Мой «Щоденник війни» был для мня сакральным, и меня мотало из ощущения «это важнейший текст эпохи» до «это мои сумбурные заметки». Добрые читатели предлагали помочь издать его книгой, но такая книга казалась мне такой же незаконченной и нескончаемой, как вся эта война. Я искала «стороннего глаза», не вовлеченного, не питающего ко мне ни жалости, ни симпатии, — и получила отвтет.
Ответ незнакомого мне издателя был деликатным и бережным, но указывал на то, что в книге перемешаны жанры и что она пытается объять необъятное. Мой собеседник предполагал, что наиболее значимой для читателя мог бы быть не мой дневник (коих издано уже порядочно), а научпоп часть книги, которую можно было бы развить и сделать что-то полезное для людей — вот такую книгу можно было бы и издать. Я пожала плечами и пошла к лавке, чтобы сделать еще один подход на жим с гантелями. Честно говоря, ничего нового: до этого я уже отправляла свой текст еще нескольким непредвзятым, по моему мнению, издателям, которые однозначно сказали про неё «нет».
Но почему-то, когда я продолжала думать об этом ответе, во мне поднимался гнев. В этот-то момент передо мной встал выбор: прислушаться к своим чувствам — или прислушаться к, условно назовем его так, авторитету. Не уверенная в своей адекватности (и убежденная в своей предвзятости), я выбрала второй вариант: решила подумать над «полезным научпопом про войну». Тогда ещё я не знала, что для меня эта начавшаяся весной работа станет «началом конца»: концом моих отношений с моими военными текстами и началом тягучего творческого кризиса, в котором я потеряю надежду быть писательницей.
Что было дальше и какой вывод я сделала спустя время — рассказываю в полной версии письма на Patreon для подписчиков от 5$. А для подписиков от 25$ уже открываю чат для обсуждения всех вопросов, связанных с творческим процессом: от кризисов и блоков до рутин и источников.
Мой «Щоденник війни» был для мня сакральным, и меня мотало из ощущения «это важнейший текст эпохи» до «это мои сумбурные заметки». Добрые читатели предлагали помочь издать его книгой, но такая книга казалась мне такой же незаконченной и нескончаемой, как вся эта война. Я искала «стороннего глаза», не вовлеченного, не питающего ко мне ни жалости, ни симпатии, — и получила отвтет.
Ответ незнакомого мне издателя был деликатным и бережным, но указывал на то, что в книге перемешаны жанры и что она пытается объять необъятное. Мой собеседник предполагал, что наиболее значимой для читателя мог бы быть не мой дневник (коих издано уже порядочно), а научпоп часть книги, которую можно было бы развить и сделать что-то полезное для людей — вот такую книгу можно было бы и издать. Я пожала плечами и пошла к лавке, чтобы сделать еще один подход на жим с гантелями. Честно говоря, ничего нового: до этого я уже отправляла свой текст еще нескольким непредвзятым, по моему мнению, издателям, которые однозначно сказали про неё «нет».
Но почему-то, когда я продолжала думать об этом ответе, во мне поднимался гнев. В этот-то момент передо мной встал выбор: прислушаться к своим чувствам — или прислушаться к, условно назовем его так, авторитету. Не уверенная в своей адекватности (и убежденная в своей предвзятости), я выбрала второй вариант: решила подумать над «полезным научпопом про войну». Тогда ещё я не знала, что для меня эта начавшаяся весной работа станет «началом конца»: концом моих отношений с моими военными текстами и началом тягучего творческого кризиса, в котором я потеряю надежду быть писательницей.
Что было дальше и какой вывод я сделала спустя время — рассказываю в полной версии письма на Patreon для подписчиков от 5$. А для подписиков от 25$ уже открываю чат для обсуждения всех вопросов, связанных с творческим процессом: от кризисов и блоков до рутин и источников.
On February 27th, Durov posted that Channels were becoming a source of unverified information and that the company lacks the ability to check on their veracity. He urged users to be mistrustful of the things shared on Channels, and initially threatened to block the feature in the countries involved for the length of the war, saying that he didn’t want Telegram to be used to aggravate conflict or incite ethnic hatred. He did, however, walk back this plan when it became clear that they had also become a vital communications tool for Ukrainian officials and citizens to help coordinate their resistance and evacuations. The company maintains that it cannot act against individual or group chats, which are “private amongst their participants,” but it will respond to requests in relation to sticker sets, channels and bots which are publicly available. During the invasion of Ukraine, Pavel Durov has wrestled with this issue a lot more prominently than he has before. Channels like Donbass Insider and Bellum Acta, as reported by Foreign Policy, started pumping out pro-Russian propaganda as the invasion began. So much so that the Ukrainian National Security and Defense Council issued a statement labeling which accounts are Russian-backed. Ukrainian officials, in potential violation of the Geneva Convention, have shared imagery of dead and captured Russian soldiers on the platform. "Markets were cheering this economic recovery and return to strong economic growth, but the cheers will turn to tears if the inflation outbreak pushes businesses and consumers to the brink of recession," he added. You may recall that, back when Facebook started changing WhatsApp’s terms of service, a number of news outlets reported on, and even recommended, switching to Telegram. Pavel Durov even said that users should delete WhatsApp “unless you are cool with all of your photos and messages becoming public one day.” But Telegram can’t be described as a more-secure version of WhatsApp. For Oleksandra Tsekhanovska, head of the Hybrid Warfare Analytical Group at the Kyiv-based Ukraine Crisis Media Center, the effects are both near- and far-reaching.
from de