Нахожусь в расстроенных чувствах после вчерашней дискуссии с редакторами киноизданий в Порядке слов. Не только потому, что не вполне справилась с ее модерацией (не смогла ни прервать слишком пространные реплики, ведущие в никуда, ни сформулировать вопросы настолько конкретно и четко, чтоб у разговора просто не было шансов потерять форму), но и от смысла высказанного, от одного лейтмотива встречи. Хочу поделиться — пусть это будет своеобразным постскриптумом, репликой, на которую не хватило времени.

Меня задели нежелание и неготовность говорить о журнале как о реальном или потенциальном сообществе, создающем для редакции, авторов и читателей поле мысли и чувства с определенным характером. Кто-то признался в тотальной разочарованности кино; кто-то — что совсем не интересуется читателями, кто-то — что пугается слова единомышленник. Многие — в том, что никакой редакторской политики / миссии / позиции / концепции / вкуса / оптики / представлений о кино у их изданий нет, да как будто и не надо. Пусть отдельные авторы (общие, правда, на все издания) пишут, о чем и как хотят, соблюдая лишь самые абстрактные критерии качества. Да и вообще — некоторые журналы могут существовать как сборник статей, а некоторые редакции, видимо, объединяться на базе совместного распития кофе.

При всех бесспорных симпатиях к отдельным людям мне критически обидно за такие низкие ставки относительно существования киножурналов. Тем более, едва ли они всегда были нормой. Вспоминали, например, Cahiers du Cinema — как это культовое издание в лучшие свои годы изобретало собственные политики, разрабатывало эстетические и политические концепции и готово было отстаивать их как внутри редакции, так и перед напором идейных оппонентов со стороны. Да и незачем уходить так далеко: в конце 1980-х годов у нас родились Сеанс и Киноведческие записки — журналы-манифесты, вестники нового, которые открыто, с бесстыдным напором формулировали, с кем им не по пути, в пику кому они создаются, кого ни в жизнь не примут в авторы, какое кино привечают, какое не переносят, а мимо какого сознательно пройдут. Словом, у них было лицо — и миссия, которой они не стеснялись.

Долгое время на этот действительно ярчайший для отечественной кинопублицистики период оборачивались с тоской, как на уникальный, и говорили: это, мол, гений времени — слишком оно оказалось волнующим, с вызовами, на которые невозможно было не отвечать. Это противопоставление стало особенно ходовым в 2000-е и 2010-е годы — в эпоху, своим фасадным благополучием располагающую к ленце и инертности. Хотя отсутствие больших целей и тогда едва ли считалось нормой — скорее, тревожным симптомом. В замечательном тексте эти настроения в кинокритической среде зафиксировал и описал Михаил Ратгауз:

Когда мы говорим теперь об усталости профессии мы, конечно, должны признать, что у нее нет на сегодня ни осознанной общей цели, ни пространства борьбы. Дело не только в том, что критика не хотят слышать. Дело в том, что он не понимает, зачем ему говорить.

Изданиям (людям, которые их создают и поддерживают их жизнь) отвечать на этот вопрос нужно в первую очередь — потому что, в отличие от человека, который всегда больше своей работы, их существование без профессиональной и(ли) гуманитарной осмысленности, без идеи, без миссии очень и очень сомнительно. Особенно в наше время, все перетряхнувшее и явно создавшее запрос на сложные разговоры — пусть даже эзоповым языком. Чтобы хотеть опубликоваться в журнале или читать журнал, нужно иметь в виду конкретный журнал, различать его характер. Чтобы характер был, нужны люди, готовые его создавать и отстаивать.

Но есть тревожное ощущение, что претензии на большой нарратив, на наличие ярко артикулируемой позиции, строгой селекции, выраженной политики, четкой оптики — воспринимается как нечто неуместное, слишком будто бы настырное, подавляющее, недружелюбное. И я, возможно, только вчера поняла, насколько в самом деле мне чужд такой подход. Потому что призыв делать всё, что угодно, писать в любой журнал, о чем хочешь, на деле обнажает не свободу, а равнодушие.

Завтра в 18.40 в Большом зале Дома кино показывают Дочерей Ольфы — фильм Каутер Бен Ханьи из спецпрограммы Это не должно было произойти, собранной Никитой Смирновым и Егором Сенниковым. Кураторы объединили пять историй о травме, среди которых эта работа — самая титулованная: в ее личном послужном списке и Канны, и номинация на Оскар.

