Читаю о том, как в системе ФСИН сначала разрешили, а потом запретили созваниваться с родственниками по видео, и вспоминаю одну историю, которую всё время хочу забыть – но теперь, видимо, не сделаю этого и сегодня.
Какой-то год, некоторый суд. Судят моего подзащитного, за что – не очень-то и важно, а важно, что он в СИЗО. И где-то посреди процесса случается беда – у его матери находят рак. Причем находят поздно, буквально в последний момент, в той стадии, когда счёт оставшегося времени идёт скорее на дни, чем на недели.
Мама в другом далёком регионе. Даже если хотя бы теоретически представить, что моему подзащитному прямо сейчас, секунда в секунду, разрешат с ней попрощаться – пока он доедет (не этапом, а обычным вольным транспортом), он рискует застать в родном селе только свежую могилу. Даже при немедленном освобождении – но для такого фантастического варианта нужно собрать всех в судебном заседании. Значит, опять потеря драгоценного времени.
Итак, нужно устроить видеозвонок, чтобы мой подзащитный успел увидеть маму живой, а она сына – здоровым.
И тут, конечно, начинаются сложности. Действует ли разрешение на телефонные звонки, которое дал суд, на видео? Как объяснить пожилым людям на том конце провода, что нужно сделать, чтобы созвониться с СИЗО через Зонателеком? Все эти вопросы разбиваются, не дожидаясь ответов, об то, что в следственном изоляторе оборудование для видеозвонков хоть и есть, но временно не работает годами. Починить его сейчас по нашему ходатайству – без шансов.
Формально видеосвязь не устроить больше никак. Перехожу к неформальным способам – еду в суд.
– Понимаете, – говорю я вполголоса судье в минутной паузе между чужими судебными заседаниями, – других вариантов нет. Я бы вас не просила, если бы... но счёт идёт на дни. Медицинские документы – да, на фото в WhatsApp. Пока вот только так.
Я чувствую, что у меня нет ничего, кроме истории, которую сию секунду ничем не подтвердить. Но поскольку я стою к судье ближе, чем когда бы то ни было (и чем когда-либо потом), я вижу её глаза. И вижу, что она мне верит.
Не уехал. Значит, можно успеть отдать конвоирам документы на "доставку" моего подзащитного сюда завтра, без всяких судебных заседаний. Инна строчит "конвоирку".
На следующий день я стою у зала суда с открытым WhatsApp'ом, готовая набирать родственников. Но осталось объяснить всё старшему конвоя – судья решила, что от греха подальше адвокату лучше при этой беседе не присутствовать. И вот я стою в ожидании, пока они договорятся о том, что случившийся в этом зале акт милосердия никогда никому не станет известен.
Наконец дверь приоткрывается. Подзащитный в клетке, судья и старший конвоя – на почтительном расстоянии, у окна. Пытаюсь отдать свой телефон доверителю, но старший запрещает – "технику передавать нельзя", и мне придётся побыть штативом.
Конвоиры делают пару шагов назад без всякой команды, то ли от неловкости, то ли из уважения к чужому горю. Судья и старший конвоя начинают негромко говорить в другом углу зала о погоде, и я их понимаю. Я бы тоже не хотела слушать этот последний разговор матери и сына, но мне отсюда деться некуда.
Изо всех сил пытаюсь прислушиваться к разговорам у окна, но слышу и то, о чем говорят в клетке.
– Дороги не чистят, в центре ещё куда ни шло...
– Мама, у меня всё будет хорошо...
– А финны посыпают гранитной крошкой...
– Я скоро приеду, ты меня дождись, пожалуйста...
– Два часа буду до дома добираться...
– Всё, пап, выключай, я не железный, – почти кричит мой подзащитный, потому что плакать ему стыдно.
Оборачиваюсь к конвоирам и судье и киваю: всё закончено, расходимся. Мы-то как раз железные и можем сделать вид, что только что ничего не произошло – в том числе нарушения разных правил и инструкций (это самое страшное).
...
Мой подзащитный освободился из СИЗО через четыре дня после смерти мамы.
Потом я ещё не раз была в процессах у этой судьи. Она так никогда и не спросила у меня, успел ли её бывший подсудимый домой, к матери – не знаю уж, почему.
Читаю о том, как в системе ФСИН сначала разрешили, а потом запретили созваниваться с родственниками по видео, и вспоминаю одну историю, которую всё время хочу забыть – но теперь, видимо, не сделаю этого и сегодня.
Какой-то год, некоторый суд. Судят моего подзащитного, за что – не очень-то и важно, а важно, что он в СИЗО. И где-то посреди процесса случается беда – у его матери находят рак. Причем находят поздно, буквально в последний момент, в той стадии, когда счёт оставшегося времени идёт скорее на дни, чем на недели.
