Все поклонники поп-музыки наверняка в курсе, кроме меня - ну да ладно: оказывается, милейшая Дуа Липа регулярно берет интервью у писателей. Последняя на данный момент ее гостья - Ольга Токарчук. А до этого были Оушен Вуонг (ах) и Джордж Сондерс.

Нашел практически идеальную книжку для чтения на два вечера (хотя можно и за один справиться при желании) и обсуждения за бокалом вина (ну, или что вы предпочитаете). «Цветы смерти» Ли Тонгона нельзя назвать полноценным триллером или даже романом – это скорее сценарий для триллера, настолько здесь схематично описаны персонажи. В то же время, сама завязка столь многообещающа, и молодой автор (ему 25) так симпатично играет переживаниями читателя, что бросить книжку правда сложно, пусть в ней многое и хромает на обе ноги.

Сюжет строится вокруг задержанного убийцы: сперва есть данные, что он убил всего несколько человек, а затем вскрывается правда похуже – оказывается, его жертв больше двух сотен. Но убивал он не просто так, а ради науки – паренек говорит, что благодаря всем своим зверствам открыл уникальный метод лечения вообще всех болезней на свете (и нет, это не отрубание головы). И в качестве подтверждения приводит пару пациентов, которых он излечил.

Таким образом, в обществе разворачивается дискуссия – что делать-то с этим талантливым маньяком? Парень требует, чтобы его оправдали, и тогда он поделится своими медицинскими чудесами. Половина общества его поддерживает, как и поддерживает его адвокат, у которого есть тяжелобольная дочь. Другая же половина общества (и родственники, собственно, убитых) требует смертной казни. Их выразителем мнений становится прокурор, чьих родителей в детстве убил какой-то маньяк.

В общем, завязка триггерная, прямо как из учебников по сценарному мастерству, два противоборствующих героя с объяснимой и понятной читателям мотивацией тоже есть. Это, к сожалению, все, что исправно работает в романе, но в качестве развлечения на выходные – очень и очень симпатичная книга. И сможете потом поспорить с друзьями о слезинке ребенка и счастье всего мира. Кстати, в финале писатель изящно разрешает поставленную им самим моральную дилемму, и за это ему тоже можно поставить лайк))

#книги

Посмотрел интервью с Самантой Швеблин, которое она дала совсем недавно, навещая Аргентину. Разговор очень симпатичный, и если вы понимаете по-испански, советую его послушать. А если нет, то вот пара моментов, которые понравились лично мне.

Швеблин, которая уже довольно давно живет в Германии, говорит, что сейчас ей особенно сложно писать, то есть подбирать слова. Она говорит, что на испанском в Берлине в основном общается с чилийцами, колумбийцами (и, собственно, испанцами), а в аргентинское комьюнити вхожа не особо. Поэтому она теряет свой «аргентинский диалект», а никакого другого полноценного диалекта у нее нет, да и, собственно, она именно аргентинская писательница. А как быть аргентинской писательницей, если твой язык уже не совсем аргентинский? Поэтому, чтобы писать, ей приходится концентрироваться на выборе слов гораздо сильнее, чем раньше – потому что ни в каком слове она не уверена до конца.

(Я, кстати, очень понимаю это ее чувство, хоть я по-русски говорю куда больше, чем она на своем родном языке. И все же сомневаться в выборе слов в момент письма мне сейчас приходится чаще, чем раньше).

Она рассказывает, что вообще всегда была очень застенчивым человеком, пряталась (и порой прячется) за книжками в людных местах, и предпочитает писать, а не говорить. Даже так: она пишет, чтобы поменьше говорить. Поэтому Швеблин не любит давать интервью. «Ну, знаете, все эти вопросы – расскажите о “Дистанции спасения”… боже, да я же целую книжку об этом написала, можно просто ее прочитать».

Сама она, кстати, предпочитает не открывать свои уже изданные книги. Закончить любой текст вообще сложно, потому что сегодня тебе все в нем нравится, завтра реальность смещается, ты меняешься, и вот уже подобранные слова совсем не кажутся идеальными. Хочется что-то поправить, и когда ты понимаешь, что поправить ничего нельзя – ведь книга издана! – ты испытываешь колоссальный дискомфорт. Поэтому Швеблин может перечитывать лишь какие-то отдельные сцены и то по делу.