Фильмы вроде Дочерей Ольфы всегда интересно смотреть: это документалистика, делающая ставку не на наблюдение, а на соучастие, не на ожидание события, а на активную его провокацию. Так происходит в некоторых фильмах Херцога, в Раневом канале и Акте убийства, у Роберта Грина и Нейтана Филдера — это очень близкий им метод. Бен Ханья тоже начинает с гипотезы: если было у Ольфы четыре дочери, две из дома сбежали, а две остались, поможет ли инсценировка их семейной истории с помощью приглашенных актрис вынудить реальных женщин разобраться в ситуации, честнее и откровеннее поведать о своих отношениях? Не столько зрителям, сколько друг другу — повиниться, проговорить боль.

Чуда личного преображения, сопоставимого со знаменитыми рвотными спазмами Анвара Конго, здесь все же не происходит: героини достаточно откровенны и с камерой, и между собой, но едва ли благодаря постановке. К тому же самое интересное в ней нам, пожалуй, даже не показали: например, неудачные дубли, споры с Бен Ханьей, моменты, в которых Ольфа отказывается играть, страшась пробуждения особенно тяжких воспоминаний. Героини выходят из съемок не изменившимися, просто поведав зрителям все, что уже и так про себя понимали.

Но пусть не подтвердившаяся гипотеза и лишает фильм претензий на штучность и исключительность, просмотру она все-таки не вредит. Участие в совместной постановке становится удачной альтернативой бесхитростным интервью и дарит работе Бен Ханья еще один интересный эффект: очень рафинированное, выскобленное пространство, в котором обитают героини во время съемок, конфликтует с жутким повествованием о грязи и безнадеге в их реальной, полной насилия жизни. Женщин будто подготовили к семейной фотосессии — на таких люди чаще всего похожи на фарфоровых кукол — они ходят ансамблем, в черных одеждах, с белыми зубами, красными губами, перламутровыми волосами, с виду сомневаясь в намерении выносить сор из избы.

В общем, без ажитации, но рекомендую.

💔

кадр из Такоцубо (2024, Ева Педроса, Фанни Сорго)

Кончится лето — победитель главного теперь национального кинофестиваля Маяк, новая работа Максима Арбугаева и Владимира Мункуева, привезенная на Послание для спецпоказа, — какое-то сплошное расстройство.

Есть отец — старый, одинокий, потрепанный волк, и есть у него два сына. Старший — непутевый, отсидевший, лысый. Младший — патлатый, домашний, смышленый. На троих им предстоит разыграть череду абсурдных ситуаций, в которые, будем честны, их вряд ли когда-нибудь поместила бы жизнь — только прихотливый сценарий.

Это еще ничего: перемени интонацию с предельно серьезной на хоть чуть-чуть ироничную, комедийную, и из фильма получился бы неплохой братский бадди муви или симпатичный авантюрный боевик про неудавшееся ограбление. Но отчего-то многие российские режиссёры, работающие в фестивальном сегменте, все еще, как огня, боятся жанровости, будто она непременно обернется обвинением в легковесности. Поэтому смотрим унылую, страшно монотонную Социальную Драму с закадровыми музыкальными подвываниями.

В фильме практически нет деталей, всё схематично, вынужденно, в общих чертах. Даже замечательные актёры (там Юра Борисов!) не знают, чем заняться, так что просто перемещаются из одного эпизода в другой вслед за монтажными склейками. Персонажам никто не прописал убедительных в своей индивидуальности характеров, видимо, понадеявшись на их личную харизму, которая сама собой сотворит чудеса. Но ход странный: Борисов уже несколько раз в карьере похрипывал, поцокивал и дёргал головой в криминальном стиле — скучно, но может снова, но откуда Макару Хлебникову, который в лучших своих ролях берет фактурой мятежного столичного парня в наушниках, знать, что думает и чувствует пацан из глубокой провинции, которому папа вынужден брать кредит на билеты до Новосиба.

На фоне таких проблем это мелочь, но фильм к тому же слишком пытается быть похожим на балабановский — есть давненько не мелькавший в кино Александр Мосин, братская тема, ружье, которое, как в Кочегаре, один раз выстрелит со справедливым отцовским возмездием (то, что фильм еще и якутский, сходство только подчеркивает).

Есть, пожалуй, только один мотив, который меня задел: очевидная обесцененность собственной жизни, которую демонстрируют одинокие, покалеченные мужчины, готовые от повседневной своей безнадёги принимать самоубийственные решения. И в россыпи этих индивидуальных несчастий — большое и страшное горе, цепной реакцией порождающее другие. Но оттого тем более обидно за все условно, примерно, около дела и вроде того. В свое время Андре Базен хвалил Похитителей велосипедов за то, что в нем...