Мама в другом далёком регионе. Даже если хотя бы теоретически представить, что моему подзащитному прямо сейчас, секунда в секунду, разрешат с ней попрощаться – пока он доедет (не этапом, а обычным вольным транспортом), он рискует застать в родном селе только свежую могилу. Даже при немедленном освобождении – но для такого фантастического варианта нужно собрать всех в судебном заседании. Значит, опять потеря драгоценного времени.
Итак, нужно устроить видеозвонок, чтобы мой подзащитный успел увидеть маму живой, а она сына – здоровым.
И тут, конечно, начинаются сложности. Действует ли разрешение на телефонные звонки, которое дал суд, на видео? Как объяснить пожилым людям на том конце провода, что нужно сделать, чтобы созвониться с СИЗО через Зонателеком? Все эти вопросы разбиваются, не дожидаясь ответов, об то, что в следственном изоляторе оборудование для видеозвонков хоть и есть, но временно не работает годами. Починить его сейчас по нашему ходатайству – без шансов.
Формально видеосвязь не устроить больше никак. Перехожу к неформальным способам – еду в суд.
– Понимаете, – говорю я вполголоса судье в минутной паузе между чужими судебными заседаниями, – других вариантов нет. Я бы вас не просила, если бы... но счёт идёт на дни. Медицинские документы – да, на фото в WhatsApp. Пока вот только так.
Я чувствую, что у меня нет ничего, кроме истории, которую сию секунду ничем не подтвердить. Но поскольку я стою к судье ближе, чем когда бы то ни было (и чем когда-либо потом), я вижу её глаза. И вижу, что она мне верит.
Не уехал. Значит, можно успеть отдать конвоирам документы на "доставку" моего подзащитного сюда завтра, без всяких судебных заседаний. Инна строчит "конвоирку".
На следующий день я стою у зала суда с открытым WhatsApp'ом, готовая набирать родственников. Но осталось объяснить всё старшему конвоя – судья решила, что от греха подальше адвокату лучше при этой беседе не присутствовать. И вот я стою в ожидании, пока они договорятся о том, что случившийся в этом зале акт милосердия никогда никому не станет известен.
Наконец дверь приоткрывается. Подзащитный в клетке, судья и старший конвоя – на почтительном расстоянии, у окна. Пытаюсь отдать свой телефон доверителю, но старший запрещает – "технику передавать нельзя", и мне придётся побыть штативом.
Конвоиры делают пару шагов назад без всякой команды, то ли от неловкости, то ли из уважения к чужому горю. Судья и старший конвоя начинают негромко говорить в другом углу зала о погоде, и я их понимаю. Я бы тоже не хотела слушать этот последний разговор матери и сына, но мне отсюда деться некуда.
Изо всех сил пытаюсь прислушиваться к разговорам у окна, но слышу и то, о чем говорят в клетке.
– Дороги не чистят, в центре ещё куда ни шло...
– Мама, у меня всё будет хорошо...
– А финны посыпают гранитной крошкой...
– Я скоро приеду, ты меня дождись, пожалуйста...
– Два часа буду до дома добираться...
– Всё, пап, выключай, я не железный, – почти кричит мой подзащитный, потому что плакать ему стыдно.
Оборачиваюсь к конвоирам и судье и киваю: всё закончено, расходимся. Мы-то как раз железные и можем сделать вид, что только что ничего не произошло – в том числе нарушения разных правил и инструкций (это самое страшное).
...
Мой подзащитный освободился из СИЗО через четыре дня после смерти мамы.
Потом я ещё не раз была в процессах у этой судьи. Она так никогда и не спросила у меня, успел ли её бывший подсудимый домой, к матери – не знаю уж, почему.
А видеозвонки в СИЗО так и не починили.
BY Objection, your honor!
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Markets continued to grapple with the economic and corporate earnings implications relating to the Russia-Ukraine conflict. “We have a ton of uncertainty right now,” said Stephanie Link, chief investment strategist and portfolio manager at Hightower Advisors. “We’re dealing with a war, we’re dealing with inflation. We don’t know what it means to earnings.” Friday’s performance was part of a larger shift. For the week, the Dow, S&P 500 and Nasdaq fell 2%, 2.9%, and 3.5%, respectively. "There are several million Russians who can lift their head up from propaganda and try to look for other sources, and I'd say that most look for it on Telegram," he said. Continuing its crackdown against entities allegedly involved in a front-running scam using messaging app Telegram, Sebi on Thursday carried out search and seizure operations at the premises of eight entities in multiple locations across the country. At this point, however, Durov had already been working on Telegram with his brother, and further planned a mobile-first social network with an explicit focus on anti-censorship. Later in April, he told TechCrunch that he had left Russia and had “no plans to go back,” saying that the nation was currently “incompatible with internet business at the moment.” He added later that he was looking for a country that matched his libertarian ideals to base his next startup.
from de