(Понимаем и сочувствуем, Саманта).

Отдельно меня тронуло, как она говорит о литературе. Литература, по ее мнению, это не сами книги, а то, что происходит между книгой и читателем в момент, когда он эту книгу открывает. Поэтому один и тот же текст для каждого человека – разный, и он будет разным еще и в разные моменты жизни читателя. И эта изменчивость литературы особенно ценна для Швеблин. Сама она, к слову, читает довольно много, параллельно несколько книг. Что-то бросает по ходу без зазрения совести, к чему-то потом возвращается, и думает – ну как я могла бросить такую классную книгу, а!!

В общем, милейшая дама.

Иногда просто хочется быть таким же довольным как летающая свинка на обложке российского ромфанта.

Пока я продолжаю проходить свой персональный квест сдохни или умри хочу горячо порекомендовать совсем свежий аргентинский сериал «Лучший инфаркт в моей жизни» (El mejor infarto de mi vida). На испанском его можно посмотреть здесь, а на не испанском он совершенно точно должен появиться совсем скоро, потому что снят для Disney+, а такие проекты обычно переводят и на английский, и на русский. (Поэтому записывайте название).

Главный герой – гострайтер, у которого проблем – полная корзиночка. На работе надо написать книгу для какого-то бандюгана-испанца за три недели, жена требует развод, ну а в довершение всего во время поездки в Монтевидео он ловит инфаркт.

(У меня самого чуть инфаркт не случился, когда я представил, сколько будет стоить лечение без страховки в Монтевидео, ей Богу).

Однако все эти проблемы в итоге разрешаются для героя не самым трагичным образом (простите за спойлер). И, конечно, можно обвинить сериал в переборе с сахарным сиропом, но, честно говоря, снят он так обаятельно, а вокруг сейчас так не хватает ну хоть чего-то (искренне) жизнеутверждающего, что как по мне – все это в самый раз.

#кино

Да, и все забывал сказать очевидное: Георги Господинов в своем «Времеубежище» таки все предвидел – за последний месяц мы буквально переехали жить в его книжку (а хотелось бы жить в какой-то книжке поприятнее, конечно, что-то в стиле кози-детективов, пожалуйста!).

Не зря, в общем, дали человеку Букер в 2023-м.

Прошлое оживало повсюду, наливаясь кровью и набирая силу. Нужен был радикальный шаг, неожиданный и упреждающий, чтобы остановить центробежное развитие. Время любви закончилось, наступало время ненависти. Если бы ненависть была валовым внутренним продуктом, рост благосостояния в некоторых странах скоро взлетел бы до небес. Мне кажется, трое мужчин в синих костюмах собрались тем вечером, чтобы обсудить, как замедлить процесс, растянуть его еще хотя бы ненадолго, выиграть время. Говоря об Альцгеймере, амнезии и потере памяти, мы, как правило, упускаем кое-что очень важное. Больные не просто забывают о том, что было, они совершенно не способны строить планы даже на ближайшее будущее. По сути, первое, что исчезает при потере памяти, это представление о будущем.

Задача заключалась в следующем, выиграть хоть немного времени при остром дефиците будущего. Самый простой ответ: вернуться немного назад. Если и существует что-то незыблемое и надежное, то это прошлое. Полвека назад — это надежнее, чем полвека вперед. Возвращаясь назад на два, три, пять десятилетий, ты столько же выигрываешь наперед. Да, это уже прожитое, бэушное будущее, но тем не менее будущее. Оно все-таки лучше, чем грядущее ничто. Раз Европа будущего уже невозможна, нужно выбрать Европу прошлого. Это же так просто: если нет будущего, голосуешь за прошлое.

Фильм бразильца Уолтера Саллеса «Я все еще здесь», который только что взял Оскар, удивительно старомоден – но в хорошем смысле. Во времена, когда диктатуры прошлого все чаще вызывают у людей все более теплые чувства (в родной для режиссера Бразилии дела обстоят примерно так же), сочувственный и пронзительный фильм о том, как военная хунта в самом начале 1970-х годов уничтожает спокойную жизнь одной семьи в Рио-де-Жанейро, совсем скоро может показаться анахронизмом.