...события и персонажи никогда не используются ради доказательства социального тезиса.

Так вот о Кончится лето, увы, приходится говорить обратное.

Маленькая молния!

В Петербург наконец пришла мрачная осенняя погода, и если вы прямо сейчас думаете, как в таких условиях провести сегодняшний вечер, зову на новую лекцию Василисы Болдышевой. В этот раз — о том, как для советских и несоветских экранов придумывали и реализовывали модернистские декорации.

Люблю Васины лекции, и вам советую познать это удовольствие.
Билеты здесь.

Завтра в прокате появятся Каникулы — фильм Анны Кузнецовой, год назад победивший на Маяке. Я могла написать о нем примерно тогда же, но в конце прошлого Послания, куда его привозили ради спецпоказа, предпочла походу в кинотеатр домашнее распитие пива, о чем с тех пор сожалела: российские фильмы лучше смотреть при первой возможности, пока их не положили на полку. Вот и Каникулы пробыли на ней целый год, за который спровоцировали у меня настоящую манию. Мне так хотелось увидеть фильм, что, когда возможность наконец-то представилась, я даже думала ее отсрочить — подозревала, что с такими ожиданиями разочарование попросту гарантировано. Но ошиблась! Фильм прекрасный, и радостно звать на него людей.

В общем-то несложно догадаться, почему меня так интересовали Каникулы. Кино про одно из моих профессиональных измерений почти никто не снимает, и хоть героини учат детей в школе, а не студентов в университете, у наших габитусов все равно много общего. Тем более, они не вполне учительницы — их как-то не представляешь в классе, скорее, в более свободных, концептуальных форматах: одна ведет драмкружок, вторая заведует учебным процессом. В спектре между Татьяной Викторовной (Дарья Савельева), которая с учениками пока на ты, к условностям взрослого мира — иронично и с пренебрежением, а к любому компромиссу — с горячечной болезненностью, и сдержанной, строгой, в меру циничной Марией Генриховной (Полина Кутепова) я пока, видимо, где-то посередине. Потому из них не выбираю: с первой немедленно подружилась бы, а от второй не могу оторвать взгляд — такой хочется стать, когда вырастешь.

Кроме героинь меня задевает чутко переданное пребывание в поездке — это краткосрочное выпадение из повседневности, командировочное / каникулярное / отпускное состояние, в котором будто бы проживаешь отдельную жизнь, этакий спин-офф твоей личной реальности. И все в нем не так, как привычно, и отношения с людьми идут трещинками, разворачиваются, будто какой-то трикстер предложил на несколько дней примерить чужие образы и обещал, что за это вам потом ничего не будет. Такой период: когда все, что ты делаешь, понарошку, а все, о чем в паузах между этим задумываешься, бьет беспощадной точностью. Даже если прекрасно знал о его конечности, выходить из него тяжело; иногда это все даже нужно оплакать (заранее угадала, каким будет финальный кадр с Кутеповой).

Наконец, Сочи. Я не была там, но именно таким его себе представляю — как незадействованную декорацию, в которой только не в сезон можно свободно расположиться. Монументальный советский сад (а Кузнецова будто намеренно игнорирует в нем современные постройки), противоположный по миссии, но идентичный по организации городам-заводам. Вместо предприятия, где все работают, — море, возле которого все должны отдыхать.

Во многом Каникулы как раз про грани этого должны, хочется, приходится, жаль что не, ни за что, лучше бы, пока так — про бесчисленное количество маленьких и больших компромиссов, желаний, публичных жестов, которые так тяжело бесконечно, ежедневно, повсюду координировать в нашей реальности, норовящей даже самым личным вещам навязать протокол. И прекрасно, что фильм тихо, без лозунгов и манифестов, подсказывает, как жить и грустить, не теряя лица.

В эфире нерегулярная рубрика рекомендации:

Где учиться?
Аня Краснослободцева, на курсы которой я уже советовала записываться, сочинила новый — про VHS-ностальгию. Кажется, это самая уютная идея, какую только можно было придумать, еще и в зимний сезон. Подробности можно прочитать здесь, подключиться из любой точки мира (все онлайн!) и уже в следующем году обсуждать, за что или вопреки чему мы любили Красотку, Один дома, Самолетом, поездом, автомобилем и как смотрим их сейчас. Дисклеймер для тех, кому меньше 25-ти: Аня опытная преподавательница, так что наверняка не позволит превратить эти встречи в унылые стариковские собрания, где участники садятся в круг и плачут, вспоминая детство. Поэтому даже без лично переживаемой ностальгии там будет, чем заняться: голливудское кино 80-90х очень народное, но очень скудно изученное — отличный шанс в уютном диалоге хотя бы подступиться к этому процессу. Кстати, одну из встреч проведу я, и посвящена она будет, р-а-з-у-м-е-е-т-с-я, эстетике авторского одноголосого киноперевода. Постараюсь на ней ещё и дополнить предложенный список фильмов примерами погрубее: из триллеров, полицейского и гангстерского кино.

