прекрасных текстов оказался и мой. Давно хотелось его написать: в каком-то смысле — это игривое приложение тезисов моей диссертации к конкретному материалу. Если невероятно красивый выпуск как-нибудь окажется у вас в руках, не пролистните рассуждения о том, чем кино похоже на секс, а секс — на кино.

Никаких пошлостей и никакой порнографии.
Только рассеянная по миру чувственность.

В марте 2000-го года я посмотрела свой первый Оскар. Мне тогда было пять.

В тот год главную статуэтку отдали Красоте по-американски, которую родители незадолго до эфира смотрели уединившись, пока еще без меня (но Мена Сувари в лепестках роз из трейлера все равно намертво застряла в голове). Я тогда еще знала слишком мало кинематографистов, поэтому болела только за Аннетт Беннинг — единственное знакомое мне лицо среди номинантов (уже видела ее к тому моменту в душевной семейной комедии На лоне природы). Из ярких воспоминаний в тот вечер: удивительное перевоплощение Хилари Суонк, заметное в кадрах из Парни не плачут, странные губы Анджелины Джоли, поднявшейся за своей первой статуэткой на сцену, и, почему-то, эпизод с монологом Тома Круза из Магнолии, которую мне страшно захотелось после этого посмотреть.

С тех пор Оскар превратился в праздник и ритуал. С 2000 года я не пропустила ни одной церемонии: даже в школьные времена родители не просто разрешали мне не спать до утра, чтобы увидеть прямой эфир, но даже не отправляли на следующий день на уроки — готовили освободительную записку со ссылкой на несуществующую болезнь.

В Оскаре я больше всего люблю не сам процесс награждения, не речи и красную дорожку, даже не атмосферу праздника, а какие-то маленькие моменты, случающиеся скорее в промежутках между главными событиями. Например — две секунды крупного плана, на котором видно реакцию победителя, когда его / ее имя только что произнесли. Или демонстрацию кинофрагментов во время представления номинантов: всегда пытаюсь угадать, какой выберут потом для такой презентации, когда смотрю фильмы.

Сегодня очередная — уже, получается, юбилейная для меня, 25-я, — оскаровская бессонная ночь. Смотрела всех номинантов, из которых больше всего люблю Оставленных и Прошлые жизни, но прекрасно понимаю, что ничего им особо не светит, так что готова порадоваться любым успехам Бедных-несчастных. По традиции всплакну на In Memoriam, буду желать Скорсезе долгожданной режиссерской статуэтки, держать кулачки за уморительного Марка Руффало, восхищаться мощнейшим женским конкурсом (Эмма Стоун, Лили Гладстоун, Сандра Хюллер — как прекрасны они все) и сокрушаться каждый раз, как за наградами будут подниматься создатели Оппенгеймера (хотя Киллиан Мёрфи актёр симпатичный во всех отношениях).

Жаль только, что я уже не школьница, и родители не могут освободить меня от ведения пар на следующий день.

Ещё папа недавно вспомнил, что когда-то я, маленькая, глядя на Екатерину Мцитуридзе, которая вела тогда на первом канале обсуждение с экспертами в рекламных паузах во время трансляции, сказала: когда-нибудь буду на её месте. Сейчас это нелепо вспоминать, и планы у меня совсем другие. Но забавно всё равно.

Весенние рекомендации:

Моя подруга и коллега Анна Краснослободцева набирает слушателей на авторские курсы по экспериментальной анимации!

Я знаю примерно 3-4 человек в России, которых можно назвать специалистами по анимации, но не знаю никого, кроме Ани, кто имел бы в этой теме такой сокрушительный опыт преподавания — более 10 лет. Здесь важна не только насмотренность и знание своего предмета, но и умение преподносить его (поверьте, это очень-очень важно для образования!) — выстраивать структуру курса, логику занятий и коммуникацию со слушателями так, чтоб от лекций был толк, а не просто приятное досуговое времяпрепровождение. Аня сама разработала свои курсы, поэтому у вас будет возможность познакомиться с уникальной подборкой материала и с оригинальной концепцией его освоения.