Рубенс Пайва – типичный для Латинской Америки интеллектуал: инженер, член левой партии (и снова – ах, как уже не модно), который старается по мере сил противостоять установившейся в стране диктатуре. У него большой дом рядом с пляжем, красавица-жена, Юнис, дочери, сын, обожающий футбол. Собственно, первая треть фильма рассказывает о том, из чего состояла эта обыденная человеческая жизнь: встречи с друзьями, прогулки с детьми – все эти прекрасные мелочи. Где-то на фоне маячит тревожная новостная сводка, но мир семьи кажется таким нормальным (и потому надежным), что убеждает даже все предвидящего зрителя – нет, с этими людьми плохого ничего не может случиться.

Потом, конечно, плохое все же происходит. В дом Пайвы приходит военная полиция, сперва в тайное отделение забирают Рубенса, затем – его жену и дочь. Бразильская хунта, к слову, была помягче аргентинской, и в итоге жену с дочерью все же отпускают, а вот сам Пайва как будто бы исчезает без следа. Юнис, прежде чем заняться поисками справедливости, будет восстанавливать саму ткань семейной жизни без мужа: катастрофа катастрофой, но дом, быт, дети – если закрыть на это глаза, то все превратится в дым, и государство тогда окончательно победит.

В фильме практически нет сюжетной динамики (совсем как в жизни), как нет и привычных для таких историй мелодраматических сцен: интонация, с которой режиссер ведет повествование, сдержанная, под стать образу главной героини. И тем большее впечатление производят некоторые эпизоды: сцена, когда одна из дочек осматривает еще недавно их, а теперь уже проданный и пустой дом в Рио-де-Жанйеро, впечатывается в память.

«Я все еще здесь» – фильм о том, как хрупка человеческая жизнь, и какое это вообще-то счастье и исключение – иметь возможность прожить эту жизнь нормально.

#кино

Что же касается главного фаворита Оскара, то просто скажу, что у того же Шона Бейкера есть умный, тонкий и такой щемящий фильм «Проект “Флорида”», который в свое время произвел на меня огромное впечатление. Он о том, как мать-одиночка не может справиться с жизнью, а ее дочь, тем не менее, живет свое лучшее детство, и не знает, что ее ждет впереди.

Вот лучше бы я просто пересмотрел этот фильм, и все.

- Как-как называется операция, которую вам делали на левый глаз в России? – спрашивает доктор Франконе, поворачиваясь ко мне.

Я на разные лады называю ее, попутно объясняя, в чем та самая операция двадцатилетней давности заключалась. Перевод медицинских терминов – отдельная штука.

- Ах, это… – доктор включает свой планшет и ищет что-то в интернете, потом, это что-то найдя, поворачивает экран ко мне. – Вам это делали?

Я киваю.

- Понятно, понятно, – он, видно, в раздумьях. – Ну, как минимум, хорошо, что вы предупредили. Это, конечно, несколько усложняет нашу с вами сегодняшнюю операцию, но ладно. Вообще, склеропластику делают только в России и на Кубе. И больше, по сути, нигде, потому что эта штука не работает.

Я вспоминаю, как в 14 лет папа вел меня по темному сводчатому коридору больницы в туалет – как раз после наркоза для той самой операции. Желто-красная плитка на полу, по стенам стоят каталки со спящими детьми.

- Анализы вы ведь принесли, верно? – спрашивает доктор Франконе.

***
Все это происходило в начале февраля, но я хорошо помню этот момент: Сережа начинает передавать бумаги врачу, что-то у него спрашивает, а я сижу и думаю – вот просто интересно, есть ли хоть кто-нибудь конкретно сейчас, в эту секунду, столь же несчастный, как я?

Весь этот перформанс был внезапным и незапланированным (потому что я очень удачливый человек). Как я рассказывал, в прошлом году мне дважды оперировали правый глаз после полной отслойки сетчатки, и как только этот этап приключений закончился, под угрозой тут же оказался уже глаз левый – из-за схожих процессов. (Ведь передышки не для меня). Но все же я был поспокойнее: во-первых, опыт прохождения полосы препятствий уже имелся, во-вторых, меня наблюдали целых два врача: один тот, что меня оперировал, другой – тот, что по страховке (а значит, мы могли избежать еще одного счета на 10 000 долларов!). В-третьих, я решил верить в лучшее (без комментариев).