Что читать?
Наслаждаясь своим литературным дилетантизмом, в этой области я очень восприимчива к сторонним советам, особенно к тем, что касаются новых книг. Восприимчива, но избирательна: найти того, с кем вы будете более-менее сходиться во вкусах, кто сам обладает талантом к письму и оформляет свои суждения в яркие, но вдумчивые тексты без раздражающих рекламных клише и без задачи обслуживать книжную индустрию — сложно. Не считая круга читающих друзей, я всегда имею в виду мнение Игоря, автора канала Эта книга не изменила мою жизнь. Сейчас там временное затишье, но, хочется верить, недолгое: Игорь все время формулирует для себя какие-то новые задачи, экспериментирует с форматами, принципами отбора книг, так что, видимо, вынашивает сейчас новую концепцию. Подождем. Но пока можно подписаться и почитать старые тексты, как будто их уже издали критическим сборником.

Что слушать?
У меня все еще не складываются отношения с подкастами, но есть один, который я, сама себя удивив, прослушала полностью. Это Два авторских — беседы о литературе, которые ведут между собой писатели Таня Млынчик и Артем Сошников. Хотя ребята постоянно говорят, что им больше нравится обсуждать книги, я их подкаст полюбила не за выпуски о Газданове, Михайлове или Уэльбеке, а прежде всего за возможность проникнуть в повседневность молодых писателей. Я хорошо знаю кинокритическую среду, неплохо — академическую, и с писательской они, конечно, пересекаются (как минимум, на улице Некрасова), но в последней все равно много обаятельного своеобразия. Ребята обсуждали опыт работы с редактором, раж от первой публикации, редфлаги в прозе, сепарацию от наставников. Хотя, на самом деле, о чем бы Таня и Артем ни говорили, с ними интересно просто оттого, что звучат выпуски, как по-настоящему живая беседа — будто сидишь в баре и подслушиваешь разговор за соседним столиком. Да и драматургия отличная: поразительно, как два подчас карикатурно не схожих человека и ладят, и спорят. Спустя тридцать выпусков привыкаешь к ним, как к героям любимого сериала. Учишься различать перемены в настроении, степень заинтересованности в теме, неловкости с приглашённым гостем. Короче, все это чертовски живо и обаятельно — послушайте на пробу хотя бы выпуск.

В последние дни проката успела попасть на Анору — и абсолютно, безапелляционно влюбилась. Сначала изумлялась его откровенности, с середины фильма без остановки хохотала вместе со всем залом, а в последней трети так растрогалась, что трижды заплакала за сорок минут.

Очень редко, но случаются просмотры, которые будто бы делают тебя лучше. С Анорой — так. Она источает такую откровенную доброту, такой силы нежность, таких масштабов принятие, что выходишь из зала с надеждой когда-нибудь научиться смотреть на людей, как Шон Бейкер. Это режиссер, известный в не самых широких кругах фильмами об эмигрантах и секс-работницах, у которых вечно проблемы с деньгами, а в анамнезе есть зависимости и по-настоящему стремные биографические детали. Из них состоит его смешная, карнавальная, пестрая Америка, взгляд на которую каким-то чудом совершенно лишен ожидаемой при таких вводных экзотизации — осуждения, снисхождения, высокомерной жалости и снобизма. Пожалуй, так происходит, потому что Бейкер очень чуток к людям, которых снимает, — действительно разделяет с ними процесс производства и ответственность за созданные образы, дает возможность импровизировать, демонстрировать себя. И еще потому, что Бейкер — этик, а не социолог; мыслит людей индивидуально, а не через принадлежность к какой-либо группе. Кем бы ты ни был, в конечном счете важны лишь твои поступки — мудак ты по отношению к другим или нет (разве что классовые антипатии у него все же прочитываются, но лично мне он от этого только ближе).