И еще Аня — невероятно харизматичная, остроумная, вдумчивая исследовательница, общаться с которой само по себе очень ценно.

Вот здесь на сайте можно подробнее почитать про саму Аню и про два курса, которые она сейчас предлагает: один пригодится тем, кто с анимацией знаком мало, другой — продвинутым пользователям. Там же есть информация о порядке записи (все дистанционно).

И также рекомендую подписаться на Анин тг-канал об экспериментальных практиках в кино, анимации и театре, который она недавно завела.

Это звучит грубо, беспардонно и даже глупо, но раньше мне казалось, что с людьми, которые признаются кино в любви, но при этом совсем (прям совсем! ни на кадр!) не любят фильмы Тарантино, что-то не так: либо обманывают, либо позерствуют, либо на самом деле совсем к кино не чувствительны. Но потом ровно за такого человека я вышла замуж, и былой радикализм в этом вопросе как-то поубавился. И все же: для меня Тарантино остается одним из двух любимейших режиссеров детства, а отдельные его фильмы (Бешеные псы, Криминальное чтиво, Джеки Браун, Джанго Освобожденный) я пересматриваю регулярно и кайфую, как в первый раз.

Тем интереснее было наконец-то добраться до Киноспекуляций и проверить, способен ли он делиться своей знаменитой синефилией в формате текста. Я долго откладывала знакомство, с подозрением поглядывала на книгу, но — ура — ошибалась! Это замечательное чтение.

Тарантино создает заметки о собственном (преимущественно, детском и подростковом) зрительском опыте, попутно рассказывая, как в 1970-х годах были устроены американские кинотеатры, и о людях, с которыми он смотрел тогда фильмы, — матери-киноманке, ее колоритных приятелях, разбиравшихся в эксплуатейшне. Не знаю, действительно ли он так подробно все помнит или что-то сейчас домысливает, но эти части переполнены описаниями сокрушительных взрывов хохота, выкриков с места, шумных коллективных возмущений дурацким сюжетным поворотом. Будто Тарантино рос не в семидесятые, а в первые десятилетия существования кинематографа — легендарные времена предельно вовлеченного и сообщающегося зрительного зала эпохи аттракционного кино.

В таком же аттракционном стиле Тарантино говорит и о фильмах, настаивая, что помнит их не сюжетами, а фрагментами ("Фильм я не запомнил. Я запомнил погоню"). Его опыт прежде всего про то, что кино с тобой делает: как возбуждает, злит, приводит в восторг, причиняет боль. На такое краткое, концентрированное воздействие — ощущайся оно как нежное поглаживание, укол или удар молотком — конечно, способен только фрагмент или даже отдельный кадр, чувствительность к которым Тарантино всегда демонстрировал как зритель и, впоследствии, как режиссер.

Не секрет, что он известный апологет жанрового кино — и любые его наблюдения и выводы в первую очередь строятся на применении этой оптики: хорош или нехорош Грязный Гарри как полицейский фильм? Хотя Тарантино явно не свойственен никакого рода интеллектуальный снобизм, он совсем не кажется всеядным потребителем, которому любой антихайп-контент нравится по определению. Напротив, текст полон оговорок о работающих и неработающих приемах, удачных и неудачных эпизодах, попыток отличить драйвовый блэксплотейшн от посредственного — и по поводу второго Тарантино негодует так же ярко, как восхищается первым. Да, его тексты сугубо оценочны — но в таком субъективном, ангажированном повествовании они не могли быть другими.

Хотя он умеет ругать, в большинстве случаев все же старается тратить силы на то, что любит. Сложно сказать, что Тарантино анализирует фильмы: скорее, он их комментирует, по-новому размечает, заостряя внимание на важных ему деталях. Главным эффектом такого подхода становится неудержимое желание немедленно взяться за просмотр самой, чтобы пережить что-то похожее или хотя бы сверить впечатления. Из Тарантино вряд ли получился бы теоретик или исследователь кино, намеренно создающий ему какую-то смысловую прибавку, но можно было бы звать его представлять фильмы или даже вступать в диалог со зрителем прямо по ходу показа — как это часто делали специально приглашенные лекторы как раз в эпоху раннего немого кино.

Вообще было бы здорово, чтобы Тарантино продолжил замечательный проект Скорсезе. Его История американского кино обрывается как раз на становлении Нового Голливуда — вот здесь Квентин и мог бы подхватить эстафету. Тем более, эта эпоха для него то же самое, что для Скорсезе классический Голливуд: источник детской зачарованности, неразборчивости и открытости новому опыту. Именно из такого опыта вырастают, на мой взгляд, самые прекрасные, самые искренние и самые чуткие к материалу путеводители по кино.

Прямо под занавес 2023 года со мной произошла удивительная история.

В декабре на КиноПоиске вышел огромный материал о феномене авторского киноперевода, над которым я работала несколько месяцев — в том числе, собирая комментарии легендарных переводчиков. Но кое-кого в нем не хватало: до одной такой легенды — Юрия Товбина — мне добраться не удалось, хотя очень-очень хотелось (папе он дико нравился, да и я сама впервые посмотрела некоторые фильмы именно в сопровождении его голоса). Я правда очень старалась, но никто из редких российских исследователей и журналистов эпохи VHS ни разу не брал у него интервью (хотя в любом разговоре на эту тему его имя упоминалось), у его коллег контактов не оказалось (хотя я спрашивала у каждого), в соцсетях его найти не получилось (хотя я искала). Да и вообще: единственный достоверно известный факт состоял в том, что еще в самом начале 90-х (напомню, в эпоху до Интернета) он переехал в США, больше кинопереводом не занимался и жил, видимо, не только на другом континенте, но и в совершенно ином информационном пространстве. Словом, найти — без шансов.

Но спустя две недели после выхода материала под ним совершенно внезапно появился комментарий, начинающийся со слов: Меня зовут Юрий Товбин. Я в свое время активно переводил видеофильмы...

Это был шок и восторг: если бывают ситуации, про которые без преувеличений хочется сказать не верю своим глазам, то это она. Больше того — вместо имени пользователя там значился имэйл!

Разумеется, я тут же написала Юрию Наумовичу и предложила поговорить. Он ответил буквально через несколько часов: попросил называть его просто Юрий, сказал, что до сих пор живет в Штатах, давно вышел на пенсию и только рад созвониться, если мне интересно. Так мы несколько месяцев переписывались, дважды разговаривали по полтора часа, а еще — он отправил много-много фотографий из личного архива, по которым собирается портрет целой эпохи.

Так сложился новый материал о легендарной эпохе VHS-перевода, сегодня опубликованный на КиноПоиске, — своеобразный постскриптум к тому первому огромному тексту. Прочитать его можно здесь:
https://www.kinopoisk.ru/media/article/4009245/

...и узнать массу чертовски обаятельных мелочей: каким привезенным из-за границы фруктом можно было удивить коллег по кафедре в эпоху Брежнева; как соседка по коммунальной квартире жаловалась на юного любителя джаза; кому из переводчиков Юрий немножко завидовал; что в позднесоветские годы обычно прибавляли к гонорару сотрудники Министерства обороны, когда звали кого-то перевести им зарубежный фильм на закрытом показе.

Вот такие случаются чудеса.

Совсем недавно рассказывала студентам, что страшное слово теракт из новостей сопровождало всё мое детство. И спустя время именно в последние годы я очень часто вспоминаю о тех событиях, даже намеренно возвращаю себя в их переживание, но теперь чувствую это иначе (все-таки детское восприятие несколько защищает от их подлинной кошмарности). Временная дистанция и приобретенное с ней взросление запоздало формирует тотальное чувство незащищенности, символом которого теракт был и остается — как действие, всегда кажущееся со стороны внезапным, хаотичным, бессмысленным и бесцельным. И оттого совершенно выбивающим почву из-под ног. Я понимаю, что все это время они происходили в самых разных местах (и, как бы горько это ни звучало, к смерти нам уже не привыкать), но, да, мои чувства обостряются, когда речь идет о боли, которую в один момент, совершенно к этому не готовясь, пережили сотни людей, живущих совсем рядом со мной. Даже вместе со мной.

Семьям, друзьям, близким погибших и пострадавших в ходе трагедии в Москве, как бы ни мала была вероятность, что кто-то из них увидит этот пост, — моя поддержка и соболезнования.

Всем, кому тоже сейчас плохо, — моя поддержка.

Неделю назад посмотрела Нежный Восток — не слишком нежный, но прекрасный фильм Шона Прайса Уильямса, оператора, отчасти создавшего визуальный стиль американского инди XXI века (он снимал все ленты Алекса Росса Перри, несколько раз работал с братьями Сэфди, разово сотрудничал с Робертом Грином и Чарльзом Покелом). Когда фильм только начался, у меня возникло уютное дежавю, но мелькнула мысль: ладно, будет, как всегда, очень приятно смотреть, но, наверное, все пройдет слишком гладко, привычно, без откровений. Но почти сразу я себя одернула — во-первых, какие еще откровения? Во-вторых, вышел Нежный Восток совершенно непредсказуемым, двигающимся по такой изломанной траектории, что, вот уж действительно, не угадаешь, в чем конкретно будет состоять следующий поворот (этому просмотру тоже были свойственны моменты громкого хохота, чистого удивления, почти шока, — о них я в прошлом году писала в связи с Годом рождения).

В американском независимом кино, хотя зачастую оно сознательно, в пику Голливуду, стремится приблизиться к повседневным реалиям самых обыкновенных людей, частенько встречаются сказочные мотивы — не сказать, чудеса, но, например, долгая и полная препятствий дорога, волшебные предметы, герои-помощники, ускользающее от четких координат время. В этом смысле Нежный Восток напомнил не только фильмы режиссеров, с которыми Уильямс сотрудничал, но и любимого Хэла Хартли, а обаятельная Лиллиан (от ее лица невозможно оторвать взгляд) — кого-то между Колобком и Алисой, пересекающей Страну Чудес. В роли последней тут — необъятная Америка из новоголливудских фильмов, земля свободы и смерти. Как и герои Беспечного ездока, Лиллиан бежит в обратную национальной мифологии сторону — не с Востока на Запад, а с Запада на Восток, с условной дикой земли в столь же условную респектабельную цивилизацию, портрет которой у Уильямса получается очень ерническим. Отдельное удовольствие — сравнительно краткое появление в кадре Саймона Рэкса, при виде которого я, после Красной ракеты, начинаю беспричинно улыбаться, каких бы отбитых героев он ни играл.

В общем, это фильм, который пульсирует — бежит, дышит.
Он очень красив, местами комичен и чертовски провокативен.
Успевайте в кино или посмотрите дома при первой удобной возможности.

Как-то раз, стараясь не прийти на барные посиделки сильно раньше назначенного времени, заглянула во Все свободны и забрала с прилавка второй (как оказалось) роман Даши Благовой Течения, о котором ничего до того не слышала. Подкупило описание, обещавшее вернуть мне мой 2010-й — не конкретный год, а начало предыдущего десятилетия, воспоминания о котором отзываются и тоской по эпохе какой-то непредставимой сейчас раскованности, и моей личной щемящей теплотой к этому счастливейшему времени — когда я переехала в Петербург, поступила в университет, заселилась в общежитие и полностью отдалась новому: принялась знакомиться, меняться, расти над собой. Чувствовала такую полноту жизни, будто раньше существовала понарошку, только делала заметки в черновике.

Благова чуть старше меня, и ее опыт — миграция с юга в Москву, а не с севера в Петербург. Но куда существеннее другая разница: если верить книге, ее сепарация от семьи, в отличие от моей, оказалась затянутой и болезненной, с отторжением к тому новому, что сулила университетско-столичная жизнь. Я знала много таких ребят — кто на первом курсе днями не вставал с постели, часами просиживал в скайпе, общаясь с родителями и школьными друзьями, при удобной возможности пытался вернуться в место, которое продолжал называть домом. Как раз оттого, что лично мне не довелось такое пережить, этот опыт особенно интересно рассматривать. И книга о нем — о сильнейшей уязвимости, приводящей к (само)деструктивным действиям, тернистом взрослении.

Надо оговориться: я пишу о представленном в тексте опыте так, будто он принадлежит самой писательнице, что не совсем верно. В Течениях действует не Даша, а девочка Настя. И это помогает усилить фикшн-измерение, сделать рассказ о, вероятно, частично реальных событиях (не зря писательница и героиня одного возраста, из одного города, с одним и тем же образованием) сюжетно более четким и динамичным (история здесь, например, имеет конкретное завершение) и преувеличить некоторые детали (у героини в минуты особенно напряженные пульсирует и горит родинка над губой — как у Гарри Поттера шрам). В отличие от большинства текстов о собственном опыте, где главное — саморефлексивные отступления, Течения — это, в первую очередь, захватывающий роман о девочке в большом городе, которую терзают перевезенные из дома и приобретенные демоны, обнаруживающие свое присутствие на парах, общажных тусовках, в гостях у новых знакомых. Пока читала, не могла отделаться от мысли, что эта история стала бы прекрасным материалом для жанровой экранизации — особенно, если усилить в ней триллерный или хоррорный элемент (можно, в зависимости от желаний режиссера, развернуть потенциальный сценарий и куда-то в сторону Одинокой белой женщины, и — к Февралю).

Почитала старое интервью с Благовой, где она рассказывает, что подходит к творческому процессу максимально прагматично, вплоть до составления гугл-таблицы со строгим списком задач. Этот метод, по-видимому, как раз влияет на интонацию: она не томная, не меланхоличная. Получился стремительный, прямолинейный и скорый на слово текст — и это очень ему идет. Потому что иногда возникает ощущение, что, казалось бы, предельно индивидуальные тексты парадоксально похожи — будто пишет их если не один человек, то, как минимум, люди очень близкого темперамента. Тем приятнее встретить исключения — как в случае Юкнавич или, вот, Благовой.

Несколько постов назад я чуть ерничала по поводу тропа возвращение в родные края, свойственного личной прозе, поэтому как-то особенно порадовалась, что в Течениях такой эпизод появляется в середине, но оказывается не спасением, а промежуточным шагом, после которого нужно вернуться назад и попробовать придумать что-то другое.

И пунктирная, но важная линия книги — это политика, которая затрагивает начинающую журналистку Настю, живущую в Москве 2010-2011 годов, но лишь по касательной, как зудящий фон, от которого хочется отмахнуться. Трансформация этого восприятия остается за пределами текста, но очевидно, что она произойдет. И в этом тоже состоит мучительная перспектива взросления. Для моего поколения — точно.

Делюсь анонсами предстоящих лекций!
Давно их не было — пыталась отдохнуть. Но пока не получается.

В апреле и мае буду сотрудничать с замечательными ребятами из БЛИК. 19 и 26 апреля в рамках Мастерской документального кино прочитаю в Вышке две открытых лекции о методах наблюдения и соучастия в документалистике.

Оба раза встречаемся в 18.30.
Адрес: Санкт-Петербург, наб. канала Грибоедова, д. 123, ауд. 402.
Мероприятия открыты, вход свободный для всех, но внешним слушателям нужно заранее (до среды включительно) зарегистрироваться.

А вторая новость еще лучше.
Та же команда устраивает Фестиваль видеоэссе и видеопоэзии, в котором можно принять участие, дедлайн подачи заявок — 1 мая. Все подробности можно прочитать здесь (курировать фестиваль БЛИКу помогает замечательный Максим Селезнев).

Смотр работ пройдет 18-19 мая в Севкабеле и Порядке слов. 18 мая в рамках фестиваля прочитаю еще одну, третью, лекцию — об эссеистике в документальном кино. О ней еще напомню попозже, но уже можно начать что-то планировать.

Будем надеяться, погода к этому моменту стабилизируется, так что тем более захочется субботним днем-вечером отправиться к заливу.