Расчет врачей был на то, что лазерная пайка левого глаза поможет удержать сетчатку на месте, и мое отслоившееся стекловидное тело (это те самые мошки и паутинки перед глазами) все же не оторвет все к чертовой матери, как было в истории с правым глазом, и не придется делать никаких операций. С августа по февраль это работало. На самом деле, февраль должен был стать последним месяцем пристального наблюдения за моей дорогой сетчаткой – оба врача сказали, что с марта планируют меня видеть раз в полгода, а не каждый месяц (какое облегчение).

Но как раз в первую среду февраля я заметил какие-то странные баги в зрении, в четверг днем мне сказали, что в любую секунду может начаться отслойка сетчатки, и поэтому надо делать операцию так быстро, как только это возможно. Сложностей здесь было ровно три: первая заключалась в том, что для операции нужно собрать анализы крови, а сделать их за день почти невозможно. Во-вторых, такие операции, как нужно было сделать мне, не делают по выходным, а значит, либо чудом мы что-то придумаем ради операции в пятницу, либо ждите понедельника. В-третьих, хирург-офтальмолог из госпиталя, где работает моя страховка, был в отпуске (вспомним про мою большую удачу) – и хоть с ним связались, и он был готов оперировать прямо утром в понедельник, но все же это означало ждать еще 3 дня. А это ужасно много, и в случае, если бы отслойка сетчатки началась, мне потребовалось бы делать даже не одну операцию, а две (как в случае с правым глазом), и результат такого лечения, к сожалению, по своей сути не может быть идеальным – то есть зрение неизбежно пострадает.

Доктор Франконе, который уже меня оперировал дважды, сказал, что он может прооперировать меня в пятницу, но это, как вы уже знаете, означает очередной счет в те самые 10 000 долларов.

В размышлениях о природе своего неимоверного везения и том, что же лучше – рискнуть, и ждать понедельника, или все же заплатить эти самые 10 000 долларов (к уже заплаченным 20 000), – я провел всю ночь на пятницу. Без особого удовольствия, как можно догадаться.

В итоге мы все все-таки решили, что деньги деньгами, но зрение-то не заработать.

***
- И не забудьте добавить мне побольше седативки, – говорю я анестезиологу в предбаннике операционной, – не хотелось бы, чтобы у меня случилась паническая атака.

- Да, конечно, обязательно добавим! – отвечает мне девушка. – У вас в карточке все так и написано: склонность к депрессии, повышенная тревожность и панические атаки!

- Какое хорошее описание, – говорю я, вытаскивая руку из-под одеяла, чтобы мне вставили иглу, – это же буквально я и есть.

Пока мне настраивают подачу седативного средства, появляется новая медсестра.

- Ой, так это снова вы! – улыбаясь через маску, говорит мне она. – Уже в третий раз! Здравствуйте! Как ваши дела? Все хорошо?

Мои дела просто лучше всех, думаю я, так, что даже врагу не пожелаешь.

- Не могу сказать, что я очень рад снова здесь оказаться, – отвечаю я.

Кажется, девушка даже расстроилась. Но я прощаю себе эту пассивную агрессию и закрываю глаза.

***
Операцию мы начали в 4, а закончили к 7. Она была тяжелее предыдущих – я то и дело слишком сильно приходил в себя, видел, как под ярким белым светом копошатся пинцетами в левом глазе, вытаскивают отслоившееся стекловидное тело. Мне вводили дополнительное седативное средство, дополнительное обезболивающее, становилось легче. Послеоперационный вечер тоже был тяжелее, чем в двух предыдущих случаях: как только мы вернулись домой, и я лег в кровать, глаз, а затем и вся голова начали болеть чудовищно, без преувеличения. Кажется, так больно мне не было никогда – от боли меня буквально рвало. Нам пришлось снова собираться и ехать в госпиталь, в ночи, так как эти симптомы могли означать, что что-то пошло не так. Но, к счастью, в 12 ночи мне сказали, что с глазом все в порядке, дали сильное болеутоляющее, после которого дома я все же смог худо-бедно уснуть.

***
- Я старался сделать операцию так, чтобы мы с вами на этом уже закончили, Серджей, – сказал доктор Франконе, снимая мне швы через месяц после операции, то есть на прошлой неделе.

- Очень хотелось бы, конечно, – сказал я.

- Вы можете радоваться, операция прошла просто прекрасно, – продолжил доктор.

Ну, вот когда мы с вами не увидимся когда-то обещанные мне полгода, и никаких катастроф из-за этого не случится, вот тогда я порадуюсь, думаю я. Но здесь говорить врачу такое нельзя.

- Вы такой хороший доктор, – говорю я вместо этого.

- Нет, это вы такой хороший пациент, – отвечает он.

Такое мы уже слышали, помню, в кабинете психолога.

- А еще у вас такие классные ботинки! – вдруг врывается в разговор Сережа. – И галстук! Галстук мне ваш очень нравится!

Доктор улыбается.

Что правда, то правда, с комплиментами здесь переборщить нельзя.

Реймонд Карвер – такой классик американской короткой прозы, которого по биографии можно в чем-то даже принять за классика нашего отечественного: отец – рабочий, ставший алкоголиком, мать – официантка. Он родился в 1938-м, много и тяжело работал, много и не менее тяжело пил, был дважды женат, с первой женой (как минимум) обращался, судя по всему, не то чтобы очень хорошо, а она обустраивала его быт. Он умер в 50, то есть в 1988-м, оставив о себе память, как о мастере короткой прозы – его сравнивали и с Сэлинджером, и с Хемингуэем, и, конечно, где-то рядом с его именем часто появлялось имя Чехова, ведь если вы пишите короткую прозу, то как вас не сравнить с Чеховым. При издании в России, кстати, это один из самых частых приемов: написать на сборнике примерно любых рассказов, что они столь же замечательны, как рассказы Антона Павловича.

Я не большой поклонник сборников рассказов, как и не большой любитель читать, что называется, мужскую прозу, особенно 1960-1970-х годов – ну, просто потому, что мне сложно себя соотносить с ее героями, идеями, ценностями. Не слишком старо, чтобы совсем отстраниться от героев, и не слишком ново – по понятным причинам. В целом, от таких текстов я обычно получаю не слишком много свежего литературного опыта.

Карвера я взялся читать только из-за названия, вернее, из-за двух странных, но привлекательных названий его сборников: «Да помолчи уже, наконец» и «О чем мы говорим, когда говорим о любви» (Азбука). И, надо сказать, это было удивительно как хорошо. Не буду сравнивать Карвера с Чеховым (кстати, его рассказы на японский переводил Мураками), но скажу, что его авторский стиль, интонация, повествовательная манера быстро запечатлеваются в памяти.

Карвер пишет о простых, непримечательных людях, мужчинах средних лет, об их повседневной жизни, которую, думаю, мы все можем легко себе представить, потому что либо сами живем эту жизнь, либо наблюдаем за теми, кто ее живет. Вот герой приезжает с девушкой в загородный дом ее детства, они думали перебраться туда, подальше от суеты, но он уже и сам не знает, так ли оно надо, а если не надо, то где и как он вообще хочет жить? Или у другого героя дети завели собаку, и она осточертела ему своим лаем, беспорядком, и он решает ее отвезти подальше от дома и бросить, и он так и делает, но потом мучается – как же он мог так поступить? И раньше-то он был жалким, а теперь уж совсем никчемный человек.

В сборнике почти нет рассказов от лица героини, но вот один из лучших текстов как раз сосредоточен на ней, а не на нем. Карвер описывает обычный будничный вечер пары, они о чем-то незначительно болтают, он засыпает, а она все никак не может. Ворочается, хочет разбудить его, но он уже видит третий сон. Она встает, бродит в темноте, и когда наступает рассвет, то – это очень странный эффект, которого добивается Карвер – вы как бы видите всю спальню глазами не героини, а кого-то третьего, зрителя из зала. Вы смотрите на эту пару посреди огромного мира, уже стало почти совсем светло, и слышите, как героиня говорит: Господи, ты же поможешь нам, Господи?

Пожалуй, если между прозой Карвера и прозой Чехова есть что-то общее, то оно именно в этом и заключается: как и у Чехова, действие в текстах Карвера происходит как бы посреди космоса, все подвешено на невидимых нитях посреди нигде и никогда. И хотя персонажи, как и люди, стараются убедительно делать вид, будто они живут не посреди безвременья, то и дело уголок ковра загибается, и оттуда задувает на сцену тот самый космический ветер, и обнажает странность, абсурдность, нелепость всего происходящего. Наверное, единственное, что есть в этой эфемерной реальности крепкого и надежного, так это детство. Примерно через рассказ персонажи пытаются как-то пробраться к своему детству, в самые трудные моменты они вспоминают, как удили рыбу, как было хорошо в родительском доме, пусть там и были скандалы, как было весело играть с собакой во дворе. Только детство, кажется, помогает им придать какой-то вес себе и их собственной жизни, чтобы не превратиться в пар, дым, и не раствориться в воздухе.

#книги

Если вы ищите смешной, но не глупый сериал, то я к вам с очередным приветом из Аргентины. Сейчас здесь разве что ленивый не обсуждает «Завистницу» (Envidiosa). Новый сериал от Netflix – это история о женщине чуть за 40. Вики живет в классном районе Буэнос-Айреса (полагаю, в Реколете), работает в модном агентстве кем-то вроде дизайнера интерьеров, ярко одевается, но все равно очень несчастна. А все почему? Потому что ее парень после десяти лет отношений в ответ на угрозу «или ты женишься на мне прямо сейчас, или мы расстаемся», выбрал второе. Потом он уехал грустить в Бразилию, где внезапно нашел юную кудесницу в бикини и с кудряшками до плеч, и влюбился по уши. Казалось бы, Вики все равно могла бы жить да радоваться, ведь у нее действительно все есть, не считая мужа, но в том-то и дело, что выйти замуж было ее заветной мечтой (да, представьте себе). Она еще в детстве, глядя на упаковку кукурузных хлопьев со счастливой семьей, хотела воплотить этот недостижимый идеал в жизни. Собственно, именно поэтому, оказавшись без жениха, Вики принимается лихорадочно пытаться обустроить личную жизнь, ведь часики тикают неумолимо, и с каждым днем все быстрее.

При всей очевидности коллизии, главное достоинство сериала – не отличный актерский состав (главная героиня – любовь) и не приятный юмор, а то, что он очень хорошо справляется с одной из главных задач хоть кино, хоть литературы – дает возможность поставить себя на место другого человека, и понять, что он чувствует. В сети совершенно точно сериал можно найти с английскими субтитрами, так что очень советую записать «Завистницу» в свои списки. Тем боле, что второй сезон то ли уже вышел, то ли выйдет совсем скоро.

#кино

Помню, даже книжка такая была о природе вкуса: сколько бы ты ни старался дома повторить рецепт ресторанного блюда, вкус - восприятие - блюда все равно будет другим. Потому что ешь ты свой жюльен в халате и тапках, на диване, щелкая сериалы по нетфликсу, а не в том далеком ресторане с красивыми цветочками на столе, и за приятным разговором. Та же ситуация со всеми блинами по-домашнему и борщами как у мамы. Нет, как у мамы и как дома ни у кого не получится, можно даже не пробовать, эта битва проиграна за долгое время до. Потому что это не вопрос мастерства, а просто так устроен мозг, потому что вкус и эмоции - это очень сложно. И даже если десять тысяч раз попросить нейросеть сделать вид Москвы, болонки, себя любимого (наконец), как «от студии Гибли», то как от студии Гибли в конце концов все равно не получится, а получится только то, что ненужным, бездумным, жестоким (честное слово) тиражированием из чего-то осмысленного будет эта самая осмысленность выветрена. Точно так же выветривается смысл из любого слова, кстати, если повторить его много-много раз и быстро-быстро. Наверняка все это пробовали делать однажды.

Сижу на крыше восьмиэтажного дома, где живу. Смотрю на город. Осень в Буэнос-Айресе – это когда под вечер небо почти полностью затянуто тучами, серыми и синими, а сквозь просветы пробивается желтое прозрачное солнце. В руках держу книжку – слава богу, почти бесконечная Мариана Энрикес заканчивается: из 660 страниц на испанском осталось всего двадцать, то есть совсем чуть-чуть. Думаю об этом, а еще о том, как проснулся посреди ночи из-за кошмара – они мне снятся редко, но если уж снятся, то так, что потом сложно заснуть. Я лежал, смотрел в открытую комнатную дверь, на темноту в глубине. Вдруг с резким вздохом проснулся Сережа – спрашиваю, что случилось, а ему, оказывается, тоже приснился кошмар.

Утром, забыв об этом, долго не вставал с кровати. Перебирал в голове все, что со мной было. В детстве я жил там-то, ездил туда-то, вот наша московская квартира, вот деревня, дача, школа, мама, университет. Встречи, работа, дела. Я перебирал в голове все это со странным чувством – в сети есть много смешных (но и грустных) роликов: человек приготовил пирог, вынимает его из духовки, открывает форму, а пирог раз – и растекается. Он начинает лихорадочно все это расползающееся собирать, зачерпывать, но, конечно, успеха в этом деле достичь нельзя. Вот примерно так же и я утром собирал факты о себе – это я, и это тоже я, и вот это, и даже вон то однажды происходило со мной.

Удивительно.

До крыши восьмиэтажного дома в Буэнос-Айресе легко долетают звуки пыхтящих, тормозящих, набирающих скорость автобусов. Самый популярный транспорт – удобный, кстати, из любой точки города можно доехать куда угодно – и по-своему красивый: ночью у них включаются неоновая подсветка в салоне. Голубая, фиолетовая, красная.

Еще можно легко услышать, как пищит сигналка паркинга, как в ближайшем парке кто-то бьет в барабаны, как в соседнем доме на крыше отмечают праздник. Я вспоминаю, что обещал записать папе голосовое, потому что созвониться мы не успели – он шел на занятия по компьютерной грамотности, когда я ему набрал. Это, конечно, круто – не уверен, что у меня будет энергия на все это через тридцать пять лет.

Я рассказываю о последних новостях – о том, что самый либеральный президент на свете, то есть Хавьер Милей, берет новый кредит у МВФ, хотя раньше называл такие займы аморальным, омерзительным делом. Но то было раньше, а теперь ему надо как-то выигрывать выборы в парламент, а борьба с вокизмом падающий рейтинг правительства не слишком спасает.

Говорю, что нам, наконец, удалось отправить часть налогов, которые мы тут платим, прямиком в нашу медицинскую страховую – а это квест, знаете, посложнее, чем заставить «Жилищник» починить трубы в подъезде. Всего лишь пять месяцев переписки, вежливых «Как дела, Эзекиль?», усталых «Какой формы не хватает на этот раз?» и отчаянных «Какое облегчение, что вы в третий раз говорите, что наша проблема решена!» – и мы у цели. Таким образом, ежемесячно мы будем экономить целых двадцать долларов (не лишних), жаль только, что за время переписки цена страховки увеличилась на сорок. Как ни крути, победить в этой игре нельзя.

В конце напоминаю, что он мне обещал отправить фотографию подснежников, но так и не отправил. Убираю телефон в карман. Снова смотрю на город, уже вечерний, с зажегшимися фонарями. Думаю, что в голове у меня есть идеи для целых десяти рассказов. И к одному из них я даже набросал план. Я почти уверен, что ни одного из этих рассказов не напишу.

💼 Небольшой пост о поиске работы.

Я нахожусь в поиске проекта или работы — на полную или частичную занятость, фриланс или что-то гибкое. Писательство и блогинг пока не позволяют себя полноценно содержать, так что ищу, где могу быть полезен как редактор, журналист, сценарист, преподаватель или культурный обозреватель.

Я умею бережно работать со смыслами, делать тексты лучше, помогать другим писать и сам готов писать с нуля. Особенно интересны медиа, культурные и образовательные проекты, связанные с литературой, критикой, гуманитарными исследованиями.

Мой опыт:

— последние 1,5 года руководил текстовым отделом в крупном независимом медиа: курировал редакцию, занимался стратегией, продвижением, модерировал Telegram-канал издания
— 6 лет редактировал и писал: от художественной прозы до фичеров и публицистики
— 2 года работал судебным репортером для Новой газеты: писал репортажи с политических процессов, там же работал над проектом судебного комикса
— Делал подкаст «Книжная ссылка»
— в 2022 году вышел мой роман «(не)свобода» в «Редакции Елены Шубиной»
— преподавал нарративный дизайн и креативное письмо (ВШЭ, Институт бизнеса и дизайна, CWS)
— уже 7,5 лет веду этот книжный канал о творческом письме, литературе и политике @bookngrill

Точно не готов на: 1) пропагандистские медиа, 2) проекты, где ИИ подменяет авторскую работу.

Если у вас есть что-то подходящее — или вы знаете, кому я мог бы быть полезен — пишите:
📩 [email protected]
или в бот канала. Буду рад сотрудничеству!

Любая наводка или репост очень нужны.