Я и раньше любила Бейкера, но до Аноры могла только догадываться, насколько его основанный на личном и профессиональном доверии метод в самом деле работает — точно я об этом знать не могла, поскольку почти не видела бейкеровских актеров за пределами его фильмов. Но наблюдая в Аноре за Юрой Борисовым, Марком Эдельштейном, Алексеем Серебряковым, Дарьей Екмасовой, я увидела, как расцветают на экране родные мне люди, которых я по-настоящему чувствую, и уверилась в том, насколько внимателен Бейкер к их естественной фактуре, харизме, темпераменту, интонации — как чутко и понимающе с ними обходится. Есть подозрение, что нечто похожее могли бы сказать и армянские зрители: тут мне судить сложнее, потому что язык я не знаю, но все реплики Карена Карагуляна хочется соединить в отдельный трек и слушать на повторе. Ну и главная Майки Мэдисон — это блеск. Не зря ее в свое время приметил Тарантино.

Но Юра Борисов — наше всё. Считается, что самая сильная харизма непременно должна быть у антигероя, что отрицательные персонажи всегда привлекательнее. Но Юра для меня силен именно как герой — человек, аккумулирующий черты характера, которыми мне самой хотелось бы обладать, которые я хочу видеть в своих родных и друзьях, в соседях и коллегах, в каждом прохожем. Его молчаливая партия входит в фильм постепенно и очень тонко: первый тридцать минут ждёшь, когда он появится, как вольется в этот шумный ансамбль, опасаешься, кого сыграет — неужели шаблонного лысого гопника? мафиози? И вот, постепенно, на экране кристаллизуется парень с золотым сердцем и сильным характером, в противовес всем нарочито молчаливый — большую часть фильма проживающий где-то на втором плане свою собственную линию во всей этой яркой и броской композиции и вступающий с веским словом, лишь когда голоса остальных затихают.

Я также счастлива была посмотреть Анору как российская зрительница. Чувствовать сложную смесь из гордости за наших прекрасных актёров, которых так приветствовали в Канне, за то, каким был увиден и показан в международном контексте Борисов; радости оттого, что у них получилось влиться в этот многоголосый и многонациональный ансамбль талантливых людей, никак не пренебрегая своей идентичностью; горечи, потому что эти естественные вещи кажутся по нынешним временам почти чудом. И снова радости — поскольку чудо это, выходит, возможно.

Меня оочень долго здесь не было.

Но так и предполагалось — позади три недели совершенно выматывающей работы: проверено больше 200-т студенческих исследований, вычитаны и прокомментированы все тексты нашей дебютной критической лаборатории. Сознаю, насколько это большая привилегия — работать на износ не все время, а краткими в масштабах года периодами, но все равно позволяю себе жаловаться на измотанность. Особенно, эмоциональную: очень тяжело постоянно быть включенной в чужой интеллектуальный процесс, на свой в такие моменты совершенно не остается сил.

Но потихонечку возвращаемся. Первый же свободный вечер, в который я смогла осилить что-то, кроме безотказно действующих в стрессовых ситуациях и наизусть выученных серий Друзей, подарил сразу два хороших фильма (о них потом), а в первые свободные дни спешу обновиться и что-нибудь начать — по традиции прибралась в квартире, вышла из дома не по работе и не по делам, записалась в спортзал. Хотела сразу же и сюда написать что-то осмысленное, но этот план провалился: видимо, нужно время, чтобы перестать думать о чужих текстах вместо своих.

Так что пока прерываю молчание скромным анонсом.

Возможно, вы пропустили, но Фестиваль невидимого кино открыл прием заявок на участие в очередном смотре. Ждут ваши потаенные фильмы до 15 декабря (хотя, кажется, обещали немного продлить дедлайн). Совсем недавно в рабочем режиме общалась с кураторками, Полиной и Катей, — порадовалась, что манифест фестиваля не изменился, но сознательно расширился взгляд на материал: можно прислать не только фильмы, но и концепции инсталляций, видео-арта. Все подробности о заявках здесь.

И еще, не отдаляясь от фестиваля: одним из лучших событий последних недель был поход в новое пространство видеосалона Голый Вуд — ребята совсем недавно открылись после вынужденного переезда с Васьки и теперь работают недалеко от Волковской. Идти к ним туда — особое удовольствие: сквозь какой-то непредсказуемый пейзаж из гаражей и пустырей с воткнутой посередине деревянной церквушкой. В самом салоне теперь есть действительно большой зал, который можно арендовать, но остались и любимые с прошлых времён штуки: разросшаяся коллекция телевизоров (они, кстати, работают и тоже сдаются в аренду), маленькая, очень уютная просмотровая комната, в которой рядками выставлена с любовью собранная и заархивированная Борей коллекция vhs. Там теперь почти каждую неделю что-нибудь проходит, так что следите за обновлениями и сходите — хотя бы просто побыть в этом чудесном месте.