Все ближе ночь. Закат на зданьях чертит грядущие развалины. Проемы и окна углубляет. Как водой, тенями точит камни. Близость смерти ста облаков блистательному сонму пророчит. Точно пыли тонкий слой – на крышах светлые следы провидца, прочь от чужого будущего к дому идущего, глотая голос свой, в лучах которого кровь жирная струится по латам золотым. Наружу голубые, сырые внутренности. С плеч скатились головы большие. В глубоких ртах умолкла речь.
Зимою замерзают лужи от зерен ледяных, по образцу которых на асфальте коченеют. Так и душе и плоти нужен проникший плоть и платье и к лицу приникший свет, которому роднее, чем им самим, их будущее. Знаки небывшей жизни выступят наружу, как ложь сквозь строчки ветхого листа, в потерю превратится пустота, чужой песок – в Итаку.
То время, когда некуда идти, и есть Итака. Если это вечер, то, значит, вечер есть конец пути. И рубище, скрывающее плечи пришедшего, правдивей, чем о будущем и прошлом речи, не сказанные им. Никем не сказанные. Дождь для похорон на улицах готовит ниши, уже заросшие травой. И в длинных лужах видит он: случайной жертвой неба нищий висит вниз головой. Он ростом с облако, размером с потерянную веру в то, что придет домой.
Мох, клевер, подорожник сквозь кости проросли убитых, и отраженье вложено, как в ножны, в асфальт и ржавчиной покрыто.
В оконной раме тает белый лед грядущего. Пустеет тротуар. И скоро бледнолицый пар из синего стекла взойдет, из комнатной волны летейских вод.
Взгляд возвращается к привычным границам. В ржавых прутьях паутина. Балконные перила в голубином помете. Дикий виноград свисает со стены кирпичной, обвив похожий на себя шпагат.
Но мне ли, нищему и у чужих дверей сидящему, сказать: я Одиссей и я вернулся. Мне ли сказать: я узнан. Песни пели плачевные, и нынче льются слезы по моему лицу. Я позван облечь все то, что было прежде, блестящей ледяной одеждой.
И сумерки из окон выдвигают тяжелый, светлый отраженья ящик и бледное лицо перебирают, как связку писем, в пустоте лежащих, написанных рукою незнакомой. Ты на Итаке, но еще не дома.
Душа идет домой путями плоти, одетой в белые лохмотья, чтобы, придя к небытию, сказать: я узнаю и узнана. Оконная вода, пар заоконных отражений твердеют не в сияньи льда, из тайной мысли ставшего явленьем, а в издавна соседствовавшей раме, обнявшей жизнь смертельными брегами, на чьем песке только мои следы, неровные и полные воды.
Одежда ветхая прочнее прежней жизни. Разъятого былого очертанья сшивает ночь, как мертвая вода. Чужая смерть – зерно твоей отчизны, растущей из могильных изваяний, из облаков, застывших навсегда.
Все ближе ночь. Закат на зданьях чертит грядущие развалины. Проемы и окна углубляет. Как водой, тенями точит камни. Близость смерти ста облаков блистательному сонму пророчит. Точно пыли тонкий слой – на крышах светлые следы провидца, прочь от чужого будущего к дому идущего, глотая голос свой, в лучах которого кровь жирная струится по латам золотым. Наружу голубые, сырые внутренности. С плеч скатились головы большие. В глубоких ртах умолкла речь.
Зимою замерзают лужи от зерен ледяных, по образцу которых на асфальте коченеют. Так и душе и плоти нужен проникший плоть и платье и к лицу приникший свет, которому роднее, чем им самим, их будущее. Знаки небывшей жизни выступят наружу, как ложь сквозь строчки ветхого листа, в потерю превратится пустота, чужой песок – в Итаку.
То время, когда некуда идти, и есть Итака. Если это вечер, то, значит, вечер есть конец пути. И рубище, скрывающее плечи пришедшего, правдивей, чем о будущем и прошлом речи, не сказанные им. Никем не сказанные. Дождь для похорон на улицах готовит ниши, уже заросшие травой. И в длинных лужах видит он: случайной жертвой неба нищий висит вниз головой. Он ростом с облако, размером с потерянную веру в то, что придет домой.
Мох, клевер, подорожник сквозь кости проросли убитых, и отраженье вложено, как в ножны, в асфальт и ржавчиной покрыто.
В оконной раме тает белый лед грядущего. Пустеет тротуар. И скоро бледнолицый пар из синего стекла взойдет, из комнатной волны летейских вод.
Взгляд возвращается к привычным границам. В ржавых прутьях паутина. Балконные перила в голубином помете. Дикий виноград свисает со стены кирпичной, обвив похожий на себя шпагат.
Но мне ли, нищему и у чужих дверей сидящему, сказать: я Одиссей и я вернулся. Мне ли сказать: я узнан. Песни пели плачевные, и нынче льются слезы по моему лицу. Я позван облечь все то, что было прежде, блестящей ледяной одеждой.
И сумерки из окон выдвигают тяжелый, светлый отраженья ящик и бледное лицо перебирают, как связку писем, в пустоте лежащих, написанных рукою незнакомой. Ты на Итаке, но еще не дома.
Душа идет домой путями плоти, одетой в белые лохмотья, чтобы, придя к небытию, сказать: я узнаю и узнана. Оконная вода, пар заоконных отражений твердеют не в сияньи льда, из тайной мысли ставшего явленьем, а в издавна соседствовавшей раме, обнявшей жизнь смертельными брегами, на чьем песке только мои следы, неровные и полные воды.
Одежда ветхая прочнее прежней жизни. Разъятого былого очертанья сшивает ночь, как мертвая вода. Чужая смерть – зерно твоей отчизны, растущей из могильных изваяний, из облаков, застывших навсегда.
Григорий Дашевский
11 лет
BY От А к Б
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Such instructions could actually endanger people — citizens receive air strike warnings via smartphone alerts. On Telegram’s website, it says that Pavel Durov “supports Telegram financially and ideologically while Nikolai (Duvov)’s input is technological.” Currently, the Telegram team is based in Dubai, having moved around from Berlin, London and Singapore after departing Russia. Meanwhile, the company which owns Telegram is registered in the British Virgin Islands. He said that since his platform does not have the capacity to check all channels, it may restrict some in Russia and Ukraine "for the duration of the conflict," but then reversed course hours later after many users complained that Telegram was an important source of information. Telegram was founded in 2013 by two Russian brothers, Nikolai and Pavel Durov. What distinguishes the app from competitors is its use of what's known as channels: Public or private feeds of photos and videos that can be set up by one person or an organization. The channels have become popular with on-the-ground journalists, aid workers and Ukrainian President Volodymyr Zelenskyy, who broadcasts on a Telegram channel. The channels can be followed by an unlimited number of people. Unlike Facebook, Twitter and other popular social networks, there is no advertising on Telegram and the flow of information is not driven by an algorithm.
from